Высокие статистические технологии

Форум сайта семьи Орловых

Текущее время: Вт мар 19, 2024 12:40 pm

Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 120 ]  На страницу Пред.  1, 2, 3  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Вт янв 15, 2019 3:34 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Ошибки Даниила Гранина
Грузы доставлялись в Ленинград круглые сутки, днём и ночью непрерывным потоком. Снабжался Ленинградский фронт и город с людьми, заводами и фабриками.
• Леонид Масловский
18 Оценить статью: 11 2

В данном случае речь идёт не о романе Гранина «Зубр», в котором главным положительным героем стал человек, сбежавший из СССР и всю войну работавший на гитлеровскую Германию, и не о других героях художественных произведений Гранина. Речь идёт о героизме ленинградцев, бойцов Ленинградского и Волховского фронтов, грамотных, самоотверженных действиях руководителей города и страны, мимо великих дел которых прошли авторы в «Блокадной книге».
А правительство СССР и города Ленинграда делало всё возможное для помощи жителям города. 28 декабря 1942 года Ставка Верховного Главнокомандования утвердила третий план проведения операции по прорыву блокады и присвоила ему название «Искра». «Замысел этой операции сводился к тому, чтобы встречными ударами двух фронтов – Ленинградского и Волховского – разгромить вражескую группировку в шлиссербургско-синявинском выступе, прорвать блокаду и восстановить сухопутную связь Ленинграда с центральными районами страны.
Нашим солдатам под Ленинградом приходилось сражаться в трудных условиях: летом огромное количество комаров, не дающих солдатам покоя ни днём, ни ночью, зимой сильные морозы и снежные заносы. Кругом леса и болота, по которым человеку пройти трудно, не говоря уже о движении автомобилей, артиллерийских орудий, танков и другой техники.
После тщательного рассмотрения всех вариантов было принято решение прорывать немецкие укрепления несколько севернее того места, где пытались прорвать блокаду с 19 августа по 10 октября 1942 года при проведении Синявинской операции. «Это направление являлось самым сложным вследствие наличия здесь чрезвычайно мощных вражеских укреплений, но зато и самым коротким. Нам нужно было преодолеть всего 12-километровую полосу между Шлиссельбургом и Липками, или по шесть километров каждому из наших двух фронтов», – писал К. А. Мерецков.
Ленинградский фронт мог нанести встречный удар только в том месте, где ближе всего находились войска Волховского фронта. На более глубокую операцию у Ленинградского фронта не хватало сил, так как всё снабжение фронта и города осуществлялось по Дороге жизни, то есть по льду Ладожского озера. Немцы пытались перерезать дорогу, но у острова Сухо были разбиты.
Из-за положения Ленинградского фронта и сложности перемещения техники в болотистой местности пришлось планировать наступление на самый укреплённый немцами район шлиссельбургско-синявинского выступа. У немцев плотность войск на данном участке вдвое превосходила предусматриваемую их уставами. Но и Ставка смогла обеспечить на каждый километр фронта в среднем 160 орудий и миномётов. Это позволило нашим войскам создать чрезвычайно высокую плотность огня, достаточную для разрушения немецких укреплений.
На участок наступления была перенацелена вся фронтовая авиация в составе 14-й воздушной армии генерал-майора И. П. Журавлёва. К операции также привлекалась авиация дальнего действия генерал-полковника А. Е. Голованова. Наступление наших войск поддерживал Балтийский флот и Ладожская военная флотилия.
12 января 1943 года началась авиационно-артиллерийская подготовка. Наша артиллерия разрушала немецкие укрепления около 2-х часов. Десятки тонн металла, обрушенные на врага, основательно разрушили немецкие позиции и подавили множество огневых точек. Наши войска перешли в наступление.
Максимальное сопротивление враг оказывал в районе рощи Круглой. Весь день здесь шёл ближний бой, который неоднократно переходил в рукопашные схватки. К вечеру указанный узел сопротивления был взят. 327-ю дивизию за совершённый подвиг переименовали в Гвардейскую.
13 и 14 января были изолированы и отрезаны Липки и Рабочий посёлок №8. Все попытки свежих немецких соединений пробиться к ним из Мги не имели успеха.
Всего два, самых тяжёлых километра оставалось пройти нашим фронтам, чтобы прорвать блокаду. И они их прошли, умело и мужественно ведя бои.
18 января 1943 года войска Волховского и Ленинградского фронтов соединились. 7 февраля 1943 года из Ленинграда пошёл первый поезд дальнего следования. Связь со страной по суше была восстановлена.
Именно миллионы героических поступков советских людей на фронте и в тылу обеспечили нам победу. История Великой Отечественной войны имеет великое множество примеров массового проявления героизма. Такого массового героизма не знала ни одна страна и ни одна армия мира.
«Когда соединения Волховского и Ленинградского фронтов в конце января 1943 года поворачивали на юг, занимая позиции вдоль синявинского рубежа, в их тылу уже кипела работа: в коридоре севернее Синявина начали строить железную дорогу на Ленинград. За наступающими войсками двинулись железнодорожные бригады. Им пришло на помощь местное население, а затем фронты выделили на сооружение дороги ряд воинских частей… На Неве воздвигли временный ледово-свайный мост, который соединил ветку с колеей от Чёрной речки к посёлку имени Морозова.
Уже 2 февраля, как только с ремонтно-строительных дрезин были спущены и закреплены последние рельсы, прошёл пробный состав, а ещё через четыре дня по 36-километровой линии промчался грузовой поезд дальнего следования. Дорога победы – результат двухнедельного героического труда – вступила в строй», – пишет командующий Волховским фронтом К. А. Мерецков. С этого момента из Ленинграда по железной дороге можно было доехать даже до Владивостока. Параллельно железной дороге были проложены дороги автомобильные.
Немцы начали обстреливать построенный участок железной дороги, но железнодорожники проложили ещё одну ветку железной дороги в более безопасном месте, а крупнокалиберная артиллерия обоих наших фронтов и орудия, снятые с кораблей Балтфлота, уничтожили немецкие батареи, и они замолчали.
Почти двенадцать месяцев войска фронтов вели то разгоравшиеся, то затухавшие боевые действия в направлении на станцию Мга, пытаясь расширить полосу освобождённой земли, и не позволяя немцам вернуть отвоёванную родную землю. Но наши армии не имели сил, достаточных для прорыва обороны немцев. А Ставка выделить дополнительные войска не могла, так как основные резервы ушли под Сталинград и Курск, где решалась судьба всей войны.
В боях после прорыва блокады советская артиллерия и авиация не давали покоя немцам. А. Е. Голованов пишет, что немецкие войска в районе Синявино бомбардировались крупными группами самолётов массированно, что давало наиболее ощутимые результаты. Так, в одиннадцати налётах на этот район принимало участие 1299 самолётов только Дальней бомбардировочной авиации. Массировано бомбила немецкие войска и фронтовая авиация.
Таким образом, утверждения о том, что Ленинград находился в блокаде 900 дней, не соответствуют действительности. Ленинград находился в неполной блокаде 500 дней, а именно: с 8 сентября 1941 года, со дня захвата немцами Шлиссельбурга и прекращения сухопутного сообщения Ленинграда с Большой землёй, по 18 января 1943 года, когда доблестными войсками Красной Армии была восстановлена связь Ленинграда со страной по суше. Второго февраля 1943 года, как сказано выше, непосредственно в город Ленинград пошли поезда дальнего следования.
Более того, в полной блокаде Ленинград никогда не находился. В октябре 1941 года 7-я армия под командованием К. А. Мерецкова после 3-месячных боёв и отступлений остановила финнов, усиленных немецкими войсками на реке Свирь с восточной стороны Ладожского озера, не дав им соединиться с немецкими войсками и полностью замкнуть кольцо окружения Ленинграда. Планы немецкого командования были сорваны.
Немецкие войска остались под Ленинградом и только усиливались свежими немецкими дивизиями. По плану они должны были взять Ленинград и присоединиться к войскам, наступающим на Москву. Но советские войска не позволили немцам реализовать их план по захвату Ленинграда. Не пропустили финнов с немцами и к Вологде со стороны Онежского озера.
В декабре 1941 года немцы были выбиты из Тихвина, и наши войска полностью очистили железную дорогу Тихвин–Волхов, резко улучшив снабжение города и Ленинградского фронта.
После этого железнодорожники проложили ветку железной дороги до самого Ладожского озера, и грузы из вагонов стали разгружаться прямо в кузова грузовых автомобилей, которые по 25 км пути по льду озера и дальше по автомобильным дорогам доставляли грузы в Ленинград, что также позволило значительно повысить нормы питания жителей города и бойцов Ленинградского фронта, а также улучшить снабжение войск оружием и боеприпасами.
«Ещё до весенней (весны 1942 года – Л. М.) распутицы на Ладоге в Ленинград доставили более 300 тысяч тонн всевозможных грузов и вывезли оттуда около полумиллиона человек, нуждавшихся в уходе и лечении», – пишет К. А. Мерецков.
В навигацию грузы продолжали доставляться водным транспортом по Ладожскому озеру и при необходимости самолётами. Количество доставляемых грузов соответствовало возможностям водного транспорта озера, включая корабли Ладожской военной флотилии и в целом Северо-Западного речного пароходства.
Но на данных фактах не концентрируют внимание Гранин с Адамовичем. Образы героев Гранина так же загадочны, как сам автор книг.
В Википедии написано: «Во всех своих ранних автобиографиях Д. А. Герман (Гранин) указывал датой рождения 1 января 1919 года, а местом — город Волынь Курской губернии. Однако такого города в Курской области нет». Не находят подтверждения и некоторые рассказы Гранина об его участии в войне. Поэтому в биографии, как и в художественных произведениях Гранина трудно отделить факты от вымысла. Даже однозначно не установлено, откуда Гранин прибыл на жительство в город Ленинград.
Можно было бы на всё это не обращать внимания, но в данной статье рассматриваются факты о Ленинграде времён Великой Отечественной войны, которые не соответствуют отдельным утверждениям «Блокадной книги», подготовленной к изданию Д. А. Граниным и А. М. Адамовичем. Именно на основании указанной книги создан образ окружённого врагом города.
И какой образ?! Вместо образа города-героя авторы выводят образ города-концлагеря. Павел Басинский пишет, что в своей предпоследней книге "Мой лейтенант" Гранин написал: "Массовость смерти, блокадная обыденность ее рождали чувство ничтожества жизни, разрушали смысл любой вещи, любого желания. Человек открывался в своем несовершенстве, он был унижен физически, он нравственно оказывался уязвим - бредущий труп. Сколько людей не выдерживали испытаний, зверели».
Массовость смерти от голода. Именно данное утверждение является краеугольным камнем всех утверждений указанных авторов о сражавшихся и трудившихся жителях Ленинграда.
И как-то не вяжутся их утверждения с документальными кадрами из осаждённого города, как, например, пуск трамваев весной 1942 года, где стоят красивые, здоровые, крепкие ленинградцы, готовые постоять за свой город. Не похожа на указанных людей испытывающая на заводе изготовленные в осаждённом Ленинграде автоматы девушка Женя Никитина, не похожи дети, бегущие утром в школу, и жители города, стоящие вечерами в очереди у касс в кинотеатры и театры города.
Корреспондент на заводе в осаждённом Ленинграде спрашивает помощника мастера, проверяющего только что изготовленный автомат, дающего из него первую очередь.
- Женя, а ведь Ваш автомат сейчас разговаривает со всем миром. Его слышат и в Ленинграде, и в Москве, и в Лондоне могут услышать.
- Ну и что? Пусть все знают, что его изготовила ленинградская девушка Женя Никитина вместе с подругами. Его номер 34689. Я хочу, чтобы его номер запомнили на фронте. Мы с подругами изготовили уже много автоматов, а теперь с каждым днём будем делать их ещё больше и больше.
Корреспонденту отвечает полная энергии девушка с задорным молодым голосом, совсем непохожая на бредущий труп, как представляет нам жителей Ленинграда Даниил Гранин.
В документальных кадрах, в частности, из фильма «Неизвестная война», ленинградцы, уходящие на фронт, работающие на заводах и убирающие весной 1942 года улицы города, не выглядят измождёнными, как, например, узники немецких концлагерей.
Документальные свидетельства, которым можно верить, массового голода отсутствуют. Нам всё время показывают мужчину с впалыми щеками, но это тип лица и не более. Со мной работал человек удивительно похожий на данного мужчину. Как свидетельство голода приводят дневник школьницы Тани Савичевой, который большинство людей читают со слезами на глазах. Но Таня Савичева умерла в эвакуации 1 июня 1944 года и ничего подтвердить не может, и мы ничего не знаем о происхождении её дневника. И чем больше либералы-западники говорят и пишут о жертвах голода, тем больше возникает сомнений в правдивости приводимых сведений.
В энциклопедическом словаре 1991 года указано, что на Пискарёвском кладбище похоронено около 470 тысяч жертв блокады и участников обороны. В целом утверждают о 600 тысяч погибших ленинградцев. Указанное количество погибших в СМИ год от года растёт.
И когда называется количество погибших, то имеется в виду, что люди погибли по причине массового голода. Именно данное утверждение является главной ошибкой Гранина и других либералов-западников.
На Пискарёвском и Серафимовском кладбищах Ленинграда в основном похоронены убитые в бою и скончавшиеся в госпиталях бойцы Ленинградского фронта, умершие естественной смертью жители города, как умирают во все времена, жители, погибшие от обстрела Ленинграда дальнобойными орудиями и от сброшенных гитлеровцами с самолётов бомб. Но всех погибших записали в число умерших от голода.
Сношение с внешним миром Ленинграда не прекращалось ни на один день. Грузы доставлялись в Ленинград круглые сутки, днём и ночью непрерывным потоком. Снабжался Ленинградский фронт и город с людьми, заводами и фабриками.
То, что Ленинградский фронт и город Ленинград, то есть тыл, являлись единой крепостью, и до фронта из города можно было доехать на трамвае, подтверждает сам Гранин.
Например, он рассказывает о своём участии в боевых действиях фронта следующее: ««17 сентября 41-го мы просто ушли в Ленинград с позиций с мыслью: „Всё рухнуло!“ Я, помню, сел на трамвай, приехал домой и лёг спать. Сестре сказал: „Сейчас войдут немцы — кинь на них сверху гранату (мы на Литейном жили) и разбуди меня“».
Из Ленинграда было эвакуировано 1,7 млн. человек. Только зимой 1942 года из осаждённого города вывезли 500 тысяч человек. Учитывая, что эвакуация продолжалась во всё время осады города (в город везли грузы, а из города людей и продукцию промышленных предприятий), в Ленинграде оставалось сравнительно с первоначальным небольшое количество людей, которых снабжали продовольствием как и в остальных городах страны.
Случаи смерти от голода могли иметь место только в период с 1 октября по 24 декабря 1941 года. В январе 1942 года могли умереть ослабшие в указанные месяцы люди.
9 декабря 1941 года войска Красной Армии освободили Тихвин, и с 25 декабря 1941 года нормы выдачи продуктов питания стали увеличиваться. Но об этом не знали авторы книги о блокаде Ленинграда.
И уж никак нельзя решение об обороне города назвать преступным. Падение Ленинграда означало бы гибель не только ленинградцев (гитлеровцы обещали уничтожить всех жителей города), но и огромного количества населения северо-западной части СССР, а также потерю колоссального количества материальных и культурных ценностей.
Кроме того, высвободившиеся немецкие и финские войска могли быть переброшены под Москву и на другие участки советско-германского фронта, что в свою очередь могло привести к победе Германии и уничтожению всего населения европейской части Советского Союза.
Люди, сожалеющие о том, что Ленинград не был сдан врагу, совершают непростительную ошибку.

http://zavtra.ru/blogs/oshibki_daniila_ ... yandex.com


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Ср фев 06, 2019 7:08 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
УМА ЛУКАВАЯ ВЕСЕЛОСТЬ
Воистину счастлива судьба того писателя, чьи слова, взятые у своего народа, возвращаются обратно в народную речь. Среди русских писателей одно из наипервейших мест тут принадлежит Ивану Андреевичу Крылову (1769–1844).
Меткие высказывания баснописца живут и поныне, да столь прочно, что мы и не замечаем, как цитируем его. Ну кто из нас, даже в малокультурное сегодняшнее время, не говорит порой и, главное, ненароком: «медвежья услуга», «дразнить гусей», «как белка в колесе», «ларчик просто открывался», «не лучше ль на себя, кума, оборотиться», «а воз и ныне там», «тришкин кафтан», «мартышкин труд», «слона-то я и не приметил», «а Васька слушает, да ест», «услужливый дурак опаснее врага», «полают и отстанут», современные вариации фразы «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать»...
Либеральные культуртрегеры всячески стремятся принизить и обузить русскую словесность, и для этого сокращают количество массовых библиотек, по-ихнему «оптимизируют», периодически изымают настоящую художественную литературу, особенно советскую, заменяют ее всяческими графоманскими поделками. Налицо и посягательство на основные фонды ведущих публичных библиотек, выразившееся недавно в попытке объединить Петербургскую национальную библиотеку с московской Российской государственной библиотекой, бывшей Государственной библиотекой СССР имени В.И. Ленина, которую читатели продолжают по привычке любовно называть Ленинкой, ибо знают, что благодаря Ленину и советской власти богатейшие частные библиотеки и книжные коллекции капиталистов, царских чиновников, антикваров-спекулянтов были национализированы и поступили в пользование всех трудящихся. Нынче экономические и культурные ценности не принадлежат народу, впрямь напоминая крыловскую басню «Крестьянин и Разбойник»:
Крестьянин,
заводясь домком,
Купил на ярмарке
подойник да корову
И с ними сквозь дуброву
Тихонько брел домой
проселочным путем,
Как вдруг Разбойнику
попался.
Разбойник Мужика
как липку ободрал.
«Помилуй, – всплачется
Крестьянин, – я пропал,
Меня совсем ты доконал!
Год целый я купить
коровушку сбирался:
Насилу этого
дождался дня», –
«Добро, не плачься
на меня, –
Сказал, разжалобясь,
Разбойник. –
И подлинно, ведь мне коровы
не доить;
Уж так и быть,
Возьми себе назад
подойник».
Для Ивана Андреевича Крылова Публичная библиотека являлась в полном смысле домом родным – здесь прослужил он без малого тридцать лет, сделав немало для расширения русского отдела. На мемориальной доске с его барельефом, установленной в 1956 году (архитектор Б.Ф. Егоров, скульптор. Н.А. Соколов) на площади Островского, 1, выгравировано: «В этом здании с 1812 г. по 1841 г. работал библиотекарем великий русский баснописец Иван Андреевич Крылов». Работа эта помогла ему стать образованнейшим человеком своего времени, хотя многое в его жизни тому препятствовало. Когда Ивану было десять лет, отец Андрей Прохорович, капитан в отставке, назначенный председателем Тверского губернского магистрата, неожиданно умер, пенсии семье не дали, и мальчика, где подрастал младший брат Лев, определили сюда же подканцеляристом. В 1782 году Крыловы переезжают в Санкт-Петербург, а Иван поступает в Петербургскую казенную палату. Служба канцеляристом помогла будущему писателю близко узнать быт мелкого чиновничества, унизительную зависимость от любого, чуть более высокого начальства, что нашло яркое отражение в создаваемых им произведениях различных жанров.
По приезде в столицу Иван Крылов сближается с рядом актеров и деятелей театра, прежде всего с П.А. Соймоновым, которому поначалу нравились переведенные им либретто итальянских опер и собственные оперные сочинения. Будучи директором театра, этот видный сановник испугался, однако, свободолюбивых и антикрепостнических тенденций в его творчестве и предпочел поддерживать более лояльного Я.Б. Княжнина. По этому поводу Крылов написал резкое письмо, где обличал преклонение перед иностранщиной и местной бездарщиной, пустой и откровенно развлекательной, далекой от каких-либо социальных мотивов, как у А.Н. Радищева, Н.И. Новикова, Д.И. Фонвизина. Крыловская опера «Кофейница» не претендовала на широкие общественные обобщения и все-таки жизненная зоркость четырнадцатилетнего автора, помноженная на безусловный талант, говорили о его незаурядном будущем. В 1786–1788 годах Крылов пишет комедии «Бешеная семья», «Сочинитель в прихожей» и «Проказники», высмеивая представителей высшей аристократии, кто на низшие сословия смотрит свысока, противопоставляя им смышленых, находчивых слуг, но эти произведения, увы, не были поставлены. Пробует Крылов силы и в поэзии, написав ряд стихотворений лирико-иронического и философского плана – о пользе желаний и о пользе страстей, оды, сонеты и эпиграммы; в одной он едко раскритиковал рецензента поэмы А.С. Пушкина:
Напрасно говорят,
что критика легка,
Я критику читал
Руслана и Людмилы.
Хоть у меня довольно силы,
Но для меня она
ужасно как тяжка!
Весом и заметен вклад Ивана Андреевича Крылова в русскую журналистику, о чем нам, филологам-журналистам, на лекциях в Ленинградском университете имени А.А. Жданова обстоятельно рассказывали видные советские ученые Павел Наумович Берков и Георгий Пантелеймонович Макогоненко. В 1789 году он приступает, при помощи близкого к Радищеву издателя И.Г. Рахманинова, к выпуску журнала «Почта духов», где проводит идеи любви к родине и народу, неприятия космополитизма сановно-помещичьих кругов, преклонения перед любой иностранщиной. Строя журнал в виде переписки «духов» с «арабским философом Маликульмульком», Крылов под этим прикрытием разоблачал деспотическое своеволие царизма и тогдашней дворянской олигархии. В «письме Дальновида» речь идет о монархе, кто ради «непомерного своего честолюбия, разоряет свое государство и приводит в крайнюю погибель своих подданных»; придворные характеризуются «желанием приумножить свое могущество и страхом лишиться милости своего государя»; нелестно представлены там и «духовные особы», что неустанно помышляют о «приумножении своего богатства». О судьях же говорят уже их фамилии – Тихокрадовы, Чистобраловы, Хапкины. Решительно выступает Крылов и против любого порабощения других народов: «Весьма часто... оплакиваю я злополучие смертных, поработивших себя власти и своенравию таких людей, кои родились для их погибели. Львы и тигры менее причинили вреда людям, нежели некоторые государи и их министры».
Столь острый журнал не мог долго просуществовать. В августе того же 1789 года власти, напуганные революцией во Франции, взятием Бастилии, закрыли его. Чуть позже, в 1792–1793 годах, Иван Андреевич издает журналы «Зритель» и «Санкт-Петербургский Меркурий», организовав с актерами и драматургами И. Дмитревским, П. Плавильщиковым, молодым писателем А. Клушиным издательство «И. Крылов с товарищи», продолжая сатирическую линию. В «восточной повести» «Ка¬иб» дается едва прикрытая критика самодержавной системы России. Правящий «просвещенный» калиф начинал речи так: «Господа! я хочу того-то; кто имеет на сие возражение, тот может свободно его объявить: в сию же минуту получит он пятьсот ударов воловьею жилою по пятам, а после мы рассмотрим его голос». В «Похвальной речи в память моему дедушке» сатирически прорисован образ провинциального помещика, на кого опиралась Екатерина II, увлеченного псовой охотой и вконец разорившего крепостных крестьян.
В «Мыслях философа о моде...» осмеяны «блистательные особы», что считаются таковыми из-за «грамот предков», «богатых одежд» да «причесок». И неудивительно, что императрица лично приказала провести обыск в типографии, а за Клушиным установили полицейский надзор. Обжегшись на данном журнале, Крылов повел в «Меркурии» политику более сдержанную, но недовольство императрицы не умерил. «Меркурий» отдали другим издателям, а сам Иван Андреевич вынужден был из Петербурга уехать – сначала в провинцию, а потом в Москву. Хотя и там он не оставлял свое перо, написав комедию – «шуто-трагедию» – «Подщипа» («Трумф»), где циничный немецкий принц Трумф доводит страну до полного разорения, на что глупый царь Вакула со своим окружением взирают со спокойствием. Об этой комедии с интересом отзывается А.С. Пушкин в стихотворении «Городок»: «Тут вижу я – с Чернавкой Подщипа слезы льет; Здесь князь дрожит под лавкой, Там дремлет весь совет». А публицист и мемуарист Д. Завалишин в «Записках декабриста» писал, что «ни один революционер не придумывал никогда злее и язвительнее сатиры на правительство. Всё и все были беспощадно осмеяны, начиная с главы государства до государственных учреждений и негласных советников».
И все же основное в творчестве Крылова для нас сегодня являются басни. Возвратившись в Санкт-Петербург в 1806 году, он с новой энергией принимается за работу. Закончились екатерининские и павловские времена, на троне восседал Александр I, начав умеренные псевдолиберальные реформы, однако позволившие Ивану Андреевичу написать и весьма язвительные басни, принесшие ему непреходящую славу, и комедии «Модная лавка», «Урок дочкам», а также комическую оперу «Илья-Богатырь», обращение писателя к национальному самосознанию русского человека, сатира на подражание всему иностранному нашли живейший отклик в прогрессивных кругах тогдашнего общества, имели большой читательский и зрительский успех. Особенно высмеивает он тех, кто – ну словно нынешние деятели с их двойными стандартами – на словах патриот, а на деле выступает за «чужие краи». В «Пчеле и мухах» некие две мухи, которым попугаи насказали «о дальних сторонах большую похвалу», собираются лететь туда, приглашая с собой Пчелу, но получают непреклонный ответ:
Кто с пользою
отечеству трудится,
Тот с ним легко
не разлучится;
А кто полезным быть
способности лишен,
Чужая сторона тому
всегда приятна...
Вопреки расхожему чиновному самомнению, мол, на их «государственных стараниях» держится Россия, Крылов писал, что все богатства создаются народом. В басне «Листы и Корни» хвастающимся своей красотой «листам» дают отповедь «корни»: «Мы корни дерева, на коем вы цветете. Красуйтесь в добрый час! Да только помните ту разницу меж нас: Что с новою весной лист новый народится, А если корень иссушится, – Не станет дерева, ни вас». Тому же, кто думает, будто достиг служебных высот не родственными и корпоративными связями, а личными способностями, каких с гулькин нос, нелишне перечитать (или прочитать) басню «Лягушка и Вол», где маленькая лягушка возжелала быть размерами в Вола: «И кончила моя затейница на том, Что, не сравнявшися с Волом, С натуги лопнула и – околела». Похож на эту Лягушку и Вороненок из одноименной басни: наблюдая за Орлом, таскающим из стада ягнят, он пробовал подражать ему, «и кончил подвиг тем, что сам попал в полон», и писатель иронично предупреждает: «Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют».
Из подобных типов складываются подчас целые организации, как в «Квартете», когда «Проказница-Мартышка, Осел, Козел да косолапый Мишка затеяли сыграть квартет», затеяв споры о том, кому и как сидеть, отчего, по их мнениям, зависит успех, но Соловей ведь верно рассудил: «Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье и уши ваших понежней», отсюда и вывод: «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь». И разве не актуально предостережение из басни «Щука и Кот»: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник, и дело не пойдет на лад»? А сколько решений о провалившихся или проштрафившихся чиновниках и ныне принимается по принципу «и Щуку бросили в реку»? Не исчезли и руководители, за кого «грязную работу» делают подчиненные, наподобие Льва из басни «Пестрые овцы»: «Какие ж у зверей пошли на это толки? – Что Лев бы и хорош, да все злодеи волки»...
Патриотические чувства, вызванные в обществе победой в Отечественной войне 1812 года, Иван Андреевич передал в ряде басен, но особенно емко и выразительно в «Волке на псарне». Поводом для ее написания послужило известие, что Наполеон предложил М.И. Кутузову через своего посланника Жака Лористона начать мирные переговоры, но тот отверг их и вскоре нанес французским войскам в битве при Тарутине поражение. «Крылов собственною рукою переписал басню, отдал ее жене Кутузова, которая отправила ее в своем письме, – пишет А.И. Михайловский-Данилевский, автор первой официальной истории Отечественной войны 1812 года, генерал-лейтенант и военный историк. – Кутузов прочитал басню после сражения под Красным собравшимся вокруг него офицерам и при словах: «а я, приятель, сед», снял свою белую фуражку и потряс наклоненною головою». У Крылова Волк, «думая залезть в овчарню, попал на псарню» и говорит так псарям:
Пришел мириться к вам,
совсем не ради ссоры;
Забудем прошлое,
уставим общий лад!
А я, не только впредь
не трону здешних стад,
Но сам за них с другими
грызться рад
И волчьей клятвой
утверждаю,
Что я...» – «Послушай-ка,
сосед, –
Тут ловчий
перервал в ответ, –
Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно
натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе
не делай мировой,
Как снявши шкуру
с них долой».
И тут же выпустил на Волка
гончих стаю.
При советской власти крыловские басни изучали с начальной школы наряду с другими классиками. «Крылов истинно народный поэт», – говорил А.С. Пушкин. В том же направлении высказывался Н.В. Гоголь: «Его притчи достояние народное и составляет книгу мудрости самого народа». П.А. Вяземский прозорливо отмечал: «Россия радовалась и гордилась им и будет радоваться и гордиться им, доколе будет процветать наш народный язык и драгоценно будет русскому народу русское слово». Во время Великой Отечественной войны 1941–1945 годов издавали «книжки-малышки», которые можно было положить в нагрудный карман и читать на досуге, бойцам Красной Армии их тоже раздавали. Одну такую книжку привез мне отец с фронта – там крыловский текст оформлен был карикатурами на Гитлера и прочих фашистов. Советские поэты-баснописцы, опираясь на традиции Крылова, развивали их и приумножали. «Крылов... – пишет в 1936 году Демьян Бедный. – Не мне снижать его талант огромный: Я – ученик его почтительный и скромный, Но не восторженно-слепой...» «Предельная простота поэтического языка, совершенство литературной формы в сочетании с веселым и лукавством и глубиной народной мудрости сделали творчество Крылова подлинно национальным достоянием русской культуры», – отмечал Сергей Михалков. А Михаил Исаковский писал:
Бессмертные творения
Крылова
Мы с каждым годом
любим все сильней.
Со школьной парты
с ними мы сживались,
В те дни букварь
постигшие едва.
И в памяти навеки
оставались
Крылатые крыловские слова.
Остроумен был Крылов и в быту. Как-то в молодости пришлось ему снимать квартиру, а хозяин потребовал вместе с договором о найме подписать еще и обязательство уплатить в случае пожара 60 000 рублей. Иван Андреевич приписал к этой сумме два нуля и, улыбнувшись, сказал: «Мне все равно. Ни той, ни другой суммы у меня нет». А когда некий юнец в окружении приятелей, встретив Крылова на улице, попробовал посмеяться относительно его внушительных размеров фигуры: «Смотрите, какая туча идет!», так он, невозмутимо посмотрев на небо, бросил: «И вправду дождь собирается. То-то лягушки расквакались». Сочиняя басни, Крылов бывал не только в кругу образованных людей, в дворцах и особняках, но и в местах, где бывали простые люди, простолюдины, как их называли. На рынках, в трактирах, в кухмистерских он вслушивался в живую народную речь, запоминал острые слова и, что его особенно отличало, везде оставался самим собой, даже обласканный властями. Будучи приглашенным на обед к царице, Иван Андреевич сразу же сел за стол и принялся есть, «кушать», по «изячному» слогу теперешней «элиты», остроумно переименованной современной поэтессой в «ылиту». Увидев это, степенный Василий Андреевич Жуковский воскликнул: «Прекрати! Пусть царица тебя попотчует!», на что тот, не отрываясь от еды, возразил: «А вдруг не попотчует?»
Став общепризнанным поэтом-сатириком, с чем внешне смирились и разоблачаемые им чинуши, Крылов не забывал про них, то мягко советуя: «Чтоб там речей не тратить по-пустому, Где нужно власть употребить», а то и предостерегая: «Если голова пуста, То голове ума не придадут места». Избранный академиком Академии наук, по сути сохранившейся в незыблемости до ХХI века, пока ее не принялись ломать либералы в драке за имеющуюся у нее собственность, он не переставал думать прежде всего о народе, продолжая наставительно ставить в пример всем должностным лицам само Солнце: «Куда лишь луч его достанет, там оно Былинке ль, кедру ли благоволит равно, И радость по себе и счастье оставляет. Зато и вид его горит во всех сердцах, Как чистый луч в восточных хрусталях, И все его благословляют». Это свойство творчества Ивана Андреевича подчеркивал В.Г. Белинский: «В его баснях, как в чистом, полированном зеркале, отражается русский практический ум, с его кажущейся неторопливостью, но и острыми зубами, которые больно кусаются; с его сметливостью, остротою и добродушно-саркастической насмешливостью, с его природной верностью взгляда на предметы и способностью коротко, ясно и вместе кудряво выражаться».
Чувство юмора не покидало И.А. Крылова и перед кончиной, последовавшей после воспаления легких 21 (9) ноября 1844 года. В Петербурге на 1-й линии Васильевского острова, д. 8, установлена в 1955 году мемориальная доска: «В этом доме с 1811 г. жил и в 1844 г. умер великий баснописец Иван Андреевич Крылов». Составив заблаговременно завещание, он просил разослать его друзьям и некоторым не друзьям приглашение на свои похороны, присовокупив к оному последнее прижизненное собрание сочинений почившего автора. Ему же хорошо было известно: «Не любит узнавать никто себя в сатире», и наверняка найдутся среди потомков такие, кто попытается предать забвению его мудрые, острые, насмешливые произведения, что и пытались сделать такие «минобразы», как Днепров с Фурсенко и Осмолов с Ливановым. Их имена мало кто помнит, а басни Крылова навсегда остались и живут в русской культуре. К его памятнику в Летнем саду приходят с цветами взрослые и дети. Сделал памятник выдающийся русский скульптор Петр Карлович Клодт тоже не без улыбки. Баснописец сидит с книгой в руках на постаменте, где изображены его персонажи, и смотрит вдаль, будто ожидая и веря, что осмеянные им пороки будут неуклонно изживаться. Да будет так!
***
Листы и корни
В прекрасный летний день,
Бросая по долине тень,
Листы на дереве с зефирами шептали,
Хвалились густотой, зеленостью своей
И вот как о себе зефирам толковали:
«Не правда ли, что мы краса долины всей?
Что нами дерево так пышно и кудряво,
Раскидисто и величаво?
Что б было в нем без нас? Ну, право,
Хвалить себя мы можем без греха!
Не мы ль от зноя пастуха
И странника в тени прохладной укрываем?
Не мы ль красивостью своей
Плясать сюда пастушек привлекаем?
У нас же раннею и позднею зарей
Насвистывает соловей.
Да вы, зефиры, сами
Почти не расстаетесь с нами».
«Примолвить можно бы спасибо тут и нам», –
Им голос отвечал из-под земли смиренно.
«Кто смеет говорить столь нагло и надменно!
Вы кто такие там,
Что дерзко так считаться с нами стали?» –
Листы, по дереву шумя, залепетали.
«Мы те, –
Им снизу отвечали, –
Которые, здесь роясь в темноте,
Питаем вас. Ужель не узнаете?
Мы корни дерева, на коем вы цветете.
Красуйтесь в добрый час!
Да только помните ту разницу меж нас:
Что с новою весной лист новый народится,
А если корень иссушится, –
Не станет дерева, ни вас».
Пестрые овцы
Лев пестрых невзлюбил овец.
Их просто бы ему перевести не трудно;
Но это было бы неправосудно –
Он не на то в лесах носил венец,
Чтоб подданных душить, но им давать расправу;
А видеть пеструю овцу терпенья нет!
Как сбыть их и сберечь свою на свете славу?
И вот к себе зовет
Медведя он с Лисою на совет –
И им за тайну открывает,
Что, видя пеструю овцу, он всякий раз
Глазами целый день страдает
И что придет ему совсем лишиться глаз,
И, как такой беде помочь, совсем не знает.
«Всесильный Лев! – сказал, насупяся, Медведь, –
На что тут много разговоров?
Вели без дальних сборов
Овец передушить. Кому о них жалеть?»
Лиса, увидевши, что Лев нахмурил брови,
Смиренно говорит: «О, царь! наш добрый царь!
Ты, верно, запретишь гнать эту бедну тварь –
И не прольешь невинной крови.
Осмелюсь я совет иной произнести:
Дай повеленье ты луга им отвести,
Где б был обильный корм для маток
И где бы поскакать, побегать для ягняток;
А так как в пастухах у нас здесь недостаток,
То прикажи овец волкам пасти.
Не знаю, как-то мне сдается,
Что род их сам собой переведется.
А между тем пускай блаженствуют оне;
И что б ни сделалось, ты будешь в стороне».
Лисицы мнение в совете силу взяло
И так удачно в ход пошло, что, наконец,
Не только пестрых там овец –
И гладких стало мало.
Какие ж у зверей пошли на это толки?
Что Лев бы и хорош, да все злодеи волки.

Эдуард ШЕВЕЛЁВ

http://sovross.ru/articles/1802/42882


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Чт май 30, 2019 6:45 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
ПРИГЛАШЕНИЕ К ЖИЗНИ
Есть забавный изустный рассказ, может быть, несколько преувеличенный, но от этого подчеркивающий суть свою еще больше.
Встретились однажды на дневной прогулке два писателя, соседи по дому, и произошел между ними такой разговор:
– Как вам сегодня поработалось? – спрашивает один.
– Очень хорошо, – отвечает другой.
– И мне тоже очень-очень хорошо.
– Довольны написанным?
– Еще бы, шестьдесят страниц написал!
– Гм-гм... Поздравляю...
– А вы сколько?
– Шесть...
– Всего шесть страниц?
– Строк...
Написавший шестьдесят страниц слыл писателем, даже и вполне неплохим, а тем писателем, кто радовался шести строкам, был Леонид Максимович Леонов.
Родился Леонид Леонов 31 (19 ст.ст.) мая 1899 года, то есть в XIX веке, справедливо считающемся золотым веком русской литературы. Пушкин и Лермонтов, Крылов и Грибоедов, Тютчев и Фет, Гоголь и Гончаров, Герцен и Некрасов, Тургенев и Салтыков-Щедрин, Гаршин и Островский, Лесков и Достоевский, Алексей К. Толстой и Лев Толстой, Писемский и Мамин-Сибиряк, Чехов и Короленко, молодой Максим Горький. Имена эти Леонид Леонов знал с детства. Его отец – Максим Леонович Леонов, выходец из села Полухино Тарусского уезда Калужской губернии, мать – Мария Петровна Петрова, тоже деревенская. Отец был «поэтом-самоучкой», как называли себя члены Суриковского литературно-музыкального кружка, который создал Иван Захарович Суриков, автор знаменитых стихотворений «Детство» («Вот моя деревня; / Вот мой дом родной; / Вот качусь я в санках / По горе крутой...») и «В степи», ставшего народной песней, – «Степь да степь кругом, / Путь далек лежит. / В той степи глухой / Умирал ямщик...» В Москве Максим Леонович вместе с поэтом Филиппом Степановичем Шкулевым открыл на Тверском бульваре книжное издательство и магазин «Искра». Торговал он и революционной литературой, за что неоднократно привлекался к суду, сидел в Таганской тюрьме, высылался в Архангельск, где организовал типографию, издавал газету «Северное утро». В газете отца и начал с 1915 года выступать пятнадцатилетний Леонид Леонов, печатая стихи, театральные рецензии, очерки.
Число публикаций о Леониде Максимовиче Леонове, подсчитали специалисты, четырехзначное. Будущий писатель окончил гимназию, учился немного в Московском университете, в 1920 году пошел добровольцем в Красную армию, направлен потом на учебу в Высшие художественно-технические мастерские (ВХУТЕМАС), поскольку имел большую склонность к рисованию и скульптуре. Первое 5-томное собрание сочинений выходило в 1928–1930 годах, в 1981–1984-м – 10-томное, а последнее, в 6-ти томах, вышло в 2013 году. Первый рассказ «Бурыга» датирован январем 1922 года, напечатан в следующем году в альманахе «Шиповник» и с интересом встречен критикой. Принимавший участие в революционном движении член ленинского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» критик Василий Львов-Рогачевский, например, назвал рассказ «лесным, смолистым, поэтическим», а речь автора – взятой «из живых источников», которая «уходит из наших городов и живет на севере диком, где сохранились наши сказки и былины», поясняя: «Поэт, влюбленный в природу и живую речь, чувствуется в каждом слове». Зато Виктор Шкловский, говоря о ранних рассказах Леонова, не смог освободиться от собственных формалистических умствований и причислил молодого литератора к «реставраторам», заметив: «Он хорошо и долго имитировал Достоевского, так хорошо, что это вызвало сомнения в его даровитости». Но прав окажется не он, а Леонид Максимович со своей точной формулировкой: «Истинное произведение искусства, произведение слова – в особенности, есть всегда изобретение по форме и открытие по содержанию».
К таким произведениям относилась, безусловно, и пьеса Леонова «Нашествие». Написанная в 1942 году, вскоре после подлого нападения фашистской Германии на Советский Союз, она ставилась во многих театрах, отмечена Сталинской премией первой степени за 1943 год. Искренне взволнованный этим событием, Леонов передал ее в Фонд обороны, написав И.В. Сталину письмо: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Я счастлив был узнать о высокой оценке моего труда. Присуждение Сталинской премии за пьесу «Нашествие» дает мне, русскому писателю, глубокую радость, что и моя скромная работа пригодилась народу моему в его исполинской схватке с врагом за свободу, честь и достоинство. Я вношу сумму премии 100 000 рублей в фонд Главного Командования на воздушные гостинцы извергам, доставившим столько горя моему Отечеству. Лауреат Сталинской премии писатель Леонид Леонов». В ответ Сталин пишет: «Примите мой привет и благодарность Красной Армии, Леонид Максимович, за Вашу заботу о Вооруженных силах Советского Союза. И. Сталин».
Помню, какое сильное впечатление произвел на меня одноименный кинофильм, увиденный еще во время учебы в начальной школе. Вышел он на экраны в 1944 году, в год своего создания, и демонстрировался в Свердловске, где я родился и жил тогда, также и на дневных сеансах в воскресенье, чтобы, по-видимому, младшеклассники приходили в кинотеатр с кем-нибудь из старших, кто мог бы им объяснить непонятное. Хотя в войну, когда отцы у большинства были на фронте, дети взрослели куда раньше нынешних погодков, быстро выучивались читать газеты, следили за продвижением Красной армии по карте, у многих вывешенной прямо возле кровати. Мы и киноартистов, и режиссеров хорошо знали – их фотопортреты висели в фойе самого вместительного в городе кинотеатра «Октябрь». А исполнитель роли Федора Таланова Олег Жаков, знакомый нам по героическим фильмам «Мы из Кронштадта», «Семеро смелых», «Подводная лодка Т-9» – был еще и сорежиссером А.М. Роома, к тому же в молодости он учился и работал в Екатеринбурге, чем вызывал у свердловчан особые симпатии.
Каково же было ребячье замешательство, когда мы увидели Жакова–Таланова возвращающимся из тюрьмы в 1941 году в оккупированный немцами родной город, отбыв наказание за некий проступок! И мы не удивлялись, а хорошо понимали, почему родные относятся к нему с настороженностью и недоверием, не зная, как поведет он себя в данной ситуации – уж не так ли, как бывший купец Фаюнин (Василий Ванин), подавшийся к немцам в старосты? Однако постепенно, кадр за кадром, сцена за сценой, и Таланов преображается. Поначалу колючий, ерничающий, наигрывающий на рояле неуместные «Очи черные», он преодолевает обиду, твердо встает в ряды борцов с немецко-фашистскими оккупантами, а в конце фильма осознанно идет на смерть во имя освобождения Родины. Самой смерти его на фашистской виселице мы не видим, но по объятым ужасом глазам матери (Ольга Жизнева) и отца (Владимир Гремин), по их губам, стиснутым в ненависти и гневе, представляем страшное зрелище будто зримое, ощущаемое, зовущее к отмщению. Как отомстил безымянный красноармеец Фаюнину, который, поделившись с ним хлебом при отступлении, при освобождении города от гитлеровцев со словами «А разжился же ты, дедушка, с горбушечки-то моей» – расстреливает этого пособника фашистов из автомата в упор...

К началу Великой Отечественной войны Леонид Леонов уже был писателем широко известным, со своеобычным художественным стилем, четкой идейной позицией, обозначенной в статье «Шекспировская площадность» (1933), касающейся и всех деятелей культуры, поддержавших Октябрьскую революцию: «Первая фаза характеризовалась примерно такой установкой интеллигенции: «Ну что ж, я нахожусь на службе у рабочего класса, но мои старые традиции и мировоззрения в свое полной чистоте и неприкосновенности». Вторая фаза характерна именно коренным пересмотром этих традиций и принятием Октября уже не только как совершившегося факта, но и идеологически, мировоззренчески, путем окончательного перехода на позиции рабочего класса». Сам Леонов в 20-е годы пробовал разнообразные, подчас экспериментальные, формы выражения революционной тематики, за что оказался в числе «попутчиков», как называли тогда с бойкого языка Л. Троцкого писателей непролетарского происхождения, демагогически отказывая им в искренних художнических поисках, противопоставляя их творчеству произведения, наполненные выспренными словесными заверениями в идеологической преданности, что Андрей Платонов метко назвал «умилением пролетариата от собственной власти».
Но роман Леонова «Барсуки» (1924) показал, что искания его были плодотворными. В многокрасочных описаниях, терпких народных диалогах перед читателями развернута многоплановая картина русской жизни – от времен, «когда еще второй Александр на Россию не садился», через «кроволитие» мировой войны «с багровым лицом, с глазами, расширенными от ужаса и боли», до октябрьских событий и Гражданской войны, когда в смертельном сражении столкнулись деревня и город, белые и красные, надвое раскололись семьи, как у Рахлеевых: Семен возглавил антисоветский бунт, Павел же руководит большевистским отрядом, подавляет тот бунт, привнося в замутненное давним крепостничеством сознание крестьян веру в возможность жить на своей земле по справедливости, безбедно, свободно, а не оставаться похожими на забившихся в свои норы барсуков. И писатель, связывая вроде бы разрозненные сцены в крепкий сюжетный узел, обобщающе указывает: все быстрей, быстрей катится колесо истории, словно «катится колесо, приспущенное с горы, не в бег, а вскачь, – где его опередить кволой мужиковской клячонке!»
За «Барсуками» последуют романы «Вор» (1927) о годах НЭПа, когда красный командир, привыкший побеждать, вдруг растерялся в непривычных условиях погони за деньгой, превратившись в уголовника; «Соть» (1930) о том, как меняются люди в ходе социалистических преобразований, в центре которых и чуткий к нуждам и душам рабочих руководитель строительства коммунист Потемкин, и «жестокосердый» преемник его Увадьев: «Спешите, спешите, товарищи, вы строите социализм!», и придерживающий нетерпение того главный инженер строительства опытный Бураго, понимающий, что «до революции настоящее у нас определялось прошлым, теперь его определяют будущим»; «Скутаревский» (1932), где Сергей Андреич Скутаревский, еще до революции ставший крупным ученым-физиком, находит необходимое место и среди созидателей новой жизни, встречаясь с Лениным и понимая всю грандиозность задач, поставленных Коммунистической партией перед наукой; и, наконец, «Дорога на океан» (1936) – здесь судьба коммуниста Курилова переплетена с общенародным устремлением в «океан коммунистического завтра», пускай пока фантастического, но все-таки под леоновским пером весьма зримого и реального, с десятками «замечательных своей историей городов, которых еще нет на свете», и мы как бы вживе видим «новую мать веселых земных городов, Океан».
Творчеством Леонида Леонова постоянно интересовался Алексей Максимович Горький, напутствовал его и всячески поддерживал. Проживая в Сорренто, он пишет ему: «Сердечно благодарю за «Барсуков». Это очень хорошая книга. Она глубоко волнует. Ни на одной из 300 ее страниц я не заметил, не почувствовал той жалостной, красивенькой и лживой «выдумки», с которой у нас издавна принято писать о деревне, о мужиках. И в то же время Вы сумели насытить жуткую, горестную повесть Вашу тою подлинной выдумкой художника, которая позволяет читателю вникнуть в самую суть стихии, Вами изображенной. Эта книга – надолго». И спустя три года: «Вы идете прыжками от «Туатамура» к «Барсукам», от «Барсуков» к «Вору», все это вещи различные и разноязычные...» Прочитав «Соть», Горький подчеркивает, что роман «широкий, смелый шаг вперед и – очень далеко вперед от «Вора», что он есть «самое удачное вторжение подлинного искусства в подлинную действительность», выявляя стилевые особенности повествования: «Анафемски хорош язык, такой «кондово» русский, яркий, басовитый, особенно – там, где Вы разыгрываете тему «стихии», напоминая таких музыкантов, как Бетховен и Бах». А в статье «О литературе» Горький пишет: «Он, Леонов, очень талантлив, талант на всю жизнь и – для больших дел. И он хорошо понимает, что действительность надобно знать именно так, как будто сам ее делал». Со своей стороны Леонид Максимович всегда отзывался о великом писателе и учителе его с глубокой признательностью, а свой «Венок А.М. Горькому» (Речь, посвященная 100-летию со дня рождения А.М. Горького, произнесенная 28 марта 1968 года в Кремлевском Дворце съездов, где довелось присутствовать и мне, корреспонденту «Известий») закончил ярким определением: «Трибун, поэт, бунтарь, отец и наставник Человеков на земле».
Сергей Есенин (слева) и Леонид Леонов (Москва, 1924 год)
Военную тему Леонид Максимович осваивал, участвуя в решающих боях с Колчаком и колчаковцами на южном направлении, вплоть до крымских операций, но опыт этот дал возможность изобразить в повести «Белая ночь» (1927) и бесчинства белогвардейцев при поддержке англичан на захваченном Севере России с не меньшим знанием дела, как и в произведениях последующих. В Великую Отечественную войну он жил в тыловом Чистополе (Татарская АССР), но на фронт, на передовую ездил не единожды, встречался и с рядовыми красноармейцами, и с командирами разных уровней. В пьесах «Нашествие» и «Лёнушка», в повести «Взятие Великошумска» события даны поэтому с точно проработанными подробностями, сложенными согласно сформулированным им постулатам: «В логической цепи: война-горе-страдание-ненависть-месть-победа – трудно вычеркнуть большое слово «страдание»... Горе народа, его испытания вызывают великое смятение чувств в душе художника, и тогда возникает созревший в тебе крик». В «Лёнушке» главная героиня, потеряв любимого – командира танка Т-34 лейтенанта Дмитрия Темникова, идет воевать, воскликнув: «Содрогнись, земля! Плачь всемирное злодейство!» Слова ее кому-то нынче, может быть, покажутся чересчур пафосными, но тогда звучали они по-обыденному, чем и отличали военное лихолетье от нынешнего, сугубо денежного, если даже фильмы о победе делаются по голливудским лекалам.
Во «Взятии Великошумска» снова воюет прославленная «тридцатьчетверка», только тут героико-трагедийная история ее экипажа под командованием лейтенанта Соболькова – с юным механиком-водителем Литовченко, малоразговорчивым радистом Дыбком и, наоборот, балагуром башнером Обрядиным, – отбрасывая фашистов туда, откуда они пришли, теряя в смертельной схватке своего командира, включена в панораму движения Украинского фронта, где выписан образ командира гвардейского корпуса, гвардии генерал-лейтенанта Литовченко, уроженца великошумского края, однофамильца из танкового экипажа, других военачальников высокого ранга. И читатель, взволнованный картинами «кинжальных рейдов» танка в тылы немцев, будто сам окунается в тот «горячий смрад машинного боя», помечает и философско-обобщительное суждение автора: «Герой, выполняющий долг, не боится ничего на свете, кроме забвения. Но ему не страшно и оно, когда подвиг его перерастает размеры долга. Тогда он сам вступает в сердце и разум народа, родит подражанье тысяч, и вместе с ним, как скала, меняет русло исторической реки, становится частицей национального характера».
В послевоенное время девиз леоновских героев-танкистов «Судьба не тех любит, кто хочет жить, а тех, кто победить хочет!» по-новому – так казалось во всяком случае нам, детям фронтовиков, – проявился в пьесе «Золотая карета» (1946), продолжающей поиски органичного показа исторических эпох и судеб конкретных людей в его предвоенных пьесах – «Половчанские сады», «Метель», «Обыкновенный человек», но больше всего – в философском романе «Русский лес» (Ленинская премия 1968 года), над которым он работал с 1948 по 1953 год и по которому мы, уже старшеклассники, писали сочинения, разбирали образы ученого-лесовода Вихрова и его антипода, карьериста Грацианского, по мнению советского литературоведа Л.Ф. Ершова, сравнимого по силе изображения разве что с горьковским Климом Самгиным и со щедринским Иудушкой Головлевым. Подчас даже кажется, что автор слишком увлекся отрицательным персонажем в ущерб главному – Ивану Матвеевичу Вихрову, выражающему основные мысли Леонова о сохранении родной природы, родного леса, без чего, по словам героя, немыслимо очищение человеческой души от всего наносного, дурного, пагубного.
Но нет, Леонов рисует Вихрова с углубленными экскурсами в прошлое его семьи, в его детские отношения с природным и социальным окружением, с людьми разных званий и воззрений, уже в начале романа подчеркнув, что для Ивана Вихрова «Октябрьская революция была сражением не только за справедливое распределение благ, а, пожалуй, в первую очередь за человеческую чистоту. Только при этом условии, полагал он, и мог существовать дальше род людской. И если прогресс наравне с умножением средств благосостояния заключается в одновременном повышении моральных обязанностей, потому что только совершенный человек способен добиться совершенного счастья, для этого надлежало каждому иметь и совершенную биографию, чтоб не стыдно было рассказать ее вслух, при детях, в солнечный полдень, на самых людных площадях мира». Именно под таким углом в Ленинградском академическом театре драмы имени А.С. Пушкина был поставлен в 1976 году масштабный спектакль (режиссер И. Ольшвангер, композитор Д. Шостакович, художник М. Китаев) по «Русскому лесу», где роль Вихрова сыграл народный артист СССР, четырежды лауреат Сталинской премии Александр Федорович Борисов. Спектакль этот, что назван – по леоновской метафоре – «Приглашение к жизни», выпустили как телефильм, и сегодняшние зрители могут посмотреть его в интернете.
– Мне выдалось счастье сыграть великих русских людей – академика Павлова, композитора Мусоргского, мецената-патриота Мамонтова, писателя-революционера Герцена, – говорил Александр Федорович в интервью для «Известий». – В этом же плане, как их советское продолжение, работал я над ролью Ивана Вихрова. Ему тоже свойственно прежде всего думать о деле своем, о служении своим делом нашей Родине, оберегать ее от врагов, в их числе и затаившихся внутри страны, уничтожающих русский лес не просто для наживы, но и стремясь покорить, опустошить народную душу, ведь он, лес-то наш, еще и навевает мысли о предках наших, давших нам жизнь на земле, обустроивших ее, завещая свои труды на земле. С этими чувствами произношу я монолог Вихрова, по выражению автора, «тихого героя»: «Единственной защитой леса может быть только благоразумие и совесть... Лес кормит, обогревает, лечит... Возникла необходимость всенародного раздумья о лесе...» И не случайно, я думаю, Леонид Максимович Леонов начинает и заканчивает свой роман сценами Отечественной войны с гитлеровцами, когда сполна развернулась богатырская мощь советского народа...
Рожденный в деревенской глуши, Иван Вихров познал «тайную грамоту леса, в которой скопился тысячелетний опыт народа», когда старый Калина учил его «узнавать по росам погоду, а урожай по корешкам лесных трав», и приумножил сей опыт в научной работе по сбережению русского леса – могущественного, бескрайнего, животворного, давними и крепкими нитями связанного с русским народом, по словам ученого, «самым справедливым и великодушным из всех, потому что нет ему равных по силе духа и размаху его в истории». Посему, ежели ослаб несколько такой «дух и размах» при теперешней реставрации неправедного капитализма с его хищнической, индивидуалистической натурой, то это временно, ибо верно же сказано в притче о «золотнике», подытоженной в романе: «Люди требуют от судьбы счастья, успеха, богатства, а самые богатые из людей не те, кто получил много, а те, кто как раз щедрей всех других раздавал себя людям». Таковы коммунист Вихров, его дочь Поля, ее двоюродная сестра Варя, комсомолки, искренне верящие в социалистические идеи, подвергая свои поступки суровому самоанализу. Вот и нынешние их наследники обязаны решительнее бороться с теми, кто, наподобие Грацианского, прикрываясь громкими лозунгами про «интересы государства», вырубает леса в угоду собственному карману, из-за чего мрут звери и птицы, мелеют реки и озера, дуют разрушительные ветры, а люди без чистого воздуха задыхаются в болезнях и недугах, что бы ни плели нам по телевизору провластные пропагандисты.
Едва ли не в каждом произведении Леонида Леонова – то строчкой, то абзацем, а то и страницей – проявляется присутствующая в глубинах подтекста публицистическая основа, а с первых дней войны эта основа выходит на первый план, и писатель выступает в разнообразных жанрах ее, чутко улавливая границы между ними в соответствии с темой и политической актуальностью. В очерке «Твой брат Володя Куриленко» этот «голубоглазый, русоволосый русский парень» в лесах Смоленщины, на захваченной немцами территории, организовавший партизанский отряд и пав смертью храбрых, назван в ряду с летчиком Гастелло и Зоей Космодемьянской. В двух статьях «Неизвестному американскому другу» звучит призыв к союзникам активно помогать Красной армии в борьбе с фашизмом, а в статье «Слава России» – обращение уже к соотечественникам: «Взгляни на карту мира, русский человек, и порадуйся всемирной славе России!» В памфлетах «Когда заплачет Ирма», «Поступь гнева», «Тень Барбароссы», «Беседа с демоном», «Примечание к параграфу» разоблачается человеконенавистническая сущность фашизма. Репортажи-раздумья из освобождаемых городов «Размышления у Киева», из Харькова – «Ярость» и «Расправа», наконец, «Немцы в Москве» – о «параде» пленных, историческое эссе «Сердце народа» с утверждением: «В лютых испытаниях мы заслужили это право – бросить перед атакой бранное слово в пошатнувшегося врага и вслух, в бессчетный раз произнести слово любви к нашим армиям, Родине и Сталину – самому простому и человеческому человеку на земле».
Лирические и одновременно философских заметки «Имя радости», где прослеживается путь народа от Октября к Победе, и «Полдень победы» – о возвращении воинов в отчий дом, перекликаются с литературными портретами Чехова, Грибоедова, Горького, напоминая о роли русской и советской литературы в воспитании человека героического склада. Отчеты писателя с заседаний Международного военного трибунала в Нюрнберге – «Нюрнбергский змий», «Людоед готовит пищу», «Гномы науки» – о том, как судили гитлеровцев за их злодеяния, полны боли, гнева, зовут к возмездию, но также и напоминают о неизбежности победы над Злом сил Добра, которые сосредоточились и целенаправленны из столицы Родины, что вдохновенно отмечено в стихотворении в прозе: «Наша Москва», напечатанном в газете «Красный флот» 25 ноября 1941 года: «Москва! На картах мира нет для нас подобного, наполненного таким содержанием слова. Возможно, со временем возникнут города на земле во сто крат многолюдней и обширней, но наша Москва не повторится никогда. Москва – громадная летопись, в которой уместилась вся история народа русского. Здесь созревало наше национальное сознание. Здесь каждая улица хранит воспоминанья о замечательных людях, прославивших землю русскую. Здесь были встречены и развеяны во прах многие бедствия, которыми история испытывала монолитную крепость Русского государства. Отсюда народ русский в сопровождении большой и многоплеменной семьи народов двинулся в светлое свое будущее. Здесь, тотчас после Ленинграда, прогремели залпы Октября, чтобы победным эхом разнестись дальше по стране. Здесь закладывал фундамент новой социальной системы Ленин».
Послевоенная публицистика Леонова продолжает военную, но, естественно, в другом ракурсе, с новыми темами и интонациями. Он пишет статьи о борьбе за мир, призывает охранять природу, выступает в защиту реализма и романа как жанра, позволяющего правдиво отображать текущую действительность в ее исторический широте и многомерности. Его волнуют проблемы продолжения и развития классических традиций, что наиболее глубоко и впечатляюще высказано в «Слове о Толстом» (1960), подлинного и мнимого новаторства, в связи с чем он вводит в теоретический обиход понятия двойной композиции, бокового показа, логарифмирования, применявшиеся им в собственной писательской практике неоднократно, преемственности поколений в жизни и в литературе. «В памятниках прошлого, в традициях спрессованы, сжаты – как лес в каменном угле! – наша история, характер русских людей», – говорит он. И особо подчеркивает: «Вокруг традиций организуется наше национальное самосознание». По его мысли, из традиций отечественных и мировых вырос социалистический гуманизм, став воистину «совестью планеты».
Последнее свое произведение – «Пирамиду» – Леонов назвал «романом-наваждением» и, как всегда, выполнил обещанное точно, хотя печаталось оно частями в «Нашем современнике» в черновом варианте, поскольку автор не успевал доработать роман, как ему хотелось, и все-таки согласился на публикацию, надеясь сделать поправки при подготовке книги. Как бы то ни было, но перед нами великое произведение великого писателя, и читать его следует без всяких оговорок. Колоссальный охват событий, исследуемых писателем, поражает воображение, пробуждает у опытного читателя многие воспоминания, а молодых приобщает к восприятию литературного произведения во всей возможной широкомасштабности, многосложной глубине, философской значимости. Противопоставление Добра и Зла, представленных в образах Дымкова, как бы сошедшего с иконы ангела, и профессора Шатаницкого, ушлого манипулятора людским сознанием, Дуни, напоминающей Беатриче, и Юлии Бамбалски, столь же претенциозной, сколь и бездарной актрисы, отражает мир планетарный и даже вселенский с главным и неизменным вниманием писателя к мечте человечества о совершенствовании социальных и духовных отношений между государством и обществом, между людьми как в их отдельности, так и в слитности, обозначающими понятие Народ.
Добирается Дымков и до Сталина, рассказывая ему о несовершенстве человека и находя у него понимание, больше того – Сталин, называемый в романе Хозяином, советуется с ним, «ангелом», излагая свои заветные мысли: «Октябрьская революция началась не позавчера, ее истоки теряются в еще дохристианской мгле, плохо доступной невооруженному уму, – говорит он. – Христианство возникло как утешительная надежда скорбящих на посмертное вознаграждение. Но уже к концу первого тысячелетия его обезболивающее действие стало настолько ослабевать, что разочарованье надоумило передовых мыслителей на осуществление проблематичного блаженства небесного по возможности в прижизненных пределах, на земле. Наиболее удобный момент для попытки такого рода представился лишь к концу второго тысячелетья, когда по техническим и прочим показателям новая общественная фаза оказалась почти рядом, правда, по ту сторону вполне неприступной скалы – в смысле серьезной биологической перестройки. Поначалу разумнее было несколько растянуть ее, чтобы глубже внедрилось в населенье посеянное зерно, кабы не опасенья, что все осложнявшиеся обстоятельства застигнут нас на перевале, до спуска в благополучную, вчерне уже освоенную разумом долину. Да и то – если раньше идея наша выгодно опиралась на подспудную веру здешних жителей в некое праведное царство, теперь расчет велся на близость цели, которая в условиях отчаянья делает подвиг нормой человеческого поведенья, а отравленные мечтой не чуют и боли к тому же...»
Чтобы лучше постигать смысловые параметры «Пирамиды», следует прочитать ее всю, а потом перечитывать по главам. Тогда во всю ширь и мощь увидятся и стилистические искания ранних рассказов, и политическая суть военных и послевоенных пьес, и публицистика разных лет, страстно познающая действительность, и романы и повести, сопряженные с могучим и многотрудным движением Советской державы к осуществлению мечтаний умов человеческих о праведном счастье на земле. Ради этого работал и Сталин, критично и самокритично относясь к вынужденным мерам жестокости во имя наилучшего: «Предвижу свою историческую судьбу. Посмертно побивая камнями усопшего тирана, потомки обычно не вникают в истинные причины его ожесточенья», – говорил он, уповая все же на «проницательного и великодушного летописца» и на то, что «на святой Руси, понимавшей социальную справедливость как уравниловку по горю-злосчастью, наличие упряжи и самовара всегда с избытком хватало для острой классовой неприязни. И так как высшим богатством людским принято считать осознанную память о прошлом, иначе сказать – ум, то истинная цена личности запросто читается в ее взоре». Так что наблюдающаяся сегодня тяга к положительному осмыслению истории советской власти в леоновском понимании свидетельствует о вдумчивом осмыслении новыми поколениями своих стремлений и поступков.
Герой Социалистического Труда, академик Академии наук СССР, лауреат Сталинской и Ленинской премий, Леонид Максимович Леонов оставил нам великое литературное наследство. Это наследство люди осваивают уже в иных, увы, неблагоприятных социальных условиях, сложившихся в результате антисоветского переворота. Но мечта о справедливом и счастливом будущем неизбывно живет в душах народов России, передаваясь от одного поколения к поколению другому. Писатель призывал не замыкаться в узеньком бытовом кругу, приглашал к жизни полнокровной и одухотворенной.
И нельзя не верить в обещание красноармейца из «Нашествия», отступающего на время под напором немецко-фашистских оккупантов: «Русские вернутся! Русские всегда возвращаются!» Как и нельзя не прислушаться в наши дни, когда разгулялись вовсю русофобы, к страстному призыву писателя в 1943 году: «Подымись во весь свой рост, гордый русский человек, и пусть содрогнутся в мире все, кому ненавистна русская речь и нетленная слава России!»
Так должно быть.
Так не может не быть.
Так и будет.
Эдуард ШЕВЕЛЁВ

http://sovross.ru/articles/1846/44171


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пн авг 26, 2019 9:17 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Трудные пути сокровенного человека
Когда в перестроечные годы толстые журналы начали наперебой публиковать так называемую «запрещенную литературу» с гневными комментариями, мол, вот каких замечательных писателей «зажимала» советская власть, то в этих списках оказались как те, кто впрямь был скрытым антисоветчиком и русофобом вроде сочинителя песенки про космонавтов, так и те, кто подобных лиц не переносил на дух, будучи злоумышленно приписанным к их компании подобными же ненавистниками всего искреннего и подлинно патриотического.
Ну а если в стиле писателя присутствовало и сатирическое начало, тут уж фарисеям раздолье для интерпретации его произведения в нужном им направлении – и неважно, что автор борется вовсе не с советской властью, а с извращениями народной сути ее, выступает за очищение от пут неправедно привнесенных, не соответствующих характеру русского и советского народа. «Я со своих позиций не сойду никуда и никогда, – говорил Андрей Платонович Платонов. – Всё думают, что я против коммунистов. Нет, я против тех, кто губит нашу страну. Кто хочет затоптать наше русское, дорогое моему сердцу. А сердце мое болит. Ах, как болит!»
К губителям «нашей страны» Платонов относит и бюрократов, искажающих идеи коммунизма, подстраивая их для собственных дел, и бездумных исполнителей указаний начальства, и даже обычных обывателей, всецело поглощенных бытовыми интересами и особо не вникающих в смысл и назначение человеческой жизни. Страна представляется ему огромным мирозданием, где должны утверждаться честные и открытые отношения между людьми, социальная справедливость, благоприятные обстоятельства для производственного, научного и художественного творчества, двигающих общество к духовно-нравственным и социально-экономическим высотам. И если сегодня об этом пишут серьезные и объективные литературоведы, то вновь появилось, и немало, антисоветствующих истолкователей писательской и житейской судьбы Платонова, но, поскольку спорить с их односторонними выводами бессмысленно, обратим внимание читателя на гуманистическую и, следовательно, социалистическую направленность его произведений, художническая природа которых обусловлена классовой и трудовой принадлежностью автора. Недаром в статье «Культура пролетариата» (1920) он писал, что вслед за социальной революцией «сознание станет душой пролетария, а борьба с окружающими тайнами – его смыслом и благом жизни» и что «перед этим интеллектуальным переворотом мы сейчас живем и к нему готовимся»...
Его отец – Платон Фирсович Климентов – был машинистом паровоза и слесарем в железнодорожных мастерских Воронежа, членом ВКП(б), дважды Героем труда, мать – Мария Васильевна Лобочихина – занималась домашними делами. Андрей родился 28 (16) августа (хотя сам называл 1 сентября) 1899 года в многодетной семье, родившей 11 детей, из которых 5 выжили, помогал родителям, работая подсобным рабочим, слесарем, литейщиком, конторщиком, экспедитором; в 1919–1920 годах воевал в Красной Армии. Поступив в 1918 году на первый курс историко-филологического факультета Воронежского государственного университета, он через год перешел оттуда на электротехническое отделение Воронежского рабочего железнодорожного политехникума и впоследствии отлично показал себя в качестве инженера-изобретателя, выпустив брошюру «Электрификация». С успехом занимался как руководитель разных организаций гидротехники и мелиорации, все же ощущая неодолимую тягу к литературе. Первые рассказы – «Сережка» о мальчике-забияке (1917), «Очередной» (1918) о гибели в плавильне малолетки Вани, напечатанные в еженедельнике «Железный путь» вместе со стихотворением «Поезд», – были лишь пробой пера, а вот заметки, статьи, очерки в «Известиях Совета обороны Воронежского укрепленного района» и в «Красной деревне» уже проявили своеобычный стиль будущего писателя, соединяющего общемировое и коллективистское с личным и глубоко выстраданным.
Такова и его статья «Ленин». Владимир Ильич, как известно, всячески противился чествованию в связи с 50-летием со дня рождения своего, тем весомее, важнее, показательнее слова молодого Андрея Платонова, называющего великого вождя «первым работником русской революции, великим другом труда». С искренней взволнованностью Платонов пишет: «В этот день вся Красная Россия, все истомленные, заработавшиеся люди, в мастерских городов, на оттаявших пашнях, пусть все вспомнят его, всю свою жизнь горящего в нечеловеческом ежедневном труде за наше освобождение, за честную жизнь на земле. В непрерывной жертве и самоотречении он забыл про себя, слившись с интересами дела, которому отдался в юности... Вся его душа и необыкновенное, чудесное сердце горят и сгорают в творчестве светлого и радостного храма человечества на месте смрадного склепа, где жили – не жили, а умирали всю жизнь, каждый день, жили в мертвой тоске наши темные, загнанные отцы». Тогда Платонов высказал то, что позднее станут часто повторять многие другие: «Ленин – это редкий, быть может, единственный человек в мире. Таких людей природа создает единицами в столетия».
«В нем сочетались ясный, всеохватывающий, точный и мощный разум с нетерпеливым, потому что слишком любящим, истинно человеческим сердцем, – продолжает Платонов далее. – И все это сковано единой сверхчеловеческой волей, направляющей жизнь к определенным раз поставленным целям, не позволяющей склоняться и колебаться». Но главное, подчеркивает писатель, что Ленин «вперед узнал и высказал тайную, еще не родившуюся мысль, сокровенное желание миллионов трудового народа – и не одной России, а всего мира. Тайную и самую глубокую мечту о власти высшей справедливости на земле, которой оказалась, как показала жизнь, рабочая советская власть. Ленин не только первый заговорил об этой власти, но и начал работать, чтобы на самом деле такая власть была у трудящихся людей, пока не добился своего». Емко определяет Платонов лидерские качества Владимира Ильича: «Он наитием, чутьем предугадывает, как надо бороться в данную минуту, чтобы быть ближе к победе». И с четкостью обобщает: «Чуткость вождя и неиссякаемое озарение гения, избранника – вот что живо в Ленине и делает его нам родным и близким, вот что поражает наших врагов. Он и восставший, побеждающий народ – это одно», призывая всех людей и поныне: «И пусть с новою силой вспыхнет в наших сердцах пламя творчества радостной правды на земле!»
За действительное выдают свое желаемое те, кто пишет о якобы разо¬чаровании Платонова в «коммунистических иллюзиях». Сатира, к которой он вскоре обратился, выделялась на фоне ироничности писавших фельетоны коллег своей социальной всеохватностью, не склонной к избирательности тем и персонажей. «Мы уже привыкли к тому роду литературы, который был у нас в девятнадцатом веке и продолжился в веке двадцатом. Существуют определенные способы создания такой литературы, отвечающие нашему вкусу и нашему вниманию, – говорил Валентин Григорьевич Распутин. – Платонов совсем другой человек и писатель. Такое ощущение, что он пришел из таких глубин и времен, когда она, быть может, только-только начиналась и избирала русло, по которому направить свое течение. И где только-только начинался русский человек и русское мышление. Поэтому у него все «не по правилам» позднейшей литературы. Совсем другой мир – реальный и одновременно ирреальный; какое-то иное расположение слов и даже иные формы слов, иные мысли, еще не говорившиеся и не затвердевшие; иные у героев души, открывающиеся лишь чистому».
Соглашаясь с проницательностью этих суждений, нельзя не добавить, что платоновская изобразительность находилась в глубинном родстве с классическими традициями русской литературы, скажем, с М.Е. Салтыковым-Щедриным, о чем свидетельствуют и прямые совпадения в текстах: «…Чтобы построить деревенский колодец, техник должен знать всего Карла Маркса» (А. Платонов. «Город Градов»); «…Нынче, говорят, и свиней пасти, так и то Корнелия Непота (древнеримский историк и биограф, жил между 99-м и 24-м гг. до н.э. – Э.Ш.) читать надо» (М.Е. Салтыков-Щедрин. «Дневник провинциала в Петербурге»). Стихи Платонова «Голубая глубина» (1922) и ритмически, и композиционно явно перекликаются со стихами его великих земляков – Алексея Васильевича Кольцова и Ивана Саввича Никитина. В предисловии к ней Георгий Захарович Литвин-Молотов (Литвинов), партийный работник и редактор, друг и соратник Андрея Платонова, активно помогавший ему, отмечал, что перед нами «поэзия борьбы, огромного внутреннего напряжения, постоянной активности», а весьма и весьма требовательный Валерий Яковлевич Брюсов писал: «В своей первой книге стихов А. Платонов настоящий поэт, еще неопытный, неумелый, но уже своеобразный», чья емкая образность проявилась уже, например, в стихотворении 1918 года «Поезд»: «Вьется, вьется, вьется / Путь стальной змеей – / Встречный лес смеется / Дружною семьей… / Льется, льется, льется / Стон груди стальной, / И звонко раздается песнею родной…»
Неудачи с попытками вступить в партию из-за местных интриганов не поколебала идейных убеждений Платонова. Он пишет статьи «Коммунист принадлежит будущему», «Ответ мещанину», «Коммунизм в сердце человека», «Огни Волховстроя», рассказ «Как зажглась лампочка Ильича» о косности деревенского мышления, еще не способного сблизиться с революционными идеями, о расслоении села на непримиримые классы. После рождения 25 сентября 1922 года в семье сына Платона (с будущей женой Марией Александровной Кашинцевой он познакомился в 1920 году) писатель публикует рассказ «Потомки солнца», где в жанре фантастики описывает, как инженер Вогулов изобретает новый земной шар, в котором все движется с ускоренной энергией, но приходит к простому выводу, что «только любящий знает о невозможном, и только он смертельно хочет этого невозможного и сделает его возможным, какие бы пути ни вели к нему». В мае–июне 1926 года Платонов переезжает в Москву, надеясь на более полное исполнение своих литературных планов. Но одно дело участвовать воронежскому литератору в работе Первого съезда пролетарских писателей с правом решающего голоса и совсем иное – оказаться в центре повседневной писательской жизни, сосредоточенной в различных группах и группочках, непримиримых друг к другу, воюющих между собой, тогда как его вела, писал он Г.З. Литвину-Молотову, «долгая упорная детская мечта – стать самому таким человеком, от мысли и руки которого волнуется и работает весь мир ради меня и ради всех людей – и я каждого знаю, с каждым спаяно мое сердце».
В Москве Платонов сближается со сравнительно терпимой к разным эстетическим концепциям литературной группой «Перевал» и его журналом «Красная новь», но печатается и в «Октябре», где в 1929 году вышел рассказ «Усомнившийся Макар», вызвавший критический отзыв И.В. Сталина, на что мигом среагировал Л. Авербах в статье «О целостных масштабах и частных Макарах». В год, названный «великим переломом», сатирический рассказ этот, да еще с особенным платоновским стилем, воспринимался в прямом политическом контексте, хотя Лев Чумовой, живший «голым умом», напоминал Троцкого, да и Макар, больше заботившийся «не о хлебе, а о зрелищах», не был ему антиподом, и жили эти «два члена государства» не сами по себе, но «среди прочих трудящихся масс». Но таковы были тогда общественные обстоятельства, что сказанное наверху принималось к исполнению сообразно видению исполняющих, зачастую или не шибко грамотных, или действующих сознательно наперекор, опираясь при этом на «сигналы бдительных граждан». А вдобавок дружба с Борисом Пильняком, вскоре репрессированным (реабилитирован в 1956 году), соавторство в пьесе «Дураки на периферии» – и пошло-поехало. Отрицательное отношение критики приложилось по инерции и к повести «Впрок», где показаны в ироничном плане перегибы в коллективизации крестьянских хозяйств. Однако в 1933 году Андрея Платоновича включили в число писателей, изучавших жизнь после революции в Туркменистане; в результате двух поездок туда он напишет рассказ «Такыр» и повесть «Джан» – о распространении идей революции среди восточных народов, полностью опубликованную, правда, лишь в 1964 году.
Произведения Платонова конца 20-х – начала 30-х годов становятся, тем не менее, заметной и неотрывной частью советской литературы: сатирическая повесть «Город Градов», разоблачающая туповатых бюрократов, исповедующих «принципы обезличивания человека с целью перерождения его в абсолютного гражданина с законно упорядоченными поступками на каждый миг бытия», научная фантастика «Эфирный тракт» – повесть из времен царя Петра Первого, однако навеянная периодом работы писателя инженером-мелиоратором в Тамбове, «Ямская слобода» – из истории родных мест, «Сокровенный человек» – о Гражданской войне, когда крестьяне в поисках лучшей доли идут на смерть, в отличие от белых офицеров, заботящихся о себе, а также отрывки из «Чевенгура». Не оставляет писатель и публицистику, печатая статьи под псевдонимами Ф. Человеков и А. Фирсов об А.С. Пушкине, Э. Хемингуэе, К. Чапеке, А.С. Грине, Н.А. Островском, К.Г. Паустовском, а в 1937 году выходит книга прозы Платонова, где собраны многие лучшие его вещи. В предвоенное время он пишет повести и рассказы «Ювенильное море», «Фро», «В прекрасном и яростном мире», «Бессмертие», заслужившие похвал со стороны коллег, «Старый механик» – именно здесь герой произносит ставшую знаменитой фразу: «А без меня мир неполный». Неожиданный арест пятнадцатилетнего сына Платона за политический проступок и осуждение на десять лет чуть было не выбили Андрея Платоновича из писательской колеи, если бы не Шолохов, который разговаривал об этом со Сталиным, после чего Платона вернули домой.
Нападение немецко-фашистских варваров на Советский Союз всколыхнуло патриотические чувства советского народа, сплотив и тех, у кого был коммунизм в сердце, и тех, кто сомневался, и тех, кто сопротивлялся поначалу. «Великая Отечественная война 1941–1945 годов» – термин нынче почему-то малоупотребляемый и в коммунистической прессе – верно передает исторический размах битвы русского народа и других народов СССР с гитлеровским нашествием. Находясь в Уфе, Андрей Платонов написал рассказы «Броня», «Неодушевленный враг», «Крестьянин Ягафар», пьесы «Без вести пропавший», «Избушка возле фронта». В июле 1942 года он в звании капитана едет с удостоверением газеты «Красная звезда» на фронт. «Платонов был человеком мужественным, самоотверженным, – вспоминал главный редактор Д. Ортенберг. – Он обходил штабы фронтовые, армейские, даже дивизионные, не задерживаясь там, а свой путь держал в полк, в батальоны, в роты, в окопы, в блиндажи наши, встречаясь с героями своих очерков, вел с ними беседы, составлял анкеты, брал интервью. Платонов любил слушать. Через отдельные реплики, слова он понимал, чувствовал настроение бойца, его душу. Вот почему он и рвался на передний край, где по-настоящему можно было увидеть боевую жизнь людей...»
В военные годы вышло несколько сборников его прозы, а свеженаписанные очерки и рассказы Платонов публиковал и в журналах «Знамя», «Октябрь». Один из лучших рассказов о войне – не только у него самого, но и вообще в советской литературе – «Оборона Семидворья» – написан был в 1943 году и напечатан в №№ 5–6 «Знамени» (вспомним, что 4 января 1943 г. умер от туберкулеза Платон, а 11 октября того же года у Платоновых родилась дочь Мария). Изображая, казалось бы, обычный эпизод войны, писатель всесторонне передает чувства и мысли главного героя – лейтенанта Агеева, выразительно рисует его портрет: «Прежде он был моряком, потом его спешили в составе морского экипажа, и он пошел воевать по степям и равнинам, не зная до сей поры ни ранения, ни смерти. Он был велик ростом, но родители его родили, а земля вскормила столь прочным существом, что никакое острие нигде не могло войти в его твердо скрученные мышцы, – ни в руки, ни в ноги, ни в грудь, никуда. Пухлое лицо Агеева имело постоянно кроткое, доверчивое выражение, отчего он походил на переросшего младенца, хотя ему сравнялось уже двадцать пять лет; но маленькие карие глаза его, утонувшие под лбом, светились тлеющими искрами, тая за собой внимательный и незаметный разум, опытный, как у старика». Он «давно понял, что на войне бой бывает кратким, но труд долгим и постоянным».
Разнообразны и характеры красноармейцев: старшина Сычев смотрит на войну «как на хозяйство, в котором, как хлеб в колхозе, должна в изобилии производиться смерть неприятеля, и он аккуратно считал и записывал труд своей роты по накоплению нашего врага». О других, погибших, Агеев говорит: «Товарищи, четырех из нас нет. Они уснули долгим сном, наши бойцы. Антонов мог писать стихи в газете, в нем умер Пушкин, не написавший главных сочинений. Петенко мог быть великим ученым-механиком, он имел медаль Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, и в уме его погиб такой же великий машинист, как Уатт или Ползунов, о которых я вам читал вслух по книгам, когда мы стояли в резерве», и наставляет живых: «Помни – смерти нет, если мы отстоим нашу Родину, где живет истина и разум всего человечества». Смертельно раненный, Агеев всматривается в восходящее солнце: «Ничего, – решил он, – хоть ты не потухай!» – автор же замечает: «И когда его предсмертный изнемогший дух снова возвысился в своей последней силе, чтобы и в гибели рассмотреть истину и существовать согласно с ней, у него появилось предчувствие, что мир обширнее и важнее, чем ему казалось дотоле, и что интерес и смысл человека заключается не в том лишь, чтобы обязательно быть живым. И в отречении своем от уходящей жизни Агеев доверчиво закрыл глаза».
Сегодня настала пора освободиться от штампов зарубежных и местных антисоветчиков, истолковывающих произведения Платонова так, чтобы приблизить его к своим неблаговидным целям и скомпрометировать идеи коммунизма, делая вид, будто сатира вовсе и не сатира, а, мол, реализм, и попирая, таким образом, особенности литературных жанров. Нет, в «Чевенгуре» автор показывает не «трагедию идеалиста, отрицающего абсолютные нравственные нормы, верующего в утопию социализма и в итоге бессмысленно приносящего себя в жертву этой утопии», как пишет М. Геллер (Париж, 1972 и 1982 гг.), а поиски героем лучших путей к человеческому благоденствию, и он гибнет не зря, но именно в этих поисках. В гротескно-философском с элементами реализма романе «Котлован» изображены неудачи, которые могут быть с людьми, если каждый не будет жить осмысленно, бороться за настоящее и предстоящее не сугубо эгоистически, ощущая лишь «общую грусть земли и тоску тщетности», и не исподволь, а среди подлинно свободных и думающих борцов.
В рассказе «Афродита» Платонов верно говорит: «Советская Россия тогда только начала свою судьбу. Народ направился в великий безвозвратный путь – историческое будущее, куда еще никто впереди него не шествовал». Недаром после войны он обращается к обработке русских народных сказок, где ищет исконные связи неразрывного сознания русского народа, отображает извечную мечту о справедливой жизни и свободном труде, изданные при заботливом содействии Михаила Александровича Шолохова, который всегда поддерживал его – и когда умер сын Платон, и когда писатель, прикованный к постели, угасал...
Андрей Платонович Платонов остался верен идеалам молодости, лишь уточняя их содержание и делая поправки на текущее время. Скончался он 5 января 1951 года, похоронен на Армянском кладбище, где теперь покоятся жена Мария Александровна, сын Платон и дочь Мария, это рядом с православным Ваганьковским кладбищем. На могиле его установлен черный мраморный обелиск, в Воронеже – памятник в рост, на домах, где он жил, – мемориальные доски. В некрологе, подписанном ведущими советскими писателями, названы этапы его литературной работы, в заключение говорится: «Андрей Платонов был кровно связан с советским народом. Ему посвятил он силы своего сердца, ему отдал свой талант».
Таким видится творчество писателя и сейчас.
Такой была его гражданская позиция.
Так поступал он, как и писал.

Эдуард ШЕВЕЛЁВ

http://sovross.ru/articles/1884/45428


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Чт ноя 07, 2019 7:01 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Слово о Настоящем Человеке

Газета "Правда" №124 (30911) 8—11 ноября 2019 года
4 полоса
Автор: Виктор ТРУШКОВ.

В редакцию «Правды» он пришёл со статьёй, в которой каждая строчка источала возмущение целенаправленным и последовательным уничтожением авиационной промышленности в России. Теперь счёт опубликованных нашей газетой статей Георгия Петровича Шибанова приближается, по его подсчётам, к ста. Практически каждая из них была событием для газеты. То, что автор — учёный, мы узнали сразу. А о том, что он — заслуженный деятель науки и техники РФ, лауреат Сталинской премии, генерал-лейтенант, узнавали, так сказать, по частям и много позже, благодаря какой-нибудь случайно оброненной фразе. Каждое такое новое знание убеждало, что Г.П. Шибанов — Настоящий Человек. А при подготовке этого очерка стало известно, что в его жизни был и такой эпизод: сбитый американцами в приграничной зоне молодой лейтенант шесть суток добирался до ближайшего таёжного зимовья… Написать об этом Настоящем Человеке, которого «Правда» на днях поздравляла с 90-летием, просто необходимо.

В Звёздном городке

В конце 1969 года офицер Шибанов прибыл для прохождения службы в Звёздный городок. Перед новым начальником отделения безопасности космических полётов руководство Центра подготовки космонавтов сразу же поставило задачу скрупулёзно проверить всё, что было связано с гибелью Ю.А. Гагарина и В.С. Серёгина, а также с катастрофой, унёсшей жизнь В.М. Комарова, с которым Георгий Петрович вместе учился в Военно-воздушной инженерной академии имени проф. Н.Е. Жуковского. На высказанное сомнение в целесообразности этой работы, так как в архивах хранятся 13 томов уже дважды проведённых исследований о гибели первого космонавта планеты, начальник центра генерал-майор Н.Ф. Кузнецов объяснил, что отчёты-то есть, но в СМИ, как снежный ком, растут домыслы и распространяются слухи, которые не только сдобрены ложью, но и противоречат даже здравому смыслу. А тут ещё в районе гибели Ю.А. Гагарина и В.С. Серёгина был найден забитый деревом отрезок трубы, который даже космонавты заподозрили в причастности к трагедии. К тому же «из области фантастики» в ту пору в «Правде» вышла статья генерала С. Белоцерковского и космонавта А. Леонова…

После нового изучения трагических событий начальник центра генерал Н.Ф. Кузнецов и помощник Главнокомандующего Военно-Воздушными Силами по космосу генерал Н.П. Каманин предложили Шибанову изложить причины случившегося генеральному директору ассоциации «Российская пресса» В.Г. Тамарину.

Вот как рассказывал об этом в интервью Георгий Петрович:

«Причина гибели Серёгина и Гагарина одна: ошибка экипажа, появлению которой могла способствовать сплошная облачность в диапазоне высот от 250 до 4200 метров. Техника была исправна, никаких внешних воздействий на самолёт не было. Ни спутной струи от других самолётов, ни птиц, попавших в самолёт, ни радиозондов, ни сдвигов ветра и воздушных вихрей. Для истребительной авиации подобная ошибка является классической. Кстати, совершают её обычно лётчики первого класса, которым разрешены полёты в сложных метеоусловиях. Психологически человек всегда желает увидеть не сплошное «молоко» перед глазами, а различимые визуально ориентиры, он невольно в процессе снижения постепенно отжимает ручку управления на себя. В общем, скорость сближения с землёй возрастает. При встрече с землёй у экипажа Серёгина — Гагарина признаков штопора не было. Экипаж пытался выводить машину из пикетирования, но времени и высоты у него не хватило. Кстати, за 10 лет, предшествовавших этой катастрофе, было потеряно по аналогичной причине более 20 истребителей».

Говоря о гибели В.М. Комарова, Шибанов указывал на несколько причин. Но при этом отмечал: «В основе их лежала единая первопричина: отклонение от требований обеспечения безопасности полётов в процессе проектирования и последующих испытаний космической техники. Перед последним полётом Комарова было выполнено три технологических запуска космических кораблей типа «Союз» в беспилотном варианте, и все запуски оказались неудачными. Тем не менее под давлением властных структур было принято роковое решение о запуске очередного корабля типа «Союз» в пилотируемом варианте без катапультного кресла и без скафандра. После гибели Владимира Михайловича было признано, что все отказы, проявившиеся в его полёте, имели место и при выполнении технологических запусков».

Г.П. Шибанов и в интервью с Тамариным, и позже всегда подчёркивал, что «Комаров был мужественным человеком. Он прекрасно осознавал неготовность нового корабля к полёту, но отказаться не мог. Незадолго до полёта был вечер однокашников ВВИА имени проф. Н.Е. Жуковского. Моя супруга несколько раз танцевала с Владимиром и по окончании вечера высказала мне свою озабоченность: «Володя сегодня какой-то не похожий на себя. Я его спросила: «О чём грустишь? Ты же уже утверждён командиром корабля на очередной полёт!» Он мне ответил, что этому был бы рад, если бы была подтверждена надёжность всех систем нового корабля. А сейчас пока радоваться нечему».

Всю дальнейшую работу отделения безопасности космических полётов Георгий Петрович направил на постоянное выполнение научно-исследовательских, научно-экспериментальных работ и на проверку каждой стадии космического полёта через призму обеспечения его максимальной безопасности. Под этим углом зрения его отделение проверяло процесс подготовки кораблей к запуску и отслеживало полёт непосредственно с основного пункта управления. После каждого полёта проводился его скрупулёзный анализ. Особое внимание уделялось замечаниям и пожеланиям космонавтов, их указаниям на негативные моменты, которые обнаружились при работе не только с системами космического корабля, но и с научным оборудованием и инструментом.

Такой подход получал поддержку у тех, кто возглавлял освоение космоса в СССР. Но Г.П. Шибанов познал и обратную сторону этого подхода. Его планы по защите докторской диссертации на новом месте службы были существенно скорректированы. Подготовленная перед переводом в Звёздный диссертация Н.П. Каманиным была… отвергнута как не соответствующая профилю работ Центра подготовки космонавтов. Генерал, учитывая научный и практический опыт Георгия Петровича, рекомендовал ему подготовить к защите исследование автоматизации процессов испытаний, контроля и технической диагностики бортового оборудования космических аппаратов военного назначения. Тема была действительно интересной, к тому же у Шибанова уже были значительные наработки по математическим моделям контроля и диагностики бортовых систем. В конце 1971 года он представил докторскую диссертацию по новой теме, защита которой прошла без единого «чёрного шара». Что касается первой диссертации, то на её основе вместе со своими учениками молодой доктор технических наук подготовил монографию, которая через пять лет вышла в свет.

За исследования по улучшению космической связи и связи между разбросанными по стране измерительными пунктами Г.П. Шибанову было присвоено звание «Почётный радист СССР». Кстати, незадолго до передислокации в Звёздный городок он получил почётное звание «Заслуженный изобретатель РСФСР». Да и вообще в военную космонавтику он пришёл уже зрелым высококвалифицированным исследователем.

Последним штрихом, завершающим службу в Звёздном городке, для доктора технических наук Г.П. Шибанова стала ещё одна защита диссертации. Кандидатской. По психологическим наукам. Нет, соискателем был не он, а его старинный товарищ Георгий Тимофеевич Береговой. Шибанов вспоминает, что таким взволнованным он не видел своего тёзку никогда прежде. Доложил содержание исследования Береговой отлично, на вопросы отвечал толково. Но его выводы требовали замены на пилотируемых космических аппаратах левой и правой ручек управления. Между тем представители промышленности были против какой-либо серьёзной доработки органов управления пилотируемых космических кораблей. Разгорелась дискуссия, градус которой серьёзно нарастал. Как говорит Шибанов, «диссертант стал на упор». Его поддержал не только старый товарищ, но и «неведомая старушка», которая оказалась известным ленинградским психологом. В общем, защита прошла успешно.

Дорога в Звёздный

Начало жизни у Жоры Шибанова не было белым и пушистым. 1937 год на несколько лет разлучил его с отцом, мальчик оказался у бабушки. Поддавшись уговорам двоюродного брата-баламута, сбежал из дома, став беспризорником. После того как на Казанском вокзале столицы железнодорожник, осматривавший вагоны, вытащил мальчишку из «собачника», милиционеры доставили его в детский дом. Он до сих пор помнит позвякивание боевых наград да красные и жёлтые полоски за полученные в боях ранения на гимнастёрках капитана и старшего лейтенанта, сопровождавших его. В автобиографической книге «Жизненные вехи», спустя 56 лет после тех событий, Шибанов написал: «Приходится только удивляться прозорливости тех, кто в ту тяжёлую для страны пору отвечал в государстве за сохранение и воспитание молодого поколения, в том числе и детей репрессированных родителей, сирот и так называемых трудных подростков».

Георгия передали в качестве воспитанника на военную базу №77 ВВС, которая дислоцировалась в подмосковном Павшине. В июле 1943 года он, работая слесарем, сдал экстерном экзамены за неполную среднюю школу, и его направили на дальнейшую учёбу в филиал Московского авиационного техникума, находившийся в Филях при авиазаводе. После окончания техникума Шибанов оказался снова на бывшей военной базе №77, которая к тому времени была преобразована в Центральную научно-экспериментальную базу ВВС. Принятый в качестве слесаря 5-го (!) разряда, он вскоре был назначен старшим техником-конструктором в ОКБ. Одновременно Георгий занимался в Московском вечернем машиностроительном институте. А тут ещё последовало приглашение в знаменитый ЦАГИ. Молодой конструктор быстро вписался в творческий коллектив лаборатории. Когда в апреле 1950 года Шибанова призвали в ряды Вооружённых Сил, он был уже лауреатом Сталинской премии.

Летом того же 1950 года матроса Шибанова направили на учёбу в Киевское авиационно-техническое училище. Выпускнику, получившему диплом с отличием, к тому же известному в училище спорт-смену, предложили остаться инструктором. Но молодой лейтенант это предложение отклонил и был направлен в Венгрию. При проверке документов на станции Чоп пограничники сказали, что ему приказано ехать в Москву. В Главном штабе ВВС молодой офицер получил назначение в разведывательный авиационный полк, базировавшийся в Приморском крае. После четырёхмесячной переподготовки Георгий стал лётчиком.

В апреле 1953 года на самом северном участке границы между КНДР и СССР самолёт Шибанова был подбит американским истребителем. Нарушилась работа двигателя и отказала радиосвязь. До аэродрома дотянуть не удалось. Пришлось прыгать с парашютом. Когда завис между двух сосен, услышал взрыв покинутой машины. До отмеченного на карте зимовья добирался шесть суток. По радиостанции зимовья связался с командованием. Через два часа из полка прибыл вертолёт. Георгий Петрович вспоминает, что через сутки к месту взрыва самолёта была направлена группа специалистов для проверки его показаний. Она подтвердила случившееся. В акте комиссии было указано, что лётчик в сложившихся условиях действовал грамотно.

Летом 1953 года официально закончилась война в Корее. Тем офицерам-дальневосточникам, которые пожелали поступать в военные академии, разрешили сдавать вступительные экзамены. После окончания академии в 1959 году и присвоения звания «старший лейтенант-инженер» Шибанов получил назначение в Научно-исследовательский институт эксплуатации и ремонта авиационной техники (НИИЭРАТ) ВВС, в котором уже дважды до этого поработал. Первый раз, когда он имел ещё название «77-я военная база ВВС». Второй — после окончания техникума. Во время службы в этой части Георгий Петрович защитил кандидатскую диссертацию, получил 25 авторских свидетельств на изобретения, опубликовал более 20 научно-технических статей. В 1969 году решением комиссии Главного управления кадров Министерства обороны, проверявшей НИИЭРАТ ВВС, ему было предложено переехать в Звёздный городок.

Под командованием маршала Кутахова

Сразу же по прибытии из Звёздного в четвёртый раз в одну и ту же организацию (правда, у неё вновь обновилось название, теперь это был 13 ГосНИИ ЭРАТ ВВС) Г.П. Шибанов должен был заняться не только расследованием причин аварий и катастроф, но и проблемами, связанными со снижением их негативного влияния на безопасность полётов, на боеготовность строевых частей ВВС. Перед ним стояла задача повышения эффективности боевого применения новых средств поражения. Она была особенно значима уже потому, что на вооружение ставились летательные аппараты 3-го и 4-го поколений. Между тем боеспособность строевых частей неизбежно снижалась из-за отсутствия необходимых средств механизации многих видов работ в условиях даже стандартных аэродромов. И таких проблем накопилось немало.

Поэтому в соответствии с приказом Главкома ВВС Главного маршала авиации (в советской «табели о рангах» это звание приравнивалось к званию Маршала Советского Союза) П.С. Кутахова осуществлялось скрупулёзное исследование практически всего авиационного вооружения и бортового оборудования. Цель этих работ, в которые активно включился Г.П. Шибанов, состояла в том, чтобы обеспечить возможности восстановления и повышения их работоспособности и решения широкого круга связанных с этим проблем. Как объясняет Георгий Петрович, «в понимании Кутахова вопросы надёжности авиационной техники и обеспечения безопасности полётов выступали как само собою разумеющиеся. Главком вникал в существо выявленных при эксплуатации проблем, которые зачастую были связаны с конструктивно-производственными и технологическими недостатками, допускавшимися при изготовлении комплектующих изделий. Поэтому он не ограничивался требованиями к промышленности по улучшению качества выпускаемых ею изделий, а командировал представителей ВВС, хорошо знавших условия их эксплуатации, на заводы-изготовители и в ОКБ. Перед офицерами ставилась задача оперативно выяснять причины недочётов и на месте устранять их».

Поэтому к обязанностям Шибанова руководить подготовкой научно-исследовательских кадров добавлялся большой объём работы, связанной с командировками на заводы и в научные организации. За серию таких командировок, в которых офицер-учёный проявил серьёзную инициативу, П.С. Кутахов наградил Георгия Петровича именными часами. Но продолжение разговора было весьма своеобразным: Главком сообщил, что командирует его в 1-ю Особую дальневосточную армию, так как планируется её полное перевооружение. Шибанову предстояло в течение двух месяцев проходить стажировку в качестве заместителя командарма. А заместитель Главкома, инструктируя его перед командировкой, заметил, что он там будет не просто стажёром, но ещё и полномочным представителем Главнокомандующего ВВС.

Вернувшись с Дальнего Востока, Шибанов жадно занялся любимым делом — научной работой. Под его руководством были выполнены и защищены 4 кандидатские диссертации, по двум докторским диссертациям он был научным консультантом. Были подготовлены и изданы две монографии. А ещё научные статьи, исследовательские отчёты, доклады на конференциях…

И вдруг продуктивная научная деятельность была внезапно оборвана, так как Главком был серьёзно озабочен состоянием дел в ВВС Туркестанского военного округа. Планировавшаяся командировка в качестве стажёра заместителя командующего ВВС ТуркВО на 1981 год была на целый год приближена. И вновь предстояло быть не столько стажёром, сколько полномочным представителем Главкома ВВС.

Г.П. Шибанов вспоминает: «В конце инструктажа я спросил начальника института генерала А.М. Тихомирова: «Чем вызвана необходимость реализации мною фактически инспекторских функций? Приказ Главкома ВВС — для меня святое дело, и я не пытаюсь его обсуждать, но те задачи, которые поставлены им, в привычные рамки стажировки как-то не укладываются…» На этот вопрос А.М. Тихомиров ответил мне фразой: «Я не хотел бы додумывать за Главкома ВВС, но, по-видимому, причина основная кроется в том, что донесения из ДРА и Ташкента часто не стыкуются между собой».

«Стажировка» реально включала инспектирование ключевых авиачастей округа. Не были исключением и части 40-й армии, дислоцированные в Кабуле, Кандагаре, Джалалабаде и других местах.

Своеобразной точкой, завершавшей «стажировку» Г.П. Шибанова в ТуркВО, стало отчётно-выборное партийное собрание коммунистов инженерно-авиационной службы объединения. Георгий Петрович отметил, что на нём люди выплёскивали свою тревогу. На собрании выступил каждый второй присутствовавший. Все говорили о наболевших вопросах, которые наиболее рельефно проявлялись на фоне боевых действий в Афганистане. Примечательно, что своеобразным продолжением стала лекция-доклад «полпреда» главного командования ВВС. После часового выступления Шибанова ещё полтора часа заняли ответы на вопросы.

Через два дня П.С. Кутахов, ознакомившись с письменным докладом о командировке, вызвал генерала и попросил дополнительно к отчёту представить дневник, на основе которого был составлен отчёт. Шибанов вспоминает, что «с дрожью в голосе» он выдавил из себя вопрос: «Почему вы решили, товарищ Главнокомандующий, что должен быть ещё какой-то дневник?» «А потому, — ответил он, — что без подробного дневника такой отчёт составить невозможно».

Павел Степанович, беря в руки небольшую коричневую книжицу, сказал: «Верну дневник в целости и сохранности. Хочу посмотреть на истинное положение в частях, где вы побывали, а не на мёртвый документ в виде рафинированного отчёта».

Через несколько дней Главком вызвал Георгия Петровича на беседу по результатам стажировки. Возвращая дневник, сказал: «Здесь жизнь частей отражена как в зеркале — берегите его пуще глаза».

После беседы маршал написал на отчёте такую резолюцию:

«Членам Воен. Совета. К очередному заседанию подготовить предложения по устранению отмеченных в отчёте недостатков.

Начальнику тыла — не советую далее испытывать моё терпение. Если к 15.12.1980 Андреев не наведёт порядок в тыле ВВС ТуркВО, то, с учётом военного времени, им займётся военная прокуратура».

Показательна ещё одна история, связанная с П.С. Кутаховым и Г.П. Шибановым.

В управление, возглавляемое Шибановым, был направлен помощником начальника политуправления по комсомолу капитан, который в своё время был задержан с поличным представителями особого отдела при выполнении им валютных операций с иностранцами. Но политотдел не передал его в военную прокуратуру, а направил продолжать службу в военный НИИ. Однако валютные операции тот так и не оставил, а вдобавок к ним занялся вымогательством у тех, кто стремился незаконно попасть в гаражный кооператив.

Когда генерал рассказал об этом Главкому, Кутахов удивился: «Что же вы держите такого мерзавца?» Георгий Петрович ответил: «Нам велят воспитывать офицера, а не пытаться избавиться от него». Тогда маршал сказал: «Пишите жалобу на моё имя и копию начальнику политуправления ВВС генералу Морозу». Через месяц секретарь комсомольской организации управления за потерю офицерской чести приказом Главкома ВВС был уволен с действительной военной службы.

Но история имела продолжение. В 1982 году командующий ВВС Московского военного округа генерал Дмитриев после инспекции одного авиаполка написал представление на увольнение в запас за потерю офицерской чести того самого капитана, который стал уже подполковником и занимал должность заместителя командира полка по политчасти. П.С. Кутахов, получив донесение, приказал провести дознание и выяснить, как однажды уже уволенный офицер опять оказался в ВВС на действительной военной службе. Стало известно, что уволенного капитана призвали вновь в армию по представлению, сфабрикованному полковником Волкогоновым, который в ту пору ведал кадровыми вопросами Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота. Приказом Главного маршала авиации этот прохвост был повторно уволен с прежней формулировкой.

Шибанов уже в «ельцинские» времена, после смерти Кутахова, вновь встретился с этим «особо ценным политработником», как его характеризовал Волкогонов, в Харькове, куда приезжал на оппонирование докторской диссертации. Сей кадр был теперь генерал-майором украинской армии и военным советником президента самостийной Украины. В конференц-зале Военной академии, которая тогда ещё носила имя Маршала Советского Союза Говорова, где собрались более 300 докторов и кандидатов наук из военных вузов, этот недавний армейский политработник уверял собравшихся, что главным вероятным противником Украины является Россия. Георгий Петрович признаётся, что от «неправомерных действий» его удержал начальник академии. Но на выходе из зала Шибанов сказал всё, что думал об этом генерале-скороспелке, ему в лицо. Напомнил, что новоявленный «патриот Украины» призывал воевать со своей Родиной, что, судя по личному делу, у него на Урале живут мать с отцом, сестра и два брата, — выходит, с ними он решил воевать. В ответ Шибанов услышал, что все его политические призывы не стоит принимать всерьёз, что он всего лишь… выполнял служебные обязанности.

Прав был П.С. Кутахов, когда этого «фрукта» назвал мерзавцем.

Кстати, Г.П. Шибанов и сегодня утверждает: «Из семи Главкомов ВВС, с которыми пришлось соприкасаться по работе, не было равного Кутахову. Этот выдающийся государственный деятель и непревзойдённый руководитель ВВС оставил о себе неизгладимую память Гражданина с большой буквы, человечного Человека, истинного патриота Советского Отечества».

Только не надо думать, что Шибанов так почтительно относится ко всем высоким начальникам, под чьим началом ему пришлось служить. В 1989 году, когда Георгий Петрович уходил в запас, сослуживцы, несмотря на все его возражения, настояли организовать торжественные официальные проводы. Тогда он попросил, чтобы на проводах не было его начальника — заместителя министра обороны генерала армии В.М. Шабанова и его первого заместителя С.Ф. Колосова. Организаторы мероприятия хотя и не были удивлены, но сильно озадачены. Георгий Петрович рассказал, что на «проводы» личный состав собрали на пять часов раньше запланированного прежде часа, «а посему никого лишних там не было».

Что касается Павла Степановича Кутахова, то из 70 прожитых лет советской военной авиации он отдал практически полвека. Участвовал в советско-финляндской войне в качестве командира звена, прошёл всю Великую Отечественную и закончил её командиром полка, лично сбил 14 самолётов противника и 24 — в группе, в 1943 году получил звание Героя Советского Союза (второй Золотой Звезды Героя был удостоен в 1984 году, за несколько месяцев до смерти). На трёх съездах избирался членом ЦК КПСС, 15 лет был Главнокомандующим Военно-Воздушными Силами великой державы.

На службе Родине, но не буржуйскому режиму

Так случилось, что сейчас мы часто перезваниваемся с Георгием Петровичем. Разговор почти всегда начинается стандартно — одной из двух его фраз: «Вчера прилетел из командировки» или «Завтра улетаю в командировку». Да, с действительной военной службы он уволился 20 лет назад, но с Военно-Воздушными Силами не расстался. Эти два десятилетия он работает ведущим научным сотрудником Государственного лётно-испытательного центра имени В.П. Чкалова.

Равнодушным Шибанов никогда не был. Теперь его душа болит прежде всего за судьбу России. Постоянный читатель «Правды» в этом, думаю, не сомневается: острые, актуальные, почти всегда государственного масштаба публикации крупного учёного неизменно привлекают внимание. Поэтому рассказывать о гражданской позиции Г.П. Шибанова нет необходимости. А вот предоставить ему слово, чтобы он сам изложил свою оценку некоторым воистину историческим событиям, думаю, необходимо. Я же предложу фрагменты из его большого монолога, каковым стала его книга «Жизненные вехи». Давайте так и поступим.

«Проведённый анализ всех выполненных на орбитальной космической станции (ОКС) «Мир» ремонтных и профилактических работ показал её высокую ремонтопригодность и контролеспособность. Анализ состояния всех блоков станции позволил сделать научно обоснованное заключение о том, что она может функционировать ещё не менее 10 лет, а при подстыковке к ОКС имевшегося в наличии функционально-грузового модуля и использовании его в качестве базового можно продлить время активной работы ОКС «Мир» и до 15 лет.

Вскоре от Главкома ВВС поступило указание о необходимости проведения дополнительного анализа, поскольку, мол, в правительстве озабочены очень часто возникающими на ОКС предпосылками к лётно-космическим происшествиям, требующим выполнения частых и с каждым разом усложняющихся ремонтных операций. В связи с этим правительство устами В.Черномырдина поставило вопрос: «Может быть, всё же завершить эксплуатацию станции, пока не погиб какой-нибудь экипаж, и присоединиться к проекту создания МКС?» И наше командование в сопроводительном письме после этого высказывания В. Черномырдина дало указание: «Подумайте об этом!»

Однако думать было некогда, поскольку для «проведения дополнительного анализа» давалось… не более одних суток. Я вынужден был подтвердить ранее сделанное мною «Заключение» и отметил, что оно базируется на анализе конкретных данных, а какой-либо дополнительной информацией, которая бы опровергала моё «Заключение», не располагаю. Моё удивление и возмущение было беспредельным, когда примерно через месяц я получил в министерстве (промышленности, науки и технологий. — В.Т.), возглавляемом И. Клебановым, информацию о том, что правительство приняло решение затопить ОКС «Мир». Основанием для этого послужило то обстоятельство, что базовый модуль отслужил свой гарантийный срок. В то же время у России имелся резервный функционально-грузовой модуль, о наличии которого я упоминал выше и который мог бы быть использован в качестве базового модуля ОКС «Мир». Близнец же имевшегося у нас функционально-грузового модуля уже много лет используется как базовый в составе МКС.

Господа Коптев и Клебанов при молчаливом согласии В. Путина совершили преступление перед народом России, затопив вместе с отслужившим свой гарантийный срок базовым модулем научные модули и более 20 тонн уникальной научной аппаратуры, отдельные образцы из состава которой даже не успели использовать по своему прямому назначению ни одного раза. Изумляет то, что г-н Коптев (гендиректор Российского космического агентства) не соизволил даже использовать возможность доставки с ОКС «Мир» образцов материалов и элементов конструкции, которые в реальных условиях эксплуатации находились столь длительное время. Это же бесценный дар для науки и для разработчиков космических систем ближайшего и даже отдалённого будущего.

Впечатление такое, что господа Клебанов и Коптев, а иже с ними и В. Путин выполнили заказ тех, кто пожелал прекратить в России все работы, связанные с пилотируемой космонавтикой. За патриотической риторикой этих господ явно просматривается неудержимое желание заставить остатки нашей науки и промышленности работать во славу США и их сателлитов по НАТО. Этим же можно объяснить и то, что грязными руками Б. Ельцина и В. Черномырдина в угоду США были прекращены все работы по уже созданному в пилотируемом варианте кораблю «Буран» и наиболее экономичной для своего класса и экологически чистой ракеты-носителя «Энергия». В пожарном порядке после подъёма «Бурана» на самолёте-носителе «Мрия» и выполнения 24 полётов «Бурана» со взлётно-посадочной полосы были расформированы отряды космонавтов и обескровлен сложнейший уникальный испытательный термобарокамерный комплекс в составе ГЛИЦ им. В.П. Чкалова».

«В качестве дополнительной нагрузки меня в октябре 1993 года избрали президентом Отделения информационного обеспечения процессов проектирования и испытаний сложных и больших систем авиационно-космического назначения Международной академии информатизации. В отделение входили 25 лауреатов Ленинской и лауреат Сталинской премий, 14 лауреатов Государственных премий СССР и международных премий, 10 заслуженных деятелей науки и техники России, два заслуженных деятеля науки России, заслуженный изобретатель РСФСР, заслуженный военный лётчик СССР, Герой России и два лётчика-космонавта СССР, которые были дважды Героями Советского Союза.

Наши исследования привели нас к серьёзно аргументированному выводу о невыгодности участия России в проекте создания МКС. Однако правительство с подачи В. Черномырдина и Ю. Коптева всё же приняло решение, диаметрально противоположное мнению высококлассных специалистов. В результате на шею России повесили 12 блоков, или модулей, имеющих самостоятельное функциональное назначение, из 36, которые были предусмотрены по проекту при участии в нём 18 стран. Причём мы должны были разрабатывать такие блоки и модули, по которым у всех стран, участвующих в данном проекте, практически не было ни научного, ни технического задела. США же изготовили и запустили после этого лишь проставку между этими модулями (так называемый модуль «Юнити»), представлявшую собой обычную большеразмерную бочку без какой-либо аппаратуры.

При этом представители США начали нагло нам «наступать на глотку», используя некоторые пробелы в подписанном договоре, и требовать выдачи практически задаром всего того, на создание чего у США, Канады, Японии и Европы понадобилось бы ещё минимум 15 лет, не говоря уже о десятках миллиардов долларов.

До рокового для Отделения 1998 года, когда его дальнейшая работа на благо развития авиации и космонавтики была по воле Чубайса, Коха и Уринсона пресечена, членами Отделения по результатам своих исследований было опубликовано более 300 статей в научно-технических изданиях. Подготовлено несколько научных монографий и словарей-справочников...»

До чего же всё-таки мала газетная полоса!

https://gazeta-pravda.ru/issue/124-3091 ... cheloveke/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Чт янв 02, 2020 1:20 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Гений простых решений.
Памяти "советского Паскаля" Николая Дмитриева


Дана человеку заповедь "возделывать и хранить" — с него и спрос. Каждый ответ держит: какой талант от Бога принял — такой и вернул, отдал приумноженным. Талант в науке особый, значимый. Это понятно: наука освещает земной путь человечества, а цели науке ставит сама жизнь.
Саров, неразрывный с именем преподобного святителя Серафима, признанная святыня России, — что мы знаем о нём? Сменивший много имён, изведавший много судеб. Город-личность. Город-тайна, долгие годы — невидимка на карте. Затворены его двери. С 1947 года Саров — объект с особым режимом, опора ядерной безопасности России. С той поры он не только "заводской работяга", здесь физики, математики решают глубинные вопросы. В них — тайна существования, защита жизни, связь с миром через разум. Творец выстраивает естественные законы развития — наука их постигает. Господь Сам — грандиозный математик, Сам — непревзойдённый физик…
Все знают: трудились и трудятся в Сарове учёные. Спросите любого — назовут имена и А. Д. Сахарова, и Я. Б. Зельдовича. Причастные к точным наукам отметят немало учёных с мировым именем — работали тут Ю. Б. Харитон, И. Е. Тамм, Д. А. Франк-Каменецкий, Н. Н. Боголюбов, Е. И. Забабахин, Г. Н. Флёров, И. В. Курчатов… Дважды и трижды Герои Социалистического Труда, лауреаты Государственных премий — их плотности на квадратный метр Сарова позавидует и столица.
Они приезжали сюда по направлению. Закалённые военным лихолетьем, неизбалованные комфортом. Умели радоваться поленнице дров у дверей, новому корпусу больницы, одноэтажному дому финского посёлка, первому рейсовому автобусу. Ореол романтичности представляет учёных отстранёнными: они, мол, "не от мира сего". Это не те люди, что после работы чистят картошку, проверяют тетрадки детей, а среди ночи встают к грудничкам... Отчасти, и так: творческая работа, связанная с напряжением всех умственных сил, не отпускает. Обычным мелочам, бывает, и места нет. Не все прагматичны. Кто-то погружён в мысли, рассеян и непонятен. Уж где-где, а в Сарове знали это. Учёный с мировым именем Х вышел погулять с детской коляской в лес, а вернулся без неё — забыл про ребёнка. Уважаемый теоретик Y пришёл в гости, а потом долго искал свои "знаменитые галоши", которые не снимал ни зимой, ни летом, а их просто помыли.
Впрочем, многим "ничто человеческое" не было чуждо. В конце 1940-х на городской пляж ежедневно подъезжал на мотоцикле "Урал" будущий лауреат госпремий Z и сразу разводил костёр — очень уж любил он речные мидии. Другой учёный, в будущем академик, С, в ожидании грузовика сам перевозил на таком же мотоцикле доски разборного коттеджа, выделенного ему, — от нетерпения…
₽ Зарубежный детектив fb2 скачатьСкачивайте электронные книги в форматах FB2, EPUB, TXT + аудиокниги.Узнать большеlitres.ru18+
Но мы хотим рассказать о явлении уникальном, особенном. Жил-был в Сарове один человек. Математик. Выделен был своей одарённостью, умом и, что уникально, человеческой скромностью. Он не увенчан достойной славой, его имя не на слуху. Не облечённый высокими званиями и должностями, он оставался непререкаемым авторитетом среди физиков и математиков Института. Для тех, кто может оценить его уровень вклада в науку, он остаётся гением, а ещё — простым человеком, товарищем, внимательным собеседником. Сотрудники, друзья вспоминают его с особенным уважением. Этот блестящий учёный, более 50-ти лет плодотворно трудившийся в Институте Сарова, — Николай Александрович Дмитриев. Он стал одним из основоположников отечественной атомной отрасли и её живой легендой.
И физики, и математики считали Дмитриева "своим". В математике его привлекала почти физическая осязаемость формул. В физике он стремился подвести под любые процессы и явления математический фундамент. У него были феноменальные аналитические способности, он решал любую задачу, которую ставил перед собой или которую ему предлагали. Был в нём огромный запас энергии. Говорил веско, слушал чутко. Никуда не торопился, и всё успевал. Проницательный. В поведении, внешнем виде — и намёка нет на авторитет. Но когда он — единственный на совещании, неважно где: у Курчатова или Харитона, — начинал говорить, наступала тишина. Замолкали Курчатов, Харитон, Зельдович. Даже министр Ванников. Потому что сказанное "Колей Дмитриевым" прекращало дискуссию: становилось больше не о чем спорить.
***

Знакомый отца послал в Народный комиссариат просвещения письмо о необыкновенном ребёнке. Мальчика вызвали в Москву, специальная комиссия под председательством наркома просвещения А. С. Бубнова и его заместителя Н. К. Крупской устроила экзамен. Коля поразил знаниями в области математики, географии, истории, литературы, обществоведения и естествознания. А 1 ноября 1933 года в газете "За коммунистическое просвещение" появилась заметка "Явление, встречающееся раз в столетие. Девятилетний математик Коля Дмитриев". Профессор МГУ И. Чистяков писал: "У ребёнка чрезвычайно большой объём знаний. Он обладает громадной способностью соображения. Несомненно, мы имеем дело с исключительной одарённостью. За свою сорокалетнюю деятельность я ничего подобного не видел. Приходилось встречаться с замечательными счётчиками, но, к счастью, он не является таким механическим счётчиком, он идёт гораздо дальше. Такие явления встречаются раз в столетие. Этот ребёнок типа Паскаля". Но Блеза Паскаля знают миллионы, а кто сегодня слышал про Николая Александровича Дмитриева? Только люди, имеющие отношение к атомному проекту.
После работы комиссии Наркомпроса семью Дмитриевых переводят в Москву. Дают приличную квартиру в доме, где жили авиатор Чкалов, детский поэт Маршак, пианист Ойстрах. Колю определили в 4-й класс опытно-показательной школы. Для него были организованы индивидуальные занятия по математике, английскому и французскому языкам (немецкий язык изучался в школе). По математике с мальчиком занимались академики Н. Н. Лузин и А. Н. Колмогоров, а также профессор М. Ф. Берг. В 13 лет Коля стал победителем общемосковской математической олимпиады. В 1939 году, в 15 лет он поступает на механико-математический факультет МГУ. Событие это было необычным и получило освещение в прессе.
Во время войны Николай Александрович вместе с университетом был в эвакуации в Казани, Ашхабаде, Свердловске, где в трудных условиях продолжал учёбу. Отец пошёл добровольцем в московское ополчение и осенью 1941-го погиб. Николай Александрович остался старшим в семье. В 1945 году он блестяще закончил учёбу в университете и поступил в аспирантуру. Первые научные работы самородка были высоко оценены математиками. Открываются блестящие перспективы в науке. Но... Потенциальный человек столетия остался неизвестным. На то были несокрушимые причины. Судьбу Дмитриева увёл от "чистой" математики август 1945 года — американские атомные бомбы взорвались над Хиросимой и Нагасаки. Много позже Дмитриев скажет в интервью: "Я ожидал, что после войны будет широкая эволюция к социализму во всем мире, и переход Запада к атомному шантажу нанёс болезненный удар моим иллюзиям. Я помню мысль, которую сформулировал тогда для себя: вот дело, которому стоило бы отдать 10 лет жизни, или даже всю жизнь — создание советской атомной бомбы".
В 1946 году Н. А. Дмитриев в должности младшего научного сотрудника был принят на работу в Институт химической физики АН СССР и зачислен в отдел члена-корреспондента АН СССР Я. Б. Зельдовича. Он, математик по образованию, быстро и успешно включился в напряжённую деятельность отдела. В период 1948-1955 годов сотрудники Зельдовича вели активную разработку первых образцов атомного и термоядерного оружия. Так началось участие Николая Александровича в атомном проекте. С августа 1948 г. он работает в теоретическом отделе Зельдовича в Сарове. Здесь уже сверкает созвездие имён: Харитон, Зельдович, Франк-Каменецкий, Леонтович, Сахаров... Все — уже академики, доктора наук.
Академик А. Д. Сахаров в своих "Воспоминаниях" (М., 1996 г., с. 158) писал: "Самым молодым был Коля Дмитриев (Николай Александрович), необычайно талантливый, в то время он "с ходу" делал одну за другой блестящие работы, в которых проявлялся его математический талант. Зельдович говорил, что у Коли, может, единственного среди нас, искра Божия. Можно подумать, что Коля такой тихий, скромный мальчик. Но на самом деле мы все трепещем перед ним, как перед высшим судией".

Он был всегда доступен, терпелив, всегда на высоте своего таланта, своих уникальных знаний. Как человек, личность, начальник и научный руководитель, Николай Александрович обладал неповторимыми, присущими только ему чертами. Он быстро схватывал суть обсуждаемого вопроса, оценивал перспективность пути решения. Советы его были поистине бесценны. Их количество не поддаётся учёту: на консультацию к нему шли физики и математики, от академиков до молодых специалистов. Заложив основы развития важнейших научных направлений, Николай Александрович отказался от учёной степени доктора физико-математических наук за совокупность научных трудов по созданию атомной бомбы без защиты диссертации.
Другая грань личности Николая Александровича — мыслитель, политик и гражданин. Он и здесь был яркой индивидуальностью. В общении с Николаем Александровичем возникала атмосфера внимания, взаимной простоты, открытости, лёгкости. С первых минут — "обратная связь", равноправие. Диалог шёл терпимо, доброжелательно, и, в то же время, со стороны Николая Александровича была твёрдость, убедительность аргументов, предельная ясность речи. В момент беседы он словно что-то созидал — настолько весомой и ёмкой была его речь.

В байдарочном походе на реке Чусовой
В 2002 году вышла книга, посвящённая памяти этого человека: Николай Александрович Дмитриев. “Воспоминания, очерки, статьи”. — Саров: РФЯЦ-ВНИИЭФ. За труд и творческий вклад в создание ядерного оружия Н. А. Дмитриев был удостоен государственных наград. Их перечень выглядит весьма скромно по сравнению с его заслугами. Он награждён двумя орденами Трудового Красного Знамени (1949, 1951), орденом Ленина (1961), удостоен Сталинской премии (1951) и Государственной премии СССР (1972).
ХХ век был особенным веком. Он сотворил множество трагедий и войн. Сколько принесено жертв, сколько разлито горя… Пресечь зло бывает необходимо, и для этого нужен меч. Меч нашего времени чрезвычайно опасен, даже без поражения противника. В нём — потенциальное нарушение законов жизни. И всё же… его создание может быть оправдано: "не сопротивляющийся злу поглощается им". Как бы подводя итог своей деятельности, в 1993 году на вопрос корреспондента газеты "Красная Звезда": "Что вам наиболее дорого?" — Николай Александрович ответил: "Бомба! Более полезного, чем бомба, не было. Она сдерживала угрозу. Это самое важное для тех времён. И не только для тех…" Вспомним Хиросиму. Такое могло быть и с нами!
Сегодня Саров открыл страницы своей многовековой биографии — выплеснул при возрождении храмов множество археологических артефактов средних веков и своего монастырского прошлого. Саров, испытавший второе рождение, духовное, внутреннее, — знает многое и помнит всё... Саров — созидатель, город с обещанием будущего, с многоточием. Многоточие это звонкое. А ещё Саров — город учёных. Об одном из них, замечательном человеке с уникальным талантом, напоминает мемориальная доска на доме, где он жил, и названный в его честь проезд. Его имя — Николай Александрович Дмитриев.

По материалам журнала «Дивеевская обитель»

http://zavtra.ru/blogs/genij_prostih_re ... yandex.com


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Вс фев 09, 2020 12:38 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
СТАРЫЙ ЛЕНИНГРАДЕЦ
Та беседа давняя с Львом Васильевичем Успенским, выдающимся исследователем русского языка, уникальным знатоком Петербурга–Ленинграда, состоялась в его квартире на Красной (Галерной) улице, 4, и началась, помню, со стихотворения Александра Андреевича Прокофьева, скончавшегося несколько лет назад.
Стихотворение, найденное Успенским в архиве, относилось к 1945–1953 гг., писалось, может быть, по строчке, по строфе, а возможно, сразу, что называется, выдохнуто:
Я счастлив, что в городе этом живу,
Что окна могу распахнуть на Неву,
Я вижу, как зори над нею играют –
Так сильно, так ярко, что волны пылают…
Все грозы, все бури наш город осилил,
Он воин, любимый Советской Россией,
И гордый стоит он в красе небывалой,
И Ленина орден – на бархате алом.
– Мое внимание обратилось к Владимиру Ильичу Ленину рано и по причинам социально-личностным, – говорил Лев Васильевич. – Наш род происходил из дворян и из разночинцев, а Ленин был дворянином, но любимыми книгами у него были книги и дворян, и разночинцев. Октябрьская революция упразднила всю эту нелепую градацию, соединив всех нас в единый советский народ. Без всенародного единства победу в Великой Отечественной войне представить затруднительно. Я был фронтовым корреспондентом на Балтфлоте и знаю, как воевали советские люди разных национальностей – отважно, мужественно, не щадя своей жизни.
– Владимир Ильич сыграл и дальше большую роль в истории вашей семьи.
– Да, большую, если не сказать огромную. Отец мой, Василий Васильевич Успенский, всегда старался поступать по справедливости и ленинские принципы построения общества на социально справедливых началах импонировали ему. Талантливый геодезист, великолепный педагог, он с 1913 года читал лекции в «Обществе межевых инженеров» и, будучи атеистом, регулярно ходил на заседания «Религиозно-философского общества». Он мало и редко говорил про политику, но для меня не было неожиданностью, когда после Октября отец наотрез отказался участвовать в саботаже Советской власти, поступил на работу в тогдашнее городское самоуправление – в те дни главой города стал Михаил Иванович Калинин, а спустя недолгое время он стал одним из основателей и руководителей Высшего геодезического управления в Москве – оно создано было по Декрету, подписанному Лениным…
– У Ленина было много псевдонимов... Расскажите, почему его, совсем еще молодого человека, называли Стариком? Он же и умер совсем не старым, в 54 года.
– На этот вопрос четко ответил Глеб Максимилианович Кржижановский (Лев Васильевич встает, подходит к одной из книжных полок, берет книгу, листает: «За обнаженный лоб и большую эрудицию Владимиру Ильичу пришлось поплатиться кличкой Старик, находившейся в самом резком контрасте с его юношеской подвижностью и бившей в нем ключом молодой энергией, – читал Успенский. – Но те глубокие познания, которыми свободно оперировал этот молодой человек, тот особый такт и та критическая сноровка, с которыми он подходил к жизненным вопросам и к самым разнообразным людям, его необыкновенное умение поставить себя среди рабочих, к которым он подходил, как это верно отметила Надежда Константиновна Крупская, не как надменный учитель, а прежде всего как друг и товарищ – все это прочно закрепляло за ним придуманную нами кличку...»
***
Лев Васильевич Успенский родился 9 февраля (27 января) 1900 года в Петербурге. Отец – Василий Васильевич был межевым инженером, мать – Наталья Алексеевна Костюрина – дворянкой, родившейся в семье псковского помещика. С детских лет Успенский проявил тягу к языкам, к этимологии, писал стихи, однако интересовался и естественными науками, вычерчивал карты дальних стран. Поэтому и пошел, окончив гимназию К.И. Мея, учиться в петроградский Лесной институт, работал землемером и помощником лесничего в Псковской губернии, после окончания Высших курсов искусствоведения был лектором по биологии, преподавателем русского языка, черчения, обучался в аспирантуре при Институте речевой культуры, где его учителями были видные советские лингвисты – академики АН СССР В.В. Виноградов, Л.В. Щерба, члены-корреспонденты С.Г. Бархударов и Б.А. Ларин, читавший в 50-е годы лекции в Ленинградском университете для нас, филологов и журналистов. В 1928 году в сборнике «Пять искусств» Успенский опубликовал статью «Язык революции», чем вновь обозначил свою идейно-творческую позицию, напомнив также и о том, как воевал с 1920 по 1922 год рядах Красной Армии в качестве топографа штаба 10-й стрелковой дивизии, как получил тяжелую контузию в боях с белогвардейцами и бандами Булаховича. Всю свою жизнь, не считая военных лет и длительных командировок, прожил он в Петербурге, по привычке называя его Ленинградом, в понятие это включая и время основания города в 1703 году. Похоронен Лев Васильевич Успенский – он скончался 18 декабря 1978 года – на почетном Богословском кладбище...
***
В 1938 году выходит его книга «Двенадцать подвигов Геракла», а по впечатлениям своего участия в Гражданской войне он напишет повесть в рассказах «Четыре случая», «Корабли», вместе с Г. Караевым – роман «Пулковский меридиан», «В Копорском замке», «Шестидесятая параллель». Часто писал Лев Успенский и для детей. Моими любимыми журналами, помнится, были «Чиж» и «Еж», где мне запомнилось его рассказы, – они были изданы позже в книгах «Кот в самолете» и «Храбрый мышонок» – своей обоснованностью фактов, которые преподносились в увлекательной манере, с первых строк заинтересовывающей и детей, и взрослых.
К ленинградской теме Лев Васильевич подходил постепенно – прежде чем написать «Записки старого петербуржца» (1970 г., Лениздат), он публиковал в газетах заметки и статьи, которые сразу привлекали внимание читателей; именно от него узнали мы в мельчайших подробностях истории об улицах, памятниках, домах Ленинграда со стороны человека труда: «Простой рабочий, литейный мастер Хайлов отлил Фальконетово чудо, мировой шедевр – Медного всадника. Крестьянином-лодочником был Слепушкин, удивительный человек – поэт, автор многочисленных стихотворений, поэм и басен, а в то же время кирпичный заводчик, из великолепного «железного обжига» кирпича которого сооружены многие создания Росси – и театр имени Пушкина (сейчас опять Александринский. – Э.Ш.), и Главный штаб. Красой и дивом назвал Петербург Пушкин. Эту красу создал десяток гениальных творцов , но воплотили в жизнь сотни и тысячи бесконечно талантливых и безмерно порой несчастных крепостных землекопов, плотников, каменотесов, столяров. Их руками создан весь блеск и вся роскошь Северной Пальмиры, будем же вечно признательны им».
С началом Великой Отечественной войны Лев Васильевич Успенский, имея звание интенданта 3-го ранга Военно-Морского Флота, был направлен в Лебяжье – в Ижорский укрепленный район, где располагались оборонительные рубежи Кронштадта, на которые были брошены большие силы артиллерии и авиации немцев. После войны писатель расскажет, как воевал бронепоезд «Балтиец», как туда было прислано орудие с крейсера «Аврора», как получил орден Красной Звезды, как от имени красноармейцев написал письмо английскому писателю Герберту Уэльсу, кем зачитывался в юности, а тогда получил от стареющего и больного, но неизменно великого фантаста ответ с проектом Декларации об установлении справедливости и мира на земле. «О каждом правительстве, о каждом, кто стремится стать лидером, о каждом государстве, о любой организации должны будут впредь судить только на основании того, подчиняют ли они свою деятельность задачам Революции: она определит их работу и станет их единственной целью, – писал Уэльс. – Этот важнейший труд по пробуждению Нового Мира надо вести на всех языках Земли. Коммунисты уже сто лет назад проделали во всемирном масштабе такую работу, хотя у них было несравненно меньше возможностей. Сегодня мы должны заново выполнять ее, используя все доступные средства…» С гордостью говорил Успенский о письме знаменитого англичанина, встречавшегося с Лениным, особо выделяя голосом и улыбкой заключительные слова: «Когда я пишу это, я не более чем повторяю, подобно эху, Ваши великолепные мысли на своем, английском, языке. Я рад этой возможности. Пользуясь Вашим выражением, мы встали плечом к плечу не для того, чтобы разрушать, но для того, чтобы спасать. Вот почему я и подписываюсь тут как братски Ваш во имя достигающей своих вершин всечеловеческой революции во всем мире». И, думается, сколь бы ни был труден революционный путь, слова эти вселяют надежду и веру в победу идей социализма и справедливости, тем паче Лев Васильевич, участник двух войн подчеркивал (словно бы в пику нынешним антисоветчикам, соединяющим и буржуазный Февраль и социалистический Октябрь в некую одну революцию 1917-го), что Октябрьская революция и Отечественная война – это есть две части борьбы народа за свои права – Освобождение от пут капитала и Освобождение от немецко-фашистского ига…
***
Книги Успенского «Слово о словах», «Ты и твое имя», «Имя дома твоего», «По закону буквы», «Культура речи» – бесценный вклад в исследование русского языка, популяризацию знаний о нем среди широких читательских масс, увы, ныне целенаправленно сокращающихся из-за антинародной политики властей предержащих, их пропагандистов и агитаторов. Книги эти – в первую очередь «Слово о словах» (1954 г. и последующие издания. – Э.Ш.) актуальны нынче, должно быть, больше, нежели при первом выходе из печати. Не тогда же, а сегодня русский язык бессовестно коверкается нашими скрытыми, а то и вовсе открытыми врагами. И провидческими оказались слова писателя, что «оборонять будущее Родины и всего человечества от ненавистных врагов, сокрушать заблуждения прошлого, грустить и радоваться, делиться с другими своей любовью и своим гневом мы способны только при помощи слов. А слова составляют язык». И, может, мудрое слово Льва Успенского, влюбленного в наш Петербург–Ленинград, его уроженца и защитника, остановит теперешнее разрушение памятников истории и культуры под лукавым прикрытием «развития» и «расширения»? Может, с помощью яркого писательского слова станут расти и множиться ряды молодых борцов за лучшее будущее – наследников старых ленинградцев? А кто-то станет – не таким, конечно, но хоть подобным – знатоком города, как Успенский, которому Михаил Дудин посвятил дружескую эпиграмму:
Знает все: от звезд в ночи,
Скрывшихся в тумане,
До отлова чавычи
В Тихом океане.
О старых ленинградцах Успенский писал так: «Настоящему ленинградцу-петербуржцу должно быть дорого все в его родном городе.
Он хочет, чтобы рассыпанные по его генеральному плану названия были самыми лучшими в мире, чтобы они были достойны и настоящего, и будущего, и прошлого Северной Пальмиры.
Он хочет, чтобы одни из них смотрели в завтрашний день, другие откликались на пульс жизни нашего сегодня, а третьи отражали то существенное, важное, великое, а иногда и малое, но ставшее уже родным и милым, что родилось, жило, а порой и отжило в далеком вчера.
Он имеет право на это, истинный житель Петербурга–Петрограда–Ленинграда, и это его право мы обязаны уважать».
Сам Лев Васильевич называл себя старым ленинградцем. Существовало когда-то такое понятие – старый ленинградец. Старый ленинградец – это тот, кто родился до трех революций XX века, прошел через них и через Гражданскую войну, учился до Великой Отечественной, участвовал в ней по мере сил в блокаду, а если и был эвакуирован на Урал или в Среднюю Азию, как деятели искусств по приказу И.В. Сталина, то после Победы или даже раньше вернулся в родной город. Свой город старые ленинградцы буквально боготворили, считали самым прекрасным на земле, а уж знали о нем, независимо от образования, столь много, что могли быть отменными экскурсоводами или писать научные работы на прекрасном русском языке с чуть-чуть отличавшимся произношением и некоторыми словами от языка москвичей. Любовь же их к городу заключалась в том, что они относились к нему как к святыне, берегли буквально всё, будь то дворец, блокадная подстанция, здание бани, водокачка или дом рядовой застройки, непримечательный с виду, но тоже вписывающийся в невскую «красу и диво».
Таким был и старый ленинградец Лев Васильевич Успенский. Заканчивая нашу беседу, он сказал:
– Владимир Ильич Ленин решительно выступал в защиту русского языка, боролся за его чистоту и как человек, и как политик. Во множестве мест земного шара поработители отнимали у порабощенных народов все, что те имели, вплоть до языков их. Чтобы люди добивались успехов в освободительной борьбе, нужно восстанавливать и очищать их поруганную речь, изучать историю родного языка. Для нас, русских, это великий русский язык великого русского народа.

Петербург–Ленинград

Эдуард ШЕВЕЛЁВ

http://sovross.ru/articles/1950/47644


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Чт мар 05, 2020 10:35 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
«Быть как можно ближе к исторической правде»

Газета "Правда" №24 (30956) 6—11 марта 2020 года
6 полоса
Автор: Руслан СЕМЯШКИН, член Крымского рескома КПРФ.

Тридцать лет назад, в феврале 1990 года, в то время, когда на Украине снова начал поднимать голову национализм и ширилось движение так называемого Народного руха, перестало биться сердце писателя и публициста Владимира Павловича Беляева, долгие годы противостоявшего бандеровщине.
ДЕТСТВО И ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ уроженца старинного украинского города Каменец-Подольский, впоследствии его почётного гражданина, Владимира Беляева совпали с революцией, Гражданской войной и становлением Советской власти на Украине. В 1918 году его семья, после продолжительных мытарств и неоднократных эвакуаций, вновь обосновалась в родном городе, и мальчика определили в подготовительный класс городской гимназии, которая после оккупации города войсками Петлюры была реорганизована в украинскую, националистического толка, гимназию им. Степана Руданского, описанную годы спустя писателем в трилогии «Старая крепость». После изгнания петлюровских войск гимназию преобразуют в Первую трудовую школу, которую в 1923 году окончит юный Владимир Беляев.
Ритм времени, когда молодое государство рабочих и крестьян делало свои всё более уверенные шаги, всецело захватил восприимчивого от природы парня. Он прямо-таки горел, стремился постичь всё то новое, что принесла в нашу жизнь Советская власть. Поскольку родители работали в Каменец-Подольской губсовпартшколе, он посещает проходившие там лекции, участвует вместе с курсантами в военных операциях на границе с захваченной румынами Бессарабией. В 1924 году поступает в фабрично-заводское училище (ФЗУ), в год Ленинского призыва вступает в комсомол, в рядах частей особого назначения помогает пограничникам вылавливать диверсантов и бандитов.
По окончании в 1926 году ФЗУ 17-летнего Беляева направляют на машиностроительный завод в город Бердянск. Работая литейщиком, он стремительно приобщается к набиравшему тогда обороты движению комсомольских рабочих корреспондентов. Его заметки печатают в центральных и областных газетах «Коммунист», «Комсомольская правда», «Червоный юнак», в журналах «Прожектор», «Молодняк», «Глобус» и др. Как рабкор он сотрудничает в газете «Червоный кордон», печатает там серию статей под названием «Контрреволюция под маской ксёндза».
Через пару лет он уже в Донбассе. Много пишет, черпая материал в поездках по областям, посещая заводы и шахты. Появляются в печати его заметки об экономической контрреволюции, объединённые названием: «По следам «Шахтинского дела». Пробует он свои силы и в качестве руководителя печатного издания, редактирует выездную газету «Червоный кордон» на социалистической перестройке села». «Работать приходилось в очень сложных условиях, — вспоминал позднее В. Беляев. — Кулачество оказывало страшное сопротивление коллективизации, а рядом с нашей выездной редакцией свирепствовала диверсионная банда атамана Козака. У наборных касс стояли винтовки».
В 1928 году перспективного редактора и журналиста призывают в Красную Армию. Он служит в горнострелковом полку 3-й Крымской дивизии и редактирует полковую газету «На боевом посту». После демобилизации направляется в Ленинград, работает на заводе «Большевик». Одновременно пишет очерки, фельетоны, рассказы, печатается в газетах и журналах города на Неве, участвует в деятельности Литературного объединения Красной Армии и Флота и Ленинградской ассоциации пролетарских писателей, руководит литературными объединениями в Кавалерийской школе имени Лермонтова и Высшей пограничной школе ОГПУ в Новом Петергофе. В 1931 году вступает в ряды ВКП(б).
Литературное творчество захватывает его основательно, и вскоре он становится сотрудником журнала «Литературный современник», вокруг которого объединились тогда талантливые писатели города на Неве:
М. Козаков, Ю. Тынянов, О. Берггольц, А. Прокофьев и др. Наставниками Владимира становятся Н. Тихонов, М. Зощенко, С. Маршак. Именно Самуил Яковлевич, прочитав рассказы «Детство» и «Ровесники», посоветует Беляеву взяться за большую вещь. Ею станет со временем задуманная ещё в годы работы на заводе «Большевик» трилогия «Старая крепость». Первая повесть трилогии под названием «Подростки» появляется в 1936 году в журнале «Молодая гвардия».
«После того как в 1937 году, — пишет Владимир Павлович в автобиографии, — вышла моя книга «Старая крепость» и получила хорошую прессу, в мае 1938 года я был принят в члены Союза советских писателей СССР и с той поры могу считать себя профессиональным литератором».
Весной 1941 года выходит вторая повесть трилогии — «Дом с приведениями», опубликованная первоначально в журнале «Звезда» под названием «Дом на Житомирской». Третья повесть — «Город у моря» — увидит свет только спустя восемь лет.
И лишь в 1951 году трилогия «Старая крепость» была издана в полном объёме. С того времени начинается её многолетнее поступательное движение к читателям. В 1952-м за создание этого многопланового романа Беляев удостаивается Сталинской премии третьей степени.
Увлекательное, основанное на реальных событиях и впечатлениях автора детских, юношеских и более зрелых лет повествование погружает читателя в события Гражданской войны, борьбы с петлюровцами, строительства Советской власти на Украине, жизни первых комсомольских организаций, описывает их участие в ликвидации проникающих из-за кордона банд и налаживании промышленности в непростой обстановке нэпа, показывает гражданское возмужание и творческую активность молодых передовых рабочих металлургического завода.
ТРИЛОГИЯ пронизана романтикой. Это, а также стремительность развития сюжета, молодость героев, их пылкость и светлые стремления, как отмечали многие советские литературные критики, роднят «Старую крепость» с такими классическими произведениями для юношества, каковыми были и остаются «Овод» Э.Л. Войнич и «Два капитана» В.А. Каверина.
Трилогия, конечно, во многом автобиографична. При этом главный герой, сын рабочего и сам рабочий Василий Манджура, не копирует точь-в-точь биографию автора. Это образ собирательный и в то же время наделённый теми мыслями, с которыми шёл по жизни юный Беляев. От самого начала повествования, а затем и от книги к книге Манджура и его сверстники мужают, духовно созревают, проходят через испытания, в том числе и Великой Отечественной войны, теряют друзей, вычёркивают из сердца тех, кто стал на скользкий путь предательства, стараются быть достойными доброй памяти тех, кто геройски сложил свои головы, защищая Родину. Их стремления и помыслы искренни, они не способны подличать, заискивать, кривить душой. Всем своим существом, каждым вздохом, беспокойной мыслью, делом они живут жизнью страны, с которой неразделимы.
Свои авторские задумки Беляев на рубеже пятидесятилетнего юбилея Октябрьской революции комментировал так: «Я не обозначал эти города (Каменец-Подольский и Бердянск. — Ред.) сознательно, чтобы иметь большую свободу действий и в построении сюжета, и в обращении с биографиями лиц, послуживших прообразами героев книги. Кое-где и намеренно изменил названия улиц и фамилии действующих лиц, прибавлял к их доподлинным поступкам новые, придуманные мною. Но, делая это, я все время старался быть как можно ближе к исторической правде тех незабываемых романтических лет, свет которых должен и сегодня озарять жизнь каждого молодого человека, делать её целеустремлённой, воспитывать в нём преданность нашей партии и делу построения коммунизма, которому мы все служим».
Трилогия «Старая крепость» была заметным явлением в советской литературе. Каждая её книга, приходя к читателю, не оставляла его равнодушным. Особое отношение к ней испытывала молодёжь — та целевая аудитория, которой прежде всего и адресовал своё повествование автор. Высоко оценивали эту художественную (именно художественную, практически лишённую публицистических вкраплений) вещь и коллеги по писательскому цеху. Один из них — Евгений Петров писал: «Прежде всего — она очень чисто написана. Я бы сказал — светло написана. Читать её интересно и приятно. Книга гуманистична и живописна».
Трудно не согласиться с известным писателем, знавшим толк в писательском труде, в постижении людских, таких непростых и противоречивых характеров. И Союз писателей, и комсомольские органы, и образовательные учреждения непременно рекомендовали трилогию молодёжи к обязательному прочтению. Она многократно переиздавалась. А в 1963 году была выпущена Детиздатом в серии «Золотая библиотека», в которой были собраны самые лучшие, проверенные временем произведения для детей и юношества. А в начале семидесятых годов прошедшего столетия трилогия была экранизирована: режиссёры М. Беликов и А. Муратов на киностудии им. А. Довженко сняли семисерийный одноимённый фильм.
C НАЧАЛА Великой Отечественной войны Владимир Беляев на фронте — в осаждённом Ленинграде, служит помощником командира взвода 80-го истребительного батальона НКВД Дзержинского района города.
В свободные часы, урывками, он в соавторстве с Михаилом Розенбергом в 1941 году пишет сценарии антифашистских фильмов «Час расплаты» и «У старой няни», поставленных вскоре на «Ленфильме» и получивших положительные отзывы в ленинской «Правде». В это же время работает над книгами «Варвары с моноклями» («Немцы в Польше») и «Ленинградские ночи», а также пишет сценарий о партизанской войне «Сегодня в полночь».
В марте 1942 года больного, истощённого писателя вместе с семьёй перевозят по Дороге жизни на Большую землю. В Архангельске его ждёт невосполнимая утрата: от дистрофии умирает сын. Но, едва оправившись, Беляев становится в строй военкоров Севера: встречает в северных портах караваны транспортных судов, работает военным корреспондентом Совинформбюро, летает на ледовую разведку, посещает Новую Землю.
Август 1944 года становится поворотным в судьбе писателя. Беляев начинает заниматься разоблачением зверств фашизма, этой теме он будет верен до конца своих дней, более того, она станет главной в его творчестве. Тогда же, переброшенный с Карельского фронта в только что освобождённый Львов, он по направлению обкома Компартии Украины приступает к работе в Чрезвычайной комиссии по расследованию немецко-фашистских зверств.
«Это дало мне возможность узнать, — писал Владимир Беляев спустя годы в своей автобиографии, — практику фашизма в действии… и помогло написать ряд антифашистских книг». Пафос этих произведений — в признании автора: «Я ненавижу фашизм». Долгие годы писатель занимался исследовательской работой, изучал архивные материалы, искал свидетелей, очевидцев, знакомился с периодикой и другими документами. В результате из-под пера Беляева вышла целая серия работ: «Под чужими знамёнами» (1946—1954, соавтор М. Рудницкий), «Свет во мраке» (1946), киноповесть «Иванна» (1961), «Кто тебя предал?» (1969), «Пылающие рубежи» (1971), «Я обвиняю!» (1980, второе дополненное издание — 1984) и др.
Борьба с фашизмом в его новых, более скрытых и, на первый взгляд, неприметных проявлениях, с национализмом, с теми, кто не смирился с итогами Великой Победы, заставила писателя отказаться от целого ряда других интересных тем, которые он вынашивал.
Как-то писатель в связи с этим заметил: «Часто давние друзья мне говорят: — Написал бы ты, Володя, вторую «Старую крепость»… Зачем ты тратишь свои силы на публицистику, кино? — Советы полезные. Но ведь фашизм был и есть. Это страшная зараза нашего времени… И разве я могу забыть об этом?»
Разоблачению главарей украинского национализма, человеконенавистнической идеологии этих нелюдей писатель посвятил книги: «Эхо Чёрного леса», «Ярослав Галан», «Формула яда». В последней убедительно выписаны такие мрачные, запятнавшие себя кровью невинных жертв фигуры, как Шептицкий, Коновалец, Бандера. Беляев приводит неопровержимые доказательства теснейшей связи предводителя ОУН Степана Бандеры с гитлеровским режимом и рассказывает об обстоятельствах его убийства в октябре 1959 года в Мюнхене, где он долгие годы проживал.
Вскрытию общих корней фашизма и национализма, показу их классовой сущности писатель посвятит и другие свои бьющие не в бровь, а в глаз произведения. Значительная их часть посвящена особому подразделению украинских буржуазных националистов — греко-католической церкви и персонально её митрополиту Андрею Шептицкому. Последовательно используя множество малоизвестных, но неопровержимых документов и фактов, Беляев разоблачает этого «князя церкви» и его окружение, открыто поддерживавших фашистскую Германию.
ОБЛИЧИТЕЛЬНЫЕ, не оставляющие камня на камне памфлеты из лучшей его антифашистской книги «Я обвиняю!» знакомят нас с вереницей лютых врагов не только Советской власти, но и по сути всего украинского народа: бандитами, террористами и агентами гитлеровской разведки Степаном Бандерой и Романом Шухевичем, руководителем национал-убийц из карательного батальона «Нахтигаль» Теодором Оберлендером, доктором богословия фашистом Иваном Гриньохом, гитлеровским разведчиком Гансом Кохом, протопресвитером Василием Лабой и многими другими.
В обстоятельном очерке «Кандидат в святые и его агентура» писатель подробно показывает жизненный путь митрополита Андрея Шептицкого, в молодые годы успевшего послужить в армии Габсбургов, стать страстным ревнителем интересов Ватикана. При этом митрополит успевает побывать в годы Первой мировой войны «почётным узником» царского режима России (царское правительство даже платило ему ежегодное жалованье в четыре тысячи рублей золотом). Отпущен же он был в марте 1917 года из заточения в Ярославском монастыре по личному указанию Александра Керенского.
Нам, прямым потомкам советских воинов-освободителей, нельзя забывать: именно он — униат Шептицкий — писал бесноватому фюреру, что в войне с Советской властью тот ни больше и не меньше, как сам «божий вождь и эта война — то война божья. Тут не человек борется, а бог…» Он же, увлечённый «Майн кампф» и лично знавший многих фашистских высокопоставленных чиновников, вплоть до шефа абвера адмирала Канариса, без зазрения совести в другом своём послании Гитлеру пересылает ему письмо некой «святой Авксентии», молившей господа о том, «чтобы немецкое войско ничего не щадило в России: ни городов, ни замков, ни сёл, ибо Господь не хочет, чтобы там что-нибудь осталось». От себя же к этому бреду Шептицкий добавляет: «Эта женщина — пророчица, и к ней часто нисходят таинственные видения, которые по принципам мифической теологии могут считаться словами Всевышнего…»
Убедительно разоблачал Беляев и миф об аполитичности Ватикана и служившей ему униатской церкви во главе с Шептицким. Приходит писатель и к исторически точному выводу о том, что фарисейски замаскированные религиозной фразеологией идейно-политические устремления Ватикана и главарей униатской церкви полностью совпадали с военной доктриной и далеко идущими милитаристскими планами гитлеровской Германии.
Во вступительном слове к книге «Я обвиняю!» Беляев говорил о вредоносной сути национализма и о том, как он опасен. К сожалению, опасения писателя не были напрасными. Совсем немного времени пройдёт, и для всех станет очевидным то, о чём предупреждал Владимир Павлович. Тогда же его слова у большинства советских граждан не вызывали какой-либо тревоги и опасения. Думается, стоит их привести: «Национализм не сложил оружия. Его сегодняшние главари, делая всё возможное, чтобы обелить своё прошлое, продолжают и по сей день вынашивать планы отрыва Украины от Союза Советских Социалистических Республик, в составе которого украинский народ впервые обрёл самостоятельность и независимость. Предпринимаются попытки возродить унию, ибо в «окатоличивании» украинского населения буржуазные националисты видят путь к «самостийной Украине». Вот почему так важно сегодня напомнить людям о предательской роли националистов и униатских церковников, предъявить им обвинение в преступлениях, которые навсегда останутся на их совести».
Это было сформулировано в 1980 году. Писатель знал об украинском национализме не понаслышке. Потому-то и название книге дал однозначное и вполне категоричное: «Я обвиняю!». «Я имею на это право — право человека, который вместе со всем народом строил социализм на украинской земле, а затем отстаивал его в тяжелейшие годы Великой Отечественной войны. Право свидетеля чёрных преступлений предателей украинского народа. Право писателя, посвятившего долгие годы своей литературной деятельности разоблачению тех, кто до сих пор продолжает вынашивать планы реставрации капитализма на Украине. Эта книга и есть моё обвинение!»
Капитализм на Украине в наши дни реставрирован. Владимир Беляев до этих чёрных дней не дожил. Книга же его не потеряла своей актуальности. С ней обязательно нужно познакомиться тем, кто изучает новейшую историю Украины.
АНТИКЛЕРИКАЛЬНОЙ ТЕМЕ посвятил писатель повесть «Кто тебя предал?». Советским гражданам действие повести было известно и по фильму режиссёра В. Ивченко «Иванна», снятому по сценарию Беляева на Киевской киностудии им. А. Довженко в 1959 году. Фильм этот получил признание зрителей и был отмечен наградой на Всесоюзном кинофестивале 1960 года. Известен фильм и тем, что он вызывает ярость католической церкви, дело дошло даже до того, что папа римский Иоанн XXIII предал его анафеме.
Основу повести составили дневники священника Львовского монастыря василианов Теодозия Ставничего. Его дочь Иванна погибла в годы фашистской оккупации — казнена гитлеровцами. Роковую роль в судьбе девушки сыграл её отец, обманутый митрополитом Шептицким. В повести Иванна становится жертвой интриг церковников, среди которых и её жених — будущий священник Роман Герета.
Если же попробовать сформулировать суть повести «Кто тебя предал?», то достаточно назвать несколько основных положений, которые яростно отстаивал Беляев: легенда о безвредности религии ложна; религия не объединяет, а разъединяет людей; она заражает верующих пассивностью, лишая их сил для борьбы за совершенствование жизни на Земле; католическая церковь оказывала всестороннюю поддержку самым реакционным режимам, в годы Второй мировой войны открыто защищала гитлеровскую агрессию.
Вскрытию общих корней фашизма, клерикализма и национализма писатель посвятил ряд памфлетов, в том числе и такой известный, как «Преступление продолжается», а также книгу «Ярослав Галан». «Нам нельзя ни на минуту забывать, — говорил Галан, — что национальная вражда — это оружие, которым особенно охотно пользуется враг. Бороться с нею — это значит спасать сердца и умы нашей молодёжи…» Завет легендарного писателя-борца Беляев старался реализовать по максимуму. Всё написанное им на антинационалистическую и антиклерикальную тематику не просто исторично и убедительно, но и по-настоящему художественно. Оттого-то и читаются все эти произведения увлекательно и живо. Проблема в том, что найти в наше время их непросто. Многое, к несчастью, после развала СССР в библиотечных фондах было уничтожено.
Светлой памяти Ярослава Галана писатель посвятил и сценарий фильма «До последней минуты». В 1975 году за написание сценария фильма Беляев был удостоен Государственной премии УССР им. Т.Г. Шевченко.
ПОДВИГУ советских пограничников, первыми встретивших удар немецких оккупантов, писатель посвятил книгу «Пылающие рубежи». Её можно считать персональным вкладом В.П. Беляева в многотомную советскую летопись Великой Отечественной войны.
Сталинский лауреат, кавалер ордена Трудового Красного Знамени и двух орденов «Знак Почёта», Владимир Павлович Беляев остался в нашей благодарной памяти. Писательство было не только его призванием, но и оружием советского гражданина и коммуниста. И оружием этим он владел мастерски.

https://gazeta-pravda.ru/issue/24-30956 ... oy-pravde/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Ср июл 08, 2020 10:38 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Страна любила человека-песню
Позавчера «Советская Россия» опубликовала сообщение о смерти 03.07.2020 Алексея Николаевича Марчука – человека неординарного по своим личностным качествам, первостроителя северных городов, крупнейших электростанций эпохи СССР. Алексей Николаевич был большим другом нашей газеты, неоднократно выступал на ее страницах. И будет справедливо, если «Советская Россия» расскажет, какой человек покинул нас. И почему это невосполнимая утрата для советских людей, живущих идеалами социализма и прогресса.
Знаменитая и, пожалуй, самая известная книжка А.Н. Марчука – повесть «Приснился мне город». Это свидетельства строителя Братской ГЭС, инженера и в то же время романтика, современника исторических событий и вершителя конкретных дел. В книге Марчука то и дело встречаешь факты, когда благодаря пионерным решениям при строительстве ГЭС сберегали для страны где два, где пять миллионов рублей. Братская ГЭС стоила 760 млн рублей, а ввели ее с 30 миллионами экономии благодаря четкой организации и множеству рационализаторских предложений. Это были совсем другие люди, другая молодежь с другими ценностями.
По сегодняшним меркам с чем они в итоге остались? Видела я в начале девяностых дачу Героя Социалистического Труда замминистра Николая Максимовича Иванцова, когда мы приезжали к нашим друзьям-гидростроителям Рыжовым. Иванцов растерянно ходил по своим восьми соткам, где стоял вагончик. Дачу из этого вагончика он так и не построил. Зато построил в свое время Саратовскую ГЭС и КамАЗ. Ворочая огромными деньжищами, распоряжаясь немыслимыми капиталами, все они практически ничего для себя не приберегли, не заныкали. Судьба подарила мне возможность поговорить с человеком этой закалки.
– Алексей Николаевич, как вы выбрали профессию? И если бы не было в вашей биографии Братской ГЭС, вы были бы другим?
– Нет, другим не стал, но много бы потерял. Если бы не было в моей жизни Братска, Усть-Илима, занимался бы наукой. Меня оставляли в аспирантуре после окончания института.
Решение стать гидростроителем пришло не сразу. Под влиянием родителей-медиков я сначала поехал поступать в военно-медицинскую академию, в Ленинград. Походил-походил по коридорам академии, по музеям анатомическим и понял: это не мое. Тогда в стране шли стройки коммунизма, объявлены грандиозные планы строительства крупных ГЭС. Я вернулся в Москву и в тот же год успел поступить в МИСИ. И сказал себе: вот то, что мне нужно. Я не ошибся в выборе.
Мой научный руководитель профессор Михаил Михайлович Гришин, который был у истоков гидротехники страны, наверное, был уверен, что после окончания МИСИ я останусь в аспирантуре. А компания наша студенческая, альпинистов-туристов, с которой я ходил на Алтай, Памир, на Тянь-Шань, решила ехать в Братск на строительство гидростанции. Я заявил, что тоже поеду.
Но у меня был еще один серьезный вопрос: Наташа, моя студенческая любовь. Поедет она со мной или нет, согласится уехать в Братск или не согласится? Это должно было выясниться на распределении. Она москвичка, отец, крупный гидростроитель, уже обеспечил ей место в Гидропроекте, в Москве. Настал день, когда каждый выпускник перед комиссией высказывает свое желание, принимается окончательное и официальное решение. Поскольку фамилия Наташи была на букву «А» – Андреева, ее вызвали первой из выпускников. Неожиданно для комиссии она заявила, что хочет в Братск. Все было решено, я понял, что она согласна ехать со мной! Сыграли свадьбу, собрали два чемодана и… в Сибирь вместе со всей нашей компанией.
Не мыслю свою жизнь без Братска, и сейчас, оглядываясь назад, понимаю, как эффективно работала в стране система по отбору и воспитанию кадров. Сейчас много стали говорить о социальных лифтах. Так вот наши лифты были наиболее скоростными, они мощно поднимали способных ребят. Все, кто с нами тогда поехал, стали большими людьми. Коля Михайлов приехал в Братск на год позже, он стал начальником строительства Чебоксарской ГЭС. Аркадий Морозов руководителем прошел Братск, Усть-Илимск, Богучаны. Алексей Грабар стал начальником Главка, Алексей Шохин – начальником Зеягэсстроя, Героем Социалистического Труда, Леонид Яценко, Анатолий Закопырин, Феликс Каган в разное время возглавляли Братскгэсстрой, Анатолий Поплавский руководил стройиндустрией Минэнерго СССР, всех не перечислить. Великая школа! Но за последние 25 лет мы эту школу потеряли, потому что практически ничего не построили, одну-две гидростанции вымучили. Возможности использования гидроэнергетического потенциала страны мы реализовали только на 18 процентов. Мы потеряли ритм, мощь, теряем бесценный опыт кадров.
– Разве можно за 20 лет потерять опыт?
– Можно. Что и произошло.
– В интернете я прочитала, что вы осуществили первое в мире ледовое перекрытие Ангары при строительстве плотины Братской ГЭС.
– Это миф. Была целая группа проектировщиков, «группа штурма», которую возглавлял Роальд Годасс. Проектной конторой руководил лауреат Сталинской премии Костюченко. Решение было принято руководством – Иваном Ивановичем Наймушиным и главным инженером Ароном Марковичем Гиндиным. В группе штурма было человек восемь, в том числе мы, вчерашние выпускники МИСИ. Каждый выполнял свою задачу, и для меня большая честь, что я этим занимался и был включен в группу авторов.
– Расскажите, пожалуйста, подробнее о ледовом перекрытии.
– Шел этап строительства котлована первой очереди. По проекту перекрытие предполагалось делать летом: пароходы, стапельная площадка, на стапельной площадке рубятся ряжи, потом буксирами сплавляют их в реку, сажают на дно, загружают камнем. Мы вышли на лед зимой, 1956–1957 год. Стояли крепкие морозы, минус 45. Толщина льда на Ангаре в Падунском сужении была 2,5 метра, такое редко бывает. Наши руководители Наймушин, Гиндин, Костюченко решили лета не ждать: такой толстый лед, ряжи можно рубить на льду, над местом посадки. Надо было сначала продольную перемычку построить из ряжей. Никто не знал необходимой технологии. Чтобы посадить ряж, лед же нужно убрать! Как рубить ряж на льду, все прекрасно знали, а как его посадить на дно, надо было думать.
Ряж – деревянный сруб, погружаемый в грунт и заполняемый обыкновенно сухой, вязкой, жирной глиной или булыжником. В основном применяется к постройкам гидротехническим для устройства основания плотин, молов, набережных, иногда и мостовых опор и пр. Мост соответственно ряжевой.
Чтобы вскрыть майну (проще говоря, прорубить лед и сделать прорубь, в которую должен войти сруб), лед надо опилить по контуру майны. Чего только не придумывали! Потом траншейный экскаватор пригнали, приделали ему барную цепь, и стал он резать. Потом бурили шпуры, взрывали, ставили драглайны, вычерпывали лед и садили ряж. Сначала боялись: делали два-три венца сруба. А потом осмелели и стали на 10 метров рубить. Построили продольную стенку перемычки к марту. Тут еще вставал вопрос конкуренции с Красноярском, где на очереди было строительство ГЭС, и эти два гиганта для государства было тяжело поднять. Поэтому Наймушин спешил, ему с Братской ГЭС надо было выйти по срокам вперед.
Следующий этап – банкет верховой перемычки, который тоже решили отсыпать прямо со льда. Представляете: кромка льда, как мост, и с нее машинами надо сбрасывать камень в воду, перекрывать реку. Дилемма: треснет не треснет лед, оторвется не оторвется льдина? Скорость увеличивается, идет тепловое воздействие потока на низовую кромку. Как быстро поток будет съедать толщину льда? А уже двух с половиной метра толщины нет, есть только метр восемьдесят. На мою долю выпал расчет, как поведет себя лед, выдержит он или нет. Теперь в учебниках наше ледовое перекрытие. Понимаете, все было хорошо просчитано. Некоторые считают, что это была некая афера, но они не правы. Была привлечена наука, мы советовались с патриархами гидротехники, мы все продумали. Сделали брусчатый настил, поставили колесоотбой, заанкерили тросами в массивный лед. И вот 200 автомобилей враз пошли!
Конечно, кромка льда вся была разбита. И уже капель – март. Перекрытие прошло за 9 часов. Собрались все на площадке, поздравляют Наймушина, а он хитро так улыбается: понимаете, теперь Братскую ГЭС не остановишь!
– Этот метод дальше был применен?
– Да, потом мы так перекрывали Ершовский порог на Ангаре, отсыпали банкет на Усть-Илиме. У американцев на Аляске есть лаборатория северных районов армии США. Там мне торжественно показали мою книжку, где был описан опыт перекрытия рек под ледяным покровом. Они быстро все это схватывают.
– Трудно представить, как в тяжелых условиях жизни в тайге люди могли все-таки выполнять свою высокую миссию.
– Трудно представить, но это было так. Мы были уверены в завтрашнем дне, мы жили с планом. В Братске перед нами маячила голубая мечта – строительство Усть-Илима. Мы знали, что мы построим Усть-Илим лучше, потому что у нас за плечами опыт Братска. В Усть-Илиме мы мечтали о Богучанах. Это нас держало в тонусе и окрыляло. У нас на первом месте никогда не стоял вопрос заработной платы. Толпами приезжали иностранные делегации, они этого феномена понять не могли. Например, мы накрываем стол, а они спрашивают, кто за это заплатил? Не понимали, что на стол просто ставится все что есть и никаких проблем.
Мы чувствовали поддержку государства и внимание страны. У нас было много гостей: приезжала Пахмутова, Добронравов, Кобзон, Евгений Евтушенко, Михаил Танич, Лившиц и Левенбук, многие другие, часто бывали сибирские писатели... Я их всех приводил в гости. И Наталья принимала, накрывала на стол, все было очень просто. Не знаю, как ей давались эти приемы, но она справлялась очень хорошо.
– Александра Пахмутова и Николай Добронравов написали песню «Марчук играет на гитаре». Есть легенда и ее живой герой. Нравится вам или нет, но вас выбрало время, и так судьба распорядилась.
– Мне не понравилось, я переживал! Пахмутова с Добронравовым приезжали в Братск в 1963 году, а в 64-м мы были у них в гостях, и Александра Николаевна говорит: ты знаешь, мы тут песню сочинили... И показали мне эту песню. Я послушал, песня хорошая. Казалось, это шутка такая застольная, ну и хорошо... А потом бац! Где-то по радио или по телевизору слышу песню. Я был ошарашен и написал письмо: Александра Николаевна, это нехорошо...
– Вам просто было неудобно.
– Да, мне было неудобно. Гурий Иванович Марчук, академик, президент Российской академии наук СССР в 1986–1991 гг., мой старший брат, Юрий Николаевич Марчук, ученый, один из основателей теории и практики машинного перевода, конькобежец Сергей Васильевич Марчук – абсолютный чемпион Европы 1978 года, Евгений Кириллович Марчук, бывший премьер-министром при президенте Л.Д. Кучме и так далее. У них гораздо больше заслуг. Друзья косо смотрят. Да таких гитаристов, как я, в Братске была тысяча, если не больше! И потом всю жизнь это будет меня преследовать! Так и получилось. Николай Добронравов меня успокаивал: да это не про тебя, про поколение, рифма у меня хорошо складывалась с твоей фамилией. Все-таки этой песней была задана планка, и мне пришлось тянуться, чтобы не подвести авторов, с которыми мы дружим до сих пор.
– Алексей Николаевич, сейчас молодежь эту песню не знает. И не знаем мы ни одного человека, о котором бы сложили сегодня такую песню. Но остается надежда, что все изменится. Потому что нужны герои, и молодежь должна воспитываться на хороших примерах. Предполагаю, вы как человек скромный рассказываете своим студентам только о технологии и научном аспекте вашего богатого опыта.
...В этом году вы будете праздновать 60-летие Братскгэсстроя, легендарной строительной фирмы, где вы сложились как профессионал. В чем была главная сила этой организации?
– Эффективность советской системы подбора кадров проявилась, когда назначили начальником строительства Наймушина, а главным инженером – Гиндина. Казалось бы, разные люди. Наймушин прошел северную школу, он горняк, организатор, хозяйственник, человек из народа. Был беспризорником. Наймушин так учился, что в голодный обморок падал. В музее даже есть его письмо с просьбой оказать помощь, не денежную, а просьбу помочь продуктами.
Система работала, находила способных людей. Выращивала и ставила на самые трудные места. И люди оправдывали доверие. Без родства, без протекции, без капиталов становились большими людьми. Только деловые качества всё решали. Потому так и развивалась страна. Гиндин Арон Маркович, интеллигент, талантливый инженер. Первую Варзобскую ГЭС в Таджикистане построил и получил за это личную телеграмму Сталина. На строительство Храмской ГЭС он прибыл сразу после освобождения от фашистов, еще не были убраны трупы немцев, и ему пришлось разгребать последствия войны. Это был независимый и мужественный человек, который не боялся бороться за справедливость.
В Братск Гиндин приехал из Грузии, где был главным инженером Грузгидроэнергосстроя. И вот с юга, из благодатной Грузии, – в Сибирь. Он был человек творческий, ему интересно было решать новые гигантские задачи, которые тогда страна ставила.
Наймушин в дела главного инженера не вмешивался, Гиндин действовал самостоятельно. Иван Иванович Наймушин занимался стратегическими вопросами, представлял Братскгэсстрой в Москве. У него хорошие деловые отношения сложились с председателем Совета Министров СССР Косыгиным, несмотря на то что Иван Иванович получил немало выговоров от Алексея Николаевича.
– Были ли драматические моменты при строительстве?
– Пионерство, первопроходчество дается непросто. Когда строительные расходы Ангары были переключены на глубинные отверстия, море уже поднималось, 50 метров напора воды. На металлическом щите, который закрывал донное отверстие в 58-й секции плотины, бригадир обнаружил трещину на ригеле. Несущая конструкция – ригель треснул. Что делать? Представляете, туннель длинной 100 метров, 15 метров ширины и 10 метров высоты. А за затвором – 50 метров напора! Гиндин подошел к затвору, убедился, что проблема нас настигла большая. Было принято решение укрепить ригель срочным бетонированием ближайшего к затвору блока. Бригада бетонщиков работала героически. Для ее безопасности Гиндин распорядился снизить уровень водохранилища.
Другой пример. Бригада проходчиков из Армении очень медленно разворачивала работы по кабельному тоннелю, от готовности которого зависел срок пуска ГЭС. И что делает Иван Иванович Наймушин. Он снимает из котлована бригаду скальников, они никакие не проходчики, никогда в жизни тоннелей не делали. Иван Иванович приказывает: армянская бригада вверху, а вы снизу начинайте проходку. Наймушин – горняк, он понимал в этом деле. И наши ребята врубились снизу. Как только армяне об этом узнали, заработали по-настоящему! Это же деньги, огромный объем работ... И они встретились. У нас маркшейдер был великолепный, Зенцов, еще Днепрогэс строил, он грамотно все организовал.
– Какая встреча с Иваном Ивановичем Наймушиным вам больше всего запомнилась?
– Когда меня забирали в Москву, в ЦК, первую телеграмму о моем вызове он спрятал. Наймушин не любил отдавать своих людей. А вторая телеграмма пришла правительственная, грозная. Он меня пригласил, я пошел попрощаться. Вошел в его кабинет – думал, ненадолго, дистанция у нас всегда сохранялась. К тому же он только что приехал такой усталый: наш первый секретарь обкома Банников заставил его по колхозам мотаться, дела проверять. Я попрощался, сделал шаг к выходу, а он говорит: нет, подожди, может, я чего полезного тебе скажу. Он мне охарактеризовал всех заместителей министра, начальников главков. О министре Непорожнем он так хорошо говорил... Я потом в Москве не раз удивлялся, насколько точные характеристики он давал людям! Простоватый с виду человек, он был великолепным психологом с удивительной способностью безошибочно разбираться в людях. Так что Братскгэсстрою повезло на руководителя. Я надеялся, что в Москве, когда сократится эта привычная дистанция, мы с ним подробно поговорим. Но случилось так, что, как только я прибыл в Москву, мне пришлось писать о нем некролог в «Правду».
Сейчас планируется ему поставить в Братске памятник.
– Давайте снова вернемся в Братск, когда Наймушин неожиданно предложил вам перейти на должность главного инженера комбината Братскжелезобетон.
– Да, вызвал и, зная, что я прожженный гидростроитель, предложил стать главным техническим руководителем большого хозяйства по производству железобетонных изделий и строительных материалов. Любил он устраивать такие жестокие экзамены. Спрашивает: пойдешь? А я говорю: пойду.
– Почему вы не отказались?
– Потому что была поставлена новая интересная задача. Это был 1969 год, я прошел все ступени на строительстве ГЭС, работал начальником техинспекции, и мне приходилось иметь дело с этим комбинатом. Комбинат был в тяжелом положении и все время создавал проблемы строителям. 15 000 работающих, пять заводов. Все города, которые вокруг Братска выросли, построены благодаря Братскжелезобетону. Меня представлял начальник Южаков, человек-легенда, командир дивизии, в войну форсировал Неву при прорыве блокады Ленинграда. Он собрал всех директоров, и мне надо было речь сказать. Я речь не стал говорить, напомнил только, что они жаловались на отсутствие цемента, а сами больше 400 кг на куб гнали. Это вопрос технологической грамотности. Я просто сказал: давайте работать вместе. И стали работать. Сменили технологию. Наймушин сказал: хватит строить пятиэтажные клетушки, надо, чтобы сибиряку, придя домой, было куда и санки, и валенки поставить, и шубу бросить... Послал на подмосковные заводы – собрать весь интересный опыт. Выбрали новую серию изделий для новых домов, под эту серию нужна была новая технология на ЖБИ, я пригласил хороших ребят, разработчиков из Новосибирского проектного института.
– Были, с вашей точки зрения, ошибки в формировании облика Братска?
– Конечно, были ошибки, и они были неизбежны, потому что решались пионерные задачи в глухом неосвоенном краю. Тем не менее мы старались делать лучше. Из Москвы указывали: рубите лес и стройте деревянные дома, а Гиндин сказал: нет, нам нужно современное благоустройство, люди должны жить в комфорте. Тогда была 64-я серия, хрущёвки, которые сейчас все проклинают. Эта серия тогда колоссальную задачу решила.
Как-то мы были в Бразилии у великого архитектора Оскара Нимейера, его работы – вершина архитектурного искусства. Помню, Иванцов перед Нимейером даже как-то оправдывался:
– Вы знаете, у нас эти пятиэтажные дома... то ли дело у вас в Бразилии – прогрессивная архитектура. А Нимейер сказал:
– Нет, вы решили колоссальную социальную задачу с помощью этих домов. Когда я строил город Бразилиа, я мечтал, чтобы туда люди из фавел переехали. Вы эту задачу решили, а мы – нет. Да, я построил прекрасный город, в котором поселилась элита, а фавелы как были, так и остались.
…Пришло время, и хрущевки, конечно, перестали нас устраивать. Тем более началась стройка СЭВ на Усть-Илиме и надо было строить новые, более современные дома. Братскжелезобетон переориентировали на решение задач, соответствующих времени.
А меня перевели на Усть-Илим.
– Решение каких задач в вашем активе по Усть-Илиму?
– Первая задача – уменьшение скальной выемки при строительстве ГЭС.
Гидропроект спроектировал нашу плотину с большим зубом, который должен был глубоко врезаться в крепкую водонепроницаемую скалу. Я предложил отказаться от этого зуба, потому что диабаз – порода прочная, выемка займет много времени и сил. Главный инженер проекта Суханов страшно не любил, когда в его проект вмешиваются, и это, с одной стороны, правильно. Но все в Братскгэсстрое понимали, что не надо взрывать прекрасный диабаз. Привлекли ученых, они сказали: мы свое мнение определим после откачки котлована, посмотрим на скалу и скажем. Суханов тоже стоит как скала. Я – в министерство. Всем там уже надоел. Увидят меня: опять Марчук со своим зубом приехал... Встречаю Наймушина. Спрашивает:
– Ты что здесь делаешь?
– Иван Иваныч, я опять с зубом, зачем нам эту дурную работу делать!
– Ладно, поезжай домой и работай, зуб я с министром решу.
На другой день министр на коллегии выступает и говорит: никаких зубьев в такой скале делать не будем!
И всё, так порешили. Подняли подошву скалы, глубину выемки уменьшили, на чем сэкономили государству более миллиона рублей.
А другая работа была – мост через Ангару в нижнем бьефе Усть-Илимской ГЭС. Есть институт Ленгидротрансмост, очень хороший, ордена Ленина. Но исходя из представлений о Сибири, что у нас здесь сплошные льды, институт запланировал быки моста, рассчитанные на страшный ледоход. А в нижнем бьефе гидростанции нет ледостава, вода выходит из турбин теплая, свободно в нижнем бьефе. Поручили мне посмотреть проект. Я сделал эскиз облегченной опоры и поехал в Ленинград. Говорю авторам проекта: там нет ледохода! Главный инженер проекта посмотрел мой эскиз и пошел к главному инженеру института со словами «нам от этого не отбиться». В результате мы своего добились: институт переделал проект и колоссально облегчил опоры, меня при этом не вспомнив.
– Были среди друзей молодости те, с кем вы в перестройку разошлись во взглядах?
– По-моему, нет.
– Враждой политика брюхата,
Но не поддались ты и я.
Нет двух сторон у баррикады,
Когда на ней стоят друзья...
Евгений Евтушенко посвятил эти строки вам уже в новое время, сделав их эпиграфом к поэме «Граждане, послушайте меня...» Откуда возникли эти «баррикады»?
– Отношения наши всегда были хорошие, товарищеские. Правда, когда я работал в ЦК КПСС, он диссидентствовал, и была длинная напряженная пауза в наших отношениях из-за идеологических расхождений девяностых, когда он сбрасывал памятник Дзержинскому. Потом он уехал в Америку. И совершенно неожиданно в 1996 году раздается звонок: «Леша, ты меня узнаешь? Что же нам не встретиться?» Я говорю: «Мы же с тобой по разные стороны баррикад...» Он ответил: «Нет, кто любит Россию, тот по одну сторону баррикад!» Позвонил он мне из Канады, где встретился с Фредом Юсфиным, нашим общим товарищем. У них пошла волна воспоминаний о Братске, и на этой волне он мне позвонил.
И мы возобновили наши встречи. Каждый год в свой день рождения, 18 июля, он выступал в Политехническом музее, приглашал нас и в Кремль на вручение ему Государственной премии. После приема в Кремле моя Наталья накрыла стол, и у нас дома был свой замечательный прием. ...Мы продолжаем наши споры и о прошлом, и о настоящем. Что касается прошлого, тут у нас серьезные расхождения.
– Удается вам в чем-то убедить Евтушенко?
– Не знаю. Он слушает мои аргументы, это чувствуется. Мы его любим и прощаем ему многое за его лирические стихи нашей молодости, за поэму «Братская ГЭС».
– Как вы подружились?
– Официальный Братск очень осторожно к нему относился после публикации «Несвоевременной автобиографии» в 1964 году, которая была осуждена партийными органами. Фред Юсфин, руководитель нашего интернационального журнала «Глобус» пригласил Евтушенко в Братск. Пригласил, а жить Евтушенко было негде. По тем временам у нас приличная квартира была трехкомнатная, и мы с Наташей его приютили недели на две. Вот тогда мы подружились. Много говорили, много я ему показывал, знакомил с ребятами.
– С чем можно сравнить самые трудные этапы строительства гидростанций?
– Мне всегда напрашивается сравнение со штурмом, как на войне. О войне мне много рассказывал отец.
– Расскажите о своем отце.
– Наша семья жила в Омске. Помню, как мы праздновали с отцом его окончание мединститута. И тут война! На другой же день после объявления войны пришла повестка. Через день он уже в гимнастерке (одна шпала), и в особую роту медицинского усиления, причем эту роту сформировали в Омске из лучших хирургов города. И сразу на фронт, под Ельню. Ведущий хирург Гиленко был командиром этой роты. Папа рассказывал, какая там была мясорубка.
Лес, медсанбат воронежской дивизии расположился в палатке. И весь лес стонет. Кто ходит, кто лежит. Кто умирает... Командир медсанбата в растерянности, что делать, не знает, куда эту роту усиления из Омска поставить. Отец говорит: я встану на сортировку пострадавших, бойцы с легкими ранениями могут помочь тяжелым, надо отобрать тех, кому срочно нужны операции. Гиленко встал срочно на операции, и дело пошло. Приходилось им и с поля боя вытаскивать раненых. Отец двадцать человек на себе принес, первый свой орден получил. Статья была в «Омской правде» о том, как выпускники мединститута себя проявили. Дальше он шел с войсками, отступая к Москве. Потом отозвали в Омск для формирования 308-й стрелковой Гуртьевской дивизии. Гуртьев его пригласил, много расспрашивал. Обстрелянных тогда было мало, и командир дивизии Гуртьев назначил отца командиром медсанбата. 287-й отдельный медицинский санитарный батальон в составе 308-й дивизии. Дивизию отправили в Сталинград. Всего 11 000 сибиряков, у папы в подчинении санинструкторы, санитарки, такие девицы ядреные, помню.
Врезалось в память, как мы с мамой отца провожали, когда грузились эшелоны. Повозки, лошади дикие, неуправляемые, ломают сходни. Папа мечется: то к нам подойдет, то бежит к сходням батальон грузить.
Эту дивизию поставили на направление главного удара на завод «Баррикады». Против сибиряков три немецких дивизии. Наши люди насмерть стояли, и когда дивизию отправляли на переформирование, из 11 тысяч осталось всего 500 человек. Дальше – на Курскую дугу, освобождали город Орел. Там, к сожалению, Гуртьев погиб, папе его пришлось хоронить. Отец участвовал в операции «Багратион» Рокоссовского, принимал участие в страшных боях под Бобруйском. Войну закончил в Кенигсберге. После войны его отправили под Курск, потом в Таманскую дивизию, в Алабино, сначала старшим врачом полка, затем командиром медсанбата. Отправили в Германию, в наши войска. Итого 25 лет он отслужил. В 1966 году заболел, его положили в госпиталь Бурденко. А начальником госпиталя оказался тот самый хирург Гиленко из Омска, с которым они войну начинали. Гиленко готов был сделать для отца все невозможное, но не удалось, было поздно.
– Как складывалась ваша жизнь в Москве, когда вас вызвали на работу в ЦК?
– Я в ЦК отработал 17 лет, курировал гидроэнергетику страны. Гурий Иванович Марчук неодобрительно отзывался об этом моем периоде, потому что я потерял для науки эти годы.
Правда, будучи в ЦК, я взял и ушел на должность главного инженера Союзгидроэнергостроя и проработал там три года. За это время я написал докторскую диссертацию.
После постановления ЦК «О факте очковтирательства при вводе в действие первого гидроагрегата Колымской ГЭС МИНЭНЕРГО СССР» от 26 июня 1981 г. (ее ввели в действие зимой, воды не накопили, весной воду сбросили, и ГЭС встала) сняли с должности замминистра Николая Максимовича Иванцова.
Под руководством снятого Н.М. Иванцова сделали всесоюзное объединение Гидроэнергострой.
Мне поручили в ЦК ехать на Колыму и добиться, чтобы ГЭС ввели без всяких недоделок. А стройка тяжелая была, все беды на нее рушились. Назначили меня заместителем приемочной комиссии. А после этого постановления ЦК никто ничего не хотел подписывать. Я на Колыме просидел два раза по два месяца, но ГЭС ввели в эксплуатацию без недоделок.
– Тогда была одна система управления, а сегодня – совсем другая...
– Совсем плохая. В наше время была четкая система. Например, в Братске мы знали: есть Наймушин, есть Гиндин, они принимают решения и несут ответственность. Выше стоит министерство, Главк... Наймушин выстраивал иерархию, назначал людей, которым он абсолютно доверял, и они это доверие оправдывали. А сейчас это какая-то невнятная горизонталь. Договора, тендеры, весь производственный процесс разбит на куски, разные фирмы выигрывают тендеры, и свести их в единый ансамбль, работающий слаженно, как симфонический оркестр, не получается. Все понимают пороки этой системы, и она будет совершенствоваться. Но ценой огромных потерь. Братская ГЭС стоила 760 миллионов рублей, а мы ввели ее с 30 миллионами экономии. Было много рацпредложений. А сегодня везде в 4–5 раз сметная стоимость увеличивается. Откаты, воровство и чего только нет!
Когда государство уходит из фундаментальных отраслей народного хозяйства и выпускает из своих рук контроль, побеждает хаос, где можно воровать и нельзя сохранить порядок и безопасность. Когда разбирали причины аварии на Саяно-Шушенской ГЭС, последний премьер СССР Н.И. Рыжков оценил ситуацию как системный кризис. И я с ним согласен.
В Норвегии 60% от продажи нефти направляется в бюджет, в Америке – 50%, а у нас 34% от продажи природных ресурсов идет государству, народу.
Валентин Григорьевич Распутин, у которого сейчас болят глаза, говорит: на иное и смотреть не хочется.
– Алексей Николаевич, расскажите, как вы вышли на свою тему в современной науке.
– После того как в 1991 году на Старой площади толпа нас чуть ли не разорвала, я был несколько месяцев без работы, отмечался на бирже труда, где мне говорили: вы доктор наук, а нам дворники нужны... Человек, который помог мне в трудное время, – Гурий Иванович Марчук, президент Академии наук. Он меня послал в Институт физики Земли. И вот иду я в академический институт и думаю: где же мое место, что я буду делать? А оказалось, прямо в точку судьба привела. Меня всегда интересовало взаимодействие сооружений с основанием: я в Братске этим занимался, диссертация была на эту тему, на Усть-Илимске мы уменьшили объем скальной выемки при строительстве ГЭС. Мой средний сын был в аспирантуре, и я ему подсказал тему взаимодействия плотин с основанием. Когда он изучал контакт сооружения со скалой, мы увидели график приборов, которые стоят на контакте. График был в виде пилы. И никто не знал, отчего это. А я взял и наложил сейсмические события за один и тот же период на этот график, и все эти пики совпали с толчками земной коры. И тогда я сообразил, что любая плотина есть сенсор, который очень чувствителен к геодинамическим процессам. Первые публикации были в международном журнале. Японцы сразу заинтересовались, пригласили в Токио. В 1995 году у них было страшное землетрясение в Кобе, 50 плотин попало в зону землетрясений. Потом я еще в пяти странах выступал на эту тему. Получил два патента: способ прогноза землетрясений с помощью измерительных систем плотины. Этим я сейчас и занимаюсь. ...Мы уже имеем графики, которые дают возможность предсказать время и силу землетрясения.
Наши плотины нафаршированы многофункциональной аппаратурой, но эта аппаратура следила только за состоянием сооружения, а весь геоблок в комплексе не рассматривался.
– Понятно. Вы увидели взаимосвязь, которую раньше никто не видел: «организма» самой плотины и процессов в организме земной коры. Что дальше?
– Нельзя говорить, что связи плотины с основанием никто не видел. Видели на уровне контактов скала – бетон. Но не видели, как глубинные геодинамические процессы района водохранилища отражаются в приборах плотины.
Я сотрудничаю с Чиркейской, Саяно-Шушенской, Зейской, Бурейской ГЭС.
На каждой плотине работает группа мониторинга, которая следит за приборами. С каждой группой есть договоренность, что записи отправляются нам, мы их быстро анализируем, идет обратная связь. На плотинах сами специалисты могут делать прогноз, мы им дали алгоритм, методику, которая закреплена в патенте. Писали в МЧС, что есть такие возможности, но там стоят на позиции, что землетрясения предсказать невозможно...
Понимаете, у всех крупных плотин по сегодняшней карте общесейсмического районирования опасность на 2–3 балла выше, чем в то время, когда они проектировались. А это вопрос уже не только научный, это проблема выживаемости наших сооружений.
Мы занимаемся краткосрочным прогнозом, который никто не любит. Когда ты сидишь на приборах и видишь, что-то не так, можно сделать краткосрочный прогноз. У нас на Саянах 700 дренажных скважин, и когда скапливаются тектонические напряжения, они выжимают воду в дренажную сеть плотины. И сразу видишь: бьеф опускается, а фильтрационный расход растет. Это аномалия. В Дагестане многие очаги находятся в Каспии, и на Чиркейской плотине мы их чувствуем. Бурейская ГЭС чувствует курильские землетрясения. За 90 дней перед Фукусимой пизометры Буреи взбесились! За полторы тысячи километров! Представляете, какие возможности в развитии нашего метода! Надо копить статистику.
Скепсиса по этому пионерному методу много, это естественно. Но есть убежденность и еще способность к работе. Наука всегда права.
– В своей повести «Приснился мне город», которая вышла в 1977 году, вы рассказываете, как трудно вам было сформулировать короткую запись к книге отзывов в Историческом музее Братска. И, наконец, написали: «Братск – это одно из самых сильных доказательств превосходства нашего общественного строя», то есть социализма. Сейчас вы бы подписались под этими словами?
– Конечно, подписываюсь и утверждаю это в своих публицистических статьях в оппозиционной прессе («Правда», «Советская Россия»), на своих лекциях в МГСУ.
Остаюсь коммунистом.
Иркутское землячество «Байкал»

Людмила КРИВОМАЗОВА

9 июля 2020 г.

http://sovross.ru/articles/1995/49244


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Ср июл 29, 2020 7:18 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Человек и ледокол

Среди многочисленных юбилейных дат нынешнего 2020 года не должно пройти незамеченным 150-летие со дня рождения Леонида Борисовича Красина (1870–1926) – русского инженера, революционера, советского государственного деятеля и дипломата.

Сейчас для многих (независимо от политических взглядов) он всего лишь «один из»: один из тех, в честь кого в Советском Союзе называли улицы, фабрики, учебные заведения и корабли, о ком снимали фильмы и писали книги в серии «Пламенные революционеры». Наверное, кто-то вспомнит в первую очередь ледокол, который и сейчас бороздит волны Тихого и Северного Ледовитого океанов.
Но любая «плеяда» складывается из отдельных биографий, в каждой из которых в то же время отражается судьба всей страны в целом и конкретного поколения. Тем более если речь идет о такой сложной и насыщенной биографии, как у Красина.
Леонид Борисович родился в дворянской семье 15 (27) июля 1870 года в городе Кургане – на стыке Урала и Сибири, Пермской и Тобольской губерний, в глубине России. Отец был чиновником полицейского управления, прадед – городничим в Ишиме, мать – из купеческой семьи. Через несколько лет отца перевели на работу в Ишим, а потом в Тюмень – в то время тоже уездный город, но покрупнее соседнего Кургана. Впрочем, железная дорога еще не пришла ни туда, ни сюда, и Западная Сибирь оставалась для Европейской России далекой окраиной.
В Тюмени Леонид Красин вместе с младшим братом Германом закончил реальное училище, после чего отправился продолжать образование в Петербург, в Технологический институт. Сюда он прибыл, как сам потом вспоминал, «с твердым намерением пойти по стопам… знаменитого земляка Д.И. Менделеева. …В Питер я явился без каких бы то ни было определенных политических запросов и в первый год с головой ушел в науку».
Но студенческая жизнь неминуемо толкала его «в политику». Рубеж 1880–1890-х годов – время распространения в среде российской молодежи марксистских идей, восстановления разгромленных революционных организаций. Красин стал участником такой студенческой организации, как нелегальная библиотека, которая занималась распространением запрещенных книг, прежде всего авторов социалистического, и в частности марксистского, направления – Маркса, Энгельса, Лассаля, Плеханова...
Конечно, марксизм со своей строгостью и четкостью, отсутствием «лирики» был близок складу ума молодого «техника». Недаром именно Технологический институт считался наиболее «марксистским» среди учебных заведений столицы, в противоположность, например, «народническому» Лесному институту.
В 1890 году Красин принял участие в студенческих «беспорядках», выступил на митинге, после чего был арестован и вместе с братом выслан из столицы в Казань. Впрочем, осенью того же года они получили право вернуться в Петербург и, как способные студенты, восстановиться в институте. Но, разумеется, от участия в нелегальных организациях Красин и не думал отказываться. Он присоединился к социал-демократической группе Михаила Бруснева, которая стремилась установить прямые контакты с рабочими фабрик и заводов, видя в них главную потенциальную силу революционного движения. Именно здесь он получил конспиративный псевдоним, «прилипший» к нему на долгие годы – Никитич.
Брусневская группа издавала собственную рабочую газету, распространяла присылаемые из-за границы брошюры «Освобождения труда», организовывала стачки. В 1891 году Красин вновь был арестован и выслан – на этот раз в Нижний Новгород, но теперь уже с окончательным исключением из института без права поступления в другие учебные заведения. В Нижнем Новгороде он вынужден был пойти на военную службу – вольноопределяющимся в инженерную батарею. Но революционная работа продолжалась, неизбежно последовал новый арест: Москва, Таганская тюрьма...
Освобожденный за недостатком улик, в 1893 году Красин вернулся на воинскую службу – на этот раз в Тулу, где при обустройстве военного лагеря проявились его инженерные качества, что способствовало смягчению для него полкового режима. Отслужив срок, он уехал на юг, в Крым, но вскоре был выдворен оттуда как «неблагонадежный». Прибыв в Воронежскую губернию, стал работать на строительстве железной дороги Харьков – Балашов. Но здесь вступил в конфликт с коррумпированным начальником…
Перебравшись в Воронеж, Красин в очередной раз был арестован и за прошлые «преступления» приговорен к ссылке в Вологодскую губернию. Впрочем, благодаря хлопотам родных Вологду заменили Иркутском, куда к тому времени перебрались его родители.
q q q
Иркутск был беден заводами и фабриками (то есть пролетариатом, среди которого марксист мог бы вести пропагандистскую работу), но богат политическими ссыльными. Преимущественно это были народники разных направлений, к дискуссиям с которыми Красин привык и в Питере, и в Нижнем Новгороде. Он стал здесь, по словам Феликса Кона, «первым сеятелем марксизма». Правда, еще двадцатью годами ранее марксистские идеи некоторое время пропагандировал знаменитый сибирский областник Н.М. Ядринцев, позже вернувшийся к народничеству, бывал в нашем городе и переводчик «Капитала» Герман Лопатин. Но выступление Красина в открытой печати с пропагандой марксизма было первым в Иркутске.
Считается, что Леонид Борисович не был идеологом, теоретиком, партийным публицистом, хотя в случае необходимости проявлял эрудицию и владел слогом. Тем более что именно слово – оружие дипломата, каковым он стал в последние годы жизни. Он был в первую очередь практиком – организатором и финансистом революционного движения, руководил подпольными типографиями, добывал для партии деньги, вращаясь в буржуазных кругах.
Но нас Красин интересует также и как публицист и идеолог. Ведь именно в этом качестве он стал известен в Иркутске в 1896 году, выступив на страницах газеты «Восточное обозрение» с полемической статьей «Судьбы капитализма в России», направленной против народников. Обе стороны были едины в своей приверженности идеям социализма, но по-разному понимали текущее положение Сибири и по-разному относились к вопросу о неизбежности капиталистического этапа в ее развитии (как и в развитии всей России). Красин отмечал, что крестьянская община постепенно разлагается, разделяясь на сельскую буржуазию и сельский пролетариат, а потому не может стать основой будущего социалистического общества. Сибирь неизбежно пройдет через капиталистический период.
С ответом марксисту Красину от имени народников выступил сам редактор «Восточного обозрения» И.И. Попов. В своей статье он согласился с тем, что в сибирской деревне идет процесс дифференциации, но отказался считать это благом. По его мнению, обобществление труда в деревне – уж никак не миссия сельского капиталиста, кулака. Да и капиталистические отношения насаждаются правительством во многом искусственно, а не вырастают естественным путем.
Разумеется, с позиций сегодняшнего дня можно признать частичную правоту и неправоту обеих сторон. Марксисты тогда явно преувеличивали проникновение капиталистических отношений в русскую реальность вообще и в деревню в особенности. Капитализм в значительной степени действительно насаждался искусственно, примером чему – развернувшиеся спустя несколько лет «столыпинские реформы», которые закончились закономерным крахом. Буржуазное государство не смогло разрушить общину, зато этой реформой окончательно оттолкнуло от себя крестьянство и сделало революцию неизбежной.
Народники были правы и в том, что скептически относились к перспективам революции на Западе, не веря в тамошний пролетариат. В то же время народники явно недооценивали роль русского рабочего класса в будущем революционном движении. Жизнь показала, что продуктивным стал лишь синтез марксизма с достижениями народничества, который был дан лишь большевиками, и далеко не сразу.
Впрочем, сам Маркс не был столь «ортодоксален», как его российские последователи. В своем, ныне часто цитируемом, ответе на письмо В. Засулич он подчеркивал, что данный им в «Капитале» анализ развития капитализма в Западной Европе нельзя механически применять к другим обществам, в том числе и к российскому. Более того, он допускал, что «община является точкой опоры социального возрождения России», но для этого «нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальное развитие». Русская община, будучи современницей капиталистического производства, «может усвоить его положительные достижения, не проходя через все его ужасные перипетии».
Таким образом, Маркс отчасти солидаризировался с народнической точкой зрения, в противовес «марксистской». Но, к сожалению, это его письмо осталось тогда неизвестным и было опубликовано лишь спустя несколько десятилетий, мало повлияв на устоявшиеся догмы.
«Идейного разгрома народников марксистами», о котором позже много писали в нашей литературе, на самом деле не произошло тогда ни в Сибири, ни в России в целом: во всяком случае, появившаяся несколькими годами позже партия эсеров никак не уступала по популярности и революционной активности социал-демократам. На выборах в Учредительное собрание в 1917 году партии народнического толка получили свыше 50% голосов по всей России и около 70% в Сибири. А исчезновение эсеров с политической арены во многом объясняется тем, что они сами фактически перестали верить в собственную народническую идеологию и слились с догматическими марксистами – меньшевиками. Большевики же, частично приняв народническую программу, смогли повести за собой не только пролетариат, но и крестьянство, и поэтому добились успеха.
q q q
В Иркутске он занимался не только полемикой с народниками: полным ходом шло строительство Транссибирской магистрали, дорога постепенно подходила к Иркутску, и Красин решил принять в ее постройке непосредственное участие. Он стал работать на строительстве Среднесибирской, Забайкальской и Кругобайкальской железных дорог – сначала техником, а потом инженером, хотя и не имел тогда инженерного диплома.
Как строителю железной дороги ему был сокращен срок ссылки. В 1897 году Леонид Борисович получил право вернуться в Европейскую Россию.
(В Иркутске есть улица Красина. Правда, очень маленькая, затерявшаяся в частном секторе на самом краю города. Есть и мемориальная доска на доме, где он жил, – на одной из центральных улиц. Но и для нас, иркутян, он пока еще только «один из»...)
После Иркутска судьба привела Красина в Харьков, где он наконец смог продолжить обучение, поступив в местный Технологический институт. Впрочем, в Харьков он приезжал только сдавать экзамены, сам же продолжал работу железнодорожного строителя – участвовал в изысканиях на дороге Петербург–Вятка, потом снова в Сибири, несколько месяцев проработал начальником дистанции Мысовая–Мышиха на берегу Байкала.
Окончил институт Леонид Борисович в 1900 году, но диплом сразу не получил: это было наказание за участие в очередном студенческом выступлении. По приглашению своего старого друга и однокашника Р. Классона он отправился в Баку. Его ожидало новое поприще – строительство электростанции, которая должна была электрифицировать работу бакинских нефтепромыслов.
Но, став преуспевающим инженером, Красин остался революционером. Именно через Баку лежал один из путей доставки в Россию ленинской «Искры», органа формирующейся социал-демократической партии. К этому времени Красин на собственном опыте научился конспирации и мог успешно вести «двойную жизнь». Впрочем, двойную ли?
Строя электростанции и железные дороги, инженер Красин укреплял империю. Но этим он также содействовал развитию капитализма, росту рядов рабочего класса, то есть – в прямом соответствии с марксистской диалектикой – приближал революцию и гибель этого самого капитализма. Так что, может быть, и не надо говорить о «двойной жизни»: в обеих своих «ипостасях» он работал на один и тот же результат...
«Любовь к электричеству» – так назвал свою «повесть о Красине» Василий Аксенов. Конечно, Аксенов, уехавший на Запад и ставший вдохновенным певцом американского империализма – откровенный конъюнктурщик, да и повесть он писал, как потом то ли признавался, то ли хвастался, в основном ради денег, ну и чтобы показать лояльность власти. Тем не менее в наблюдательности писателю не откажешь. Действительно, и как инженер, и как революционер Красин любил «энергию», развитие, рост. И работал ради этого и до революции, и после.
Когда строительство электростанции было закончено, Классон уехал в Москву, и Красин стал руководителем нового предприятия. Чем лучше шли его легальные дела, тем успешней можно было заниматься делами нелегальными. В 1901 году в Баку под его патронажем была создана подпольная типография, вскоре начавшая выпускать основную часть тиража «Искры», которую теперь не требовалось доставлять из-за границы с неизбежными при этом издержками.
Финансирование работы типографии осуществлялось из самых неожиданных источников. Так, к примеру, когда в Баку прибыла с гастролями В.Ф. Комиссаржевская, известная своим сочувствием к революционному движению, Красин убедил ее устроить благотворительный концерт для местной «элиты», сборы с которого пошли на покупку новой типографской машины. Пикантность ситуации придало и то обстоятельство, что концерт проходил в доме начальника жандармского управления...
q q q
В 1903 году Красин (Никитич) был кооптирован в состав ЦК РСДРП. Начался период новых разъездов по стране, установления контактов с местными организациями, руководства их работой. Леонид Борисович фактически стал партийным «министром финансов»: в его обязанности входило добывание средств для работы партии.
А.М. Горький считал Красина вторым «по уму и таланту» человеком в партии – после Ленина. Писатель вспоминал: «В первый раз я услышал имя Леонида Красина из уст Н.Г. Гарина-Михайловского; это было в Самаре в 95–6 годах. Убеждая меня в чем-то, в чем я не мог убедиться, Гарин пригрозил:
– Вас надо познакомить с Леонидом Красиным, он бы с вас в один месяц все анархические шишки сточил, он бы вас отшлифовал!»
После личного знакомства Горький так охарактеризовал внешность Красина: «тонкий, сухощавый, лицо, по первому взгляду, будто «суздальское» с хитрецой, но, всмотревшись, убеждаешься, что этот резко очерченный рот, хрящеватый нос, выпуклый лоб, разрезанный глубокой складкой, – все это знаменует человека, по-русски обаятельного, но не по-русски энергичного».
Впоследствии Горький познакомил Красина с Саввой Морозовым. Революционно настроенный фабрикант обещал выделять на партийные нужды две тысячи рублей в месяц, а кроме того, пригласил Леонида Борисовича в Орехово-Зуево, строить там электростанцию, подобную бакинской. Здесь Красин и обосновался.
Между тем надвигалась первая русская революция. Кровавое воскресенье 9 января 1905 г. застало Леонида Борисовича в Петербурге. В феврале он прибыл в Москву, где принял участие в заседании ЦК РСДРП, проходившем в квартире писателя Л. Андреева. Однако, вернувшись после перерыва, Красин заметил около дома подозрительную активность: как оказалось, весь состав ЦК в этот момент был арестован. Красин, таким образом, ареста избежал, но вынужден был перейти на нелегальное положение.
В апреле 1905 года он по подложным документам покинул страну, чтобы принять участие в 3-м съезде партии, который проходил в Лондоне. Съезд окончательно оформил раскол партии на большевиков и меньшевиков. Красин, который до этого момента стремился к примирению двух фракций, окончательно и твердо примкнул к большевикам.
Вскоре стало ясно, что Красин не находится под подозрением полиции: никто из арестованных членов ЦК не назвал его имени. А значит, он мог вернуться в Россию, чтобы непосредственно принять участие в организации революционных действий. Он вновь перешел на легальное положение и нашел новое место работы – заведующим кабельной сетью «Электрического общества 1886 года».
О том, чем Красин занимался в разгар революционных событий, вспоминает он сам: «...Самая интенсивная работа по организации партии, создание технического аппарата, широчайшая пропаганда и агитация в массах... активная подготовка к вооруженному восстанию, целый ряд конспиративных предприятий и технических дел – все это целиком заполняло время, а тут еще надо было делать очередную легальную работу, прокладывать по улицам Петербурга десятки верст кабеля, модернизировать электрическую сеть...»
Красин был избран в Петербургский Совет, где стал членом большевистской фракции. После самоубийства Саввы Морозова именно благодаря хлопотам Красина партия получила все деньги, которые ей предназначались по завещанию революционно настроенного миллионера. Занимался Леонид Борисович и доставкой оружия, и разработкой взрывчатки...
Так прошли сверхнапряженные 1905 и 1906 годы. 1 мая 1907 г. Красин был арестован в Москве, но вскоре освобожден за недостатком улик. Да и общественное положение помогло «выкрутиться». Новый арест последовал в марте 1908 года, на этот раз в Великом княжестве Финляндском, в Выборге. И вновь ему удалось уйти, пользуясь автономными финскими законами. Но теперь Леониду Борисовичу пришлось отправиться за границу надолго.
q q q
Осенью 1908 года Леонид Красин осел в Берлине. Сюда же перебралась его жена Любовь Васильевна с детьми. Чтобы прокормить семью, Леонид Борисович устроился по специальности – инженером в немецкую электротехническую фирму «Сименс и Шуккерт».
За границей некоторое время продолжалась и его партийная деятельность. В обстановке «разброда и шатания», царившей в РСДРП, как и во всем революционном движении, после разгрома революции 1905–1907 гг. в партии появились новые группы – ликвидаторы, отзовисты... Красин примкнул к фракции ультиматистов. Группа требовала предъявить ультиматум социал-демократической фракции в Государственной думе, потребовав от нее либо по всем вопросам подчиняться партии, либо уйти из парламента. Вместе с Горьким и А.А. Богдановым Красин принял участие в создании партийной школы на Капри.
После поражения отзовистов и ультиматистов во внутрипартийной борьбе Красин временно отошел от политики и всецело сосредоточился на своей профессиональной деятельности. Впрочем, продолжалась его дружба с Горьким, он участвовал в делах его берлинского издательства. Да и продолжал материально помогать русским социал-демократам, оказывавшимся в Берлине.
В 1912 году Красина ждал новый поворот судьбы: он возглавил московское представительство фирмы «Сименс и Шуккерт». Таким образом, в отличие от упомянутого выше своего будущего «биографа» (хотя, конечно, жанр повести В. Аксенова – не биографический, это чисто художественное произведение авантюрного жанра, где реальный Красин окружен вымышленными персонажами), Леонид Борисович на Западе не остался, а вернулся в Россию. Хотя его инженерный и организаторский талант явно ценился капиталистами.
В 1913 году Красин стал уже директором всероссийского представительства фирмы и вновь перебрался в Петербург. В 1914 году, после начала войны с Германией, он перешел на другую работу, став директором-распорядителем порохового завода Барановского.
Очередной виток судьбы Л.Б. Красина произошел в 1917 году. После Февральской революции кандидатура известного хозяйственника, давно отошедшего от «экстремистов»-большевиков, называлась в числе возможных членов Временного правительства. Но реальное его возвращение в политику случилось только после Октября, и то не сразу. Поначалу он, как и многие (в частности, как его друг А.М. Горький), не верил в скорую перспективу победы социалистической революции в России.
Горький вспоминал о деятельности Красина в этот период: «...весною 17 года он способствовал возникновению «Ассоциации по развитию и распространению положительных наук», в члены которой, вместе с такими учеными, как академики Марков, Федоров, Стеклов, как Лев Чугаев, Заболотный, Филипченко, Петровский, Костычев и другие, вошли также и капиталисты Нобель, Улеман и еще кто-то. Целью «Ассоциации» было организовать в России ряд научно-исследовательских институтов. По инициативе Красина же учреждена в Петербурге «Экспертная комиссия», на обязанности которой возложен был отбор вещей, имевших художественную, историческую или высокую материальную ценность, в петербургских складах и на бесхозяйственных квартирах, подвергавшихся разграблению хулиганами и ворами. Эта комиссия сохранила для Эрмитажа и других музеев Петербурга сотни высокоценных предметов искусства».
Политическая позиция Леонида Борисовича постепенно менялась в ходе встреч с В.И. Лениным, контакты с которым возобновились после возвращения Владимира Ильича из эмиграции весной 1917 года. Но лишь в декабре он окончательно вернулся к большевикам. Это было связано с началом мирных переговоров в Брест-Литовске. Как и Ленин, Красин видел спасение России и революции в мирной передышке.
q q q
Сегодняшние пропагандисты, говоря о Брестском мире, не забывают охарактеризовать его как пример «революционного безразличия» к национальным интересам России. Но следует напомнить, что тогда «крайне левые» противники Брестского мира критиковали его именно с «ультрареволюционных» позиций, требуя продолжать «революционную войну» против кайзеровской Германии, чтобы помочь германскому пролетариату совершить революцию. Ленин же вместе с Красиным выступили как политики-реалисты, которым удалось сохранить независимость страны, пусть и ценой неизбежных уступок. Да и революция в Германии все же произошла через несколько месяцев, что и позволило впоследствии денонсировать этот неравноправный договор.
В качестве члена советской делегации в Бресте Красин занимался экономическими и финансовыми вопросами, стремясь «выторговать» как можно больше выгод для Советской России. Здесь в очередной раз пригодился его опыт как «министра финансов» партии в былые времена, так и руководителя крупных промышленных предприятий, знание особенностей капиталистической экономики.
В августе 1918 года Красин был введен в состав Президиума ВСНХ – Высшего совета народного хозяйства. Также он стал председателем Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной армии, членом Совета Обороны. В ноябре 1918 года был назначен народным комиссаром торговли и промышленности, с марта 1919 г. одновременно являлся наркомом путей сообщения.
В это время у него была и особая миссия. Подобно тому как А.В. Луначарский защищал и оберегал художественную интеллигенцию, привлекая ее потихоньку на сторону Советской власти, Красин привлекал, оберегал и собирал интеллигенцию техническую, к которой и сам принадлежал. Но не был он чужд и культурных – в узком смысле – тем. Как и Ленин, он отвергал ультралевые теории Пролеткульта, подчеркивая преемственность советской культуры по отношению к традициям русской дореволюционной культуры.
В первый же год революции Красин встал во главе проектирования энергетического строительства в Советской России. Под его председательством в октябре 1918 г. состоялась первая сессия Центрального электротехнического совета, на которую собрались крупнейшие ученые и инженеры. Был составлен общий план электрификации страны. По инициативе Красина начались работы по исследованию Курской магнитной аномалии, куда выехала экспедиция во главе с академиком П. Лазаревым.
Дипломатическая деятельность Красина продолжилась переговорами с Эстонией, завершившимися в феврале 1920 года подписанием мирного договора. В марте того же года он возглавил советскую делегацию, отправленную в страны Северной и Центральной Европы для переговоров о возобновлении торговых отношений. Поскольку Советская Россия не была признана странами Запада, делегация формально была не правительственной, а представляла кооперативные организации.
В мае Красин прибыл в Лондон. Ведя переговоры с советскими представителями, лидеры Антанты параллельно вооружали еще остававшегося в Крыму Врангеля, вооружали Польшу, которая в этот момент начала агрессию против Советской России.
Тем не менее за время дипломатического «турне» Красину удалось договориться с итальянскими кооператорами о развитии взаимной торговли, заключить ряд контрактов с датчанами и шведами. Недаром все-таки в честь Красина потом назвали именно ледокол. По сути, он и стал тем «ледоколом», который медленно и верно разбивал лед в отношениях Советской России с окружающим миром. На самом деле, впрочем, имя «Красин» получил в 1927 г. ледокол «Святогор», который удалось вернуть из Англии в Россию благодаря его дипломатической активности. В 1920–1923 гг. Красин занимал пост советского торгпреда в Великобритании.
q q q
Леонид Борисович в эти годы стал широко известен и в Советской России, и за рубежом, в том числе и в русской эмиграции. Разумеется, в рядах последней отношение к нему было очень разным – от ненависти до восхищения, в зависимости от того, что кто ставил на первое место – свои личные обиды на «проклятых большевиков» или национальные интересы России. Идеолог национал-большевизма Н.В. Устрялов, статьи которого положили начало признанию Советской власти со стороны довольно широких кругов эмиграции – не с революционных или марксистских, а с чисто патриотических позиций – высказывался о Красине крайне положительно, ставя его выше большинства других советских лидеров.
«Красин, – писал он, – в настоящее время является наиболее интересной и ценной фигурой коммунистической партии и советской власти. ...за ним – огромный деловой стаж, организационно-хозяйственный опыт большого масштаба, чем не могут похвалиться другие партийные нотабли – по большей части «чистые политики и партийные литераторы». ...Красинизм – будущее русской революции, становящееся ее настоящим. ...Подобно Ленину, Красин центральную задачу советской власти видит в экономическом воссоздании страны». Отметил Устрялов и выступление Красина на 12-м съезде партии с осуждением разнузданной антирелигиозной кампании, проводившейся тогда «левыми».
Правда, были и другие точки зрения. Например, Сергей Дмитриевский, бывший эсер, затем большевик и советский дипломат, ставший «невозвращенцем», позже, в 30-е годы, говорил о Красине как об одном из вождей «болота», политических карьеристов, «примазавшихся» к власти после революции. Дмитриевский даже сочувственно цитирует слова Троцкого о Красине – «наиболее темном в рядах этих политических проходимцев»: «Октябрьскую революцию он встретил с враждебным недоверием, как авантюру, заранее обреченную на неуспех».
Сами эти слова, как мы видели, вполне справедливы, хотя позиция Красина тогда не была редкостью и совпадала с позицией, к примеру, того же М. Горького с его «Несвоевременными мыслями». Но в целом отношение Дмитриевского к Красину не может не вызвать недоумения, ведь его взгляды были близки к взглядам Устрялова, он так же считал советскую власть русской национальной властью и приветствовал те идеологические изменения, которые происходили в Советском Союзе при Сталине. Чего стоит одно название его книги «Сталин – предтеча национальной революции». Но в Красине символ этих положительных изменений он, в отличие от Устрялова, не разглядел.
q q q
В 1922 году Красин – в составе советской делегации на Генуэзской конференции. Председателем делегации был другой основоположник советской дипломатии – Г.В. Чичерин. Оба коммуниста-государственника, хоть и не были раньше знакомы, быстро нашли общий язык.
Одной из важных тем в работе делегации стало отражение требований Англии и других западных стран о выплате «царских долгов». Советские представители в ответ на эти претензии предъявили встречные требования: компенсировать России потери, понесенные ею в результате иностранной интервенции 1918–1920 гг., которые многократно превышали дореволюционные долги. (Напомню, что после переворота 1991 года «царские долги» все же были выплачены «демократическим» режимом, а вот компенсация со стороны Запада за интервенцию пока еще ждет своего часа и нового Красина. Впрочем, теперь к ней надо будет прибавить компенсацию за развал Советского Союза и все этому сопутствующее...)
Требовали иностранные капиталисты и возвращения национализированной собственности, и отмены введенной в Советской России монополии внешней торговли. Разумеется, эти условия означали фактическое возвращение России в положение полуколонии Запада, то есть ликвидацию главного завоевания Октябрьской революции – если брать ее национально-освободительный аспект.
Отвергнув предложения англичан и французов, советские представители сделали «ход конем», заключив соглашение с Германией в Рапалло. Между двумя странами были восстановлены дипломатические отношения, они отказались от всех взаимных претензий. Таким образом, был прорван антисоветский фронт, который старательно формировала Антанта. «Лед тронулся».
Как государственник Л.Б. Красин проявил себя и во внутрипартийных делах. В самой РКП(б) в условиях НЭПа раздавались голоса за отмену монополии внешней торговли (с этих позиций выступали Бухарин, Пятаков, Сокольников и другие руководители), против чего при поддержке Ленина боролся Красин. В декабре 1922 года вынесенное было решение о ликвидации монополии было отменено пленумом ЦК партии, государственные интересы удалось отстоять.
1924 год ознаменовался официальным признанием Советского Союза Англией, Францией и другими европейскими государствами. В конце этого года Красин был назначен советским полпредом в Париже. В буднях дипломатической борьбы с очень нелегкими «партнерами» он успевал заниматься и культурной деятельностью: например, принимал участие в возвращении на родину бесценной коллекции пушкинских реликвий, собранной А.Ф. Онегиным, которая была передана Пушкинскому дому.
После Парижа – Лондон, куда Красин прибыл осенью 1926 года. Прибыл, к сожалению, неизлечимо больным: перенесенная когда-то на Кавказе малярия отозвалась через много лет лейкемией. 24 ноября 56-летний советский посол скончался в Лондоне. Похоронен Леонид Борисович на Красной площади в Москве, недалеко от Мавзолея В.И. Ленина, одним из инициаторов возведения которого он был.
По словам Горького, «Леонид Красин был из тех редких людей, которые глубоко чувствуют поэзию труда, для них вся жизнь – искусство». Инженер, организатор, патриот, созидатель, он вернется в общественное сознание в своем подлинном, не искаженном сегодняшней пропагандой облике, когда придет для этого время.

г. Иркутск

Павел ПЕТУХОВ

http://sovross.ru/articles/2004/49394


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Чт июл 30, 2020 7:20 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Восхищение Кожиновым
К 90-летию со дня рождения русского мыслителя

Владимир Винников

Пусть и "некруглый", но юбилей Вадима Валериановича Кожинова (5 июля 1930 г. — 25 января 2001 г.) — позволяет ещё раз вспомнить об этом удивительном человеке, который во многом определил "лицо" русской литературы и культуры последней трети ХХ века, а в каком-то смысле определяет даже сегодня, спустя почти двадцать лет после своей смерти.

Да, о нём сейчас говорят мало: иных уж нет, а те далече. Молчат и бывшие недруги, немало от Вадима Валериановича при его жизни претерпевшие, и бывшие соратники, которые все давно уже "сами с усами", и про то, что они — "птенцы гнезда Кожинова", вспоминать не особо желающие.

Самому юбиляру от того, ясное дело, уже не убудет и не прибудет, но попытаться расставить некие "точки над i" здесь и сейчас — кажется, самое место и время.

Не погружаясь в глубины кожиновской биографии (хотя там немало интересного, в том числе — подводных камней и течений), следует сказать, что до поры до времени она шла по накатанной колее советского академического учёного: школа — вуз (филологический факультет МГУ) — аспирантура (Институт мировой литературы АН СССР) — защита диссертации ("Становление романа в европейской литературе (XVI-XVII вв.)". 1958 год, пик хрущёвской "оттепели", 28-летний кандидат наук, работающий в самом что ни на есть главном "литературном храме" страны, в друзьях у него — чуть ли не весь будущий "цвет" советского диссидентства, а тогда — юных столичных интеллигентов, "детей ХХ съезда" и фестиваля 1957 года, мечтающих о едином счастливом человечестве будущего, окрылённом совместной победой над нацизмом и сталинизмом… О том самом "счастье даром для всех, и пусть никто не уйдёт обиженным!", по формуле братьев Стругацких. "В частности, в моём доме — вернее, между моим домом и домом Гинзбурга, делался такой известный журнал "Синтаксис", — признавался Кожинов.

"Сгубила" же Вадима Валериановича для дивного мира "общечеловеческих ценностей" — впрочем, это лишь моё личное предположение, скорее даже догадка — его интеллектуальная честность, помноженная на педантичность: имея доступ к спецхрану, в процессе работы над своей диссертацией он наткнулся на работы Михаила Михайловича Бахтина и настолько впечатлился ими (а это нужно было ещё суметь, далеко не всякий способен воспринять красоту такого рода!), что вместе со своим коллегой Георгием Дмитриевичем Гачевым "махнули" в столицу Мордовской АССР, в Саранск, где "за 101-м километром" от столиц тогда жил и работал Бахтин. Они поехали туда, как рассказывал сам Вадим Валерианович, чтобы не только выразить свою признательность пережившему "сталинские репрессии" учёному, к тому же — инвалиду, поддержать его. Но, как выяснилось уже после первых минут беседы — опять же, по словам Вадима Валериановича: "Это мы были — инвалиды и нуждались в его поддержке". После знакомства с ещё неопубликованными тогда работами Бахтина у Кожинова даже возникло разочарование в своей научной работе, поскольку он больше не видел в ней никакого смысла и даже хотел отказаться от издания своей книги "Происхождение романа", основанной на материалах кандидатской дисертации: "Это была словно астрономия Коперника в сравнении с астрономией Птолемея. Я писал свою работу не очень по-марксистски, но всё-таки в традициях гегелевской эстетики. А Бахтин всё это разрушил и построил свою, живую эстетическую Вселенную!" С учёной степенью кандидата филологических наук Вадим Валерианович затем и прожил всю оставшуюся жизнь, даже не предпринимая попыток каким-либо образом продолжить свою академическую карьеру. Хотя все возможности для этого не то, что были — его не раз и не два просили об этом. Но стать доктором наук, если сам Бахтин был "всего лишь" кандидатом, Кожинов себе позволить просто не мог.

И несколько лет своей жизни он фактически посвятил изданию и, можно сказать, пропаганде работ Бахтина в СССР и в мире, стучась во все двери, до которых мог дотянуться своей рукой и далее по цепочке… В результате в 1963 году в издательстве "Советский писатель" вышла книга "Проблемы поэтики Достоевского", а в 1965-м, в издательстве "Художественная литература" — "Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса", а за рубежом пошла настоящая лавина бахтинских публикаций. А одним из главных "моторов" этого процесса был Кожинов, который по данному поводу инициировал и вёл активную корреспонденцию с учёными-филологами всего мира.

Денис Бурмистров – Империя...
Есть противопоказания. Посоветуйтесь с врачом.
Маска медицинская 1 шт. - 3,3 руб.
Анекдот скверный СССР

Само собой разумеется, ничего общего со столь популярной ныне формулой "распространять, не рефлексируя", в этом взаимодействии не было — мировоззрение Бахтина очень сильно повлияло на мировоззрение Кожинова, но не в том смысле, что второе стало копией или каким-то продолжением первого, — ничего подобного! А в том смысле, что Вадим Валерианович благодаря Михаилу Михайловичу удостоверился в существовании тех измерений знания и мысли, которые ранее представлялись ему несуществующими или невозможными. Он сам "вышел в космос".

В космос русского Слова, в космос русской истории. Потому что "диалог", являющийся, по Бахтину, основой человеческой культуры, нельзя вести на разных языках или на каком-то абстрактно-искусственном языке типа эсперанто. И многое, сказанное на одном языке, не может быть сказано на другом, даже очень близком. Особенно — в поэзии, где возникают невероятно сложные сплетения не только звуков и смыслов, но и "незримых нитей" или "струн", на тончайших резонансах связывающих нас и то, что можно назвать, в современных терминах, "информационным полем Вселенной".

Кожинов начал вслушиваться в эти резонансы. Казалось бы, странно для его специализации: от европейского романа рассвета Нового времени — в стихию современного стиха. Но тут сошлось и то, что он и сам всерьёз увлекался поэзией, а первой официальной публикацией тогда 15-летнего Вадима стали стихи в газете "Пионерская правда" — "с подачи" самого Самуила Яковлевича Маршака; и то, что наша страна тогда пережила настоящую "поэтическую эпидемию": послушать популярных авторов собирались целые стадионы восторженных поклонников, а многотысячные тиражи стихотворных сборников раскупались, словно горячие пирожки. На слуху и памяти были даже не десятки — больше сотни "молодых" имён, а наверху этого нового "поэтического Олимпа" царили Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский и Роберт Рождественский. Первый из них очень точно и ёмко сформулировал эту ситуацию: "Поэт в России — больше, чем поэт!" Вот с чего бы то?

Невероятная популярность поэтического слова в "оттепельном" Советском Союзе, на мой взгляд, была вызвана сразу несколькими факторами.

Прежде всего, это, конечно, Победа 1945 года, которая дала мощный импульс не только окончательному формированию единого советского общества, но и послевоенному всплеску рождаемости: за 1946-1952 гг. население страны выросло более чем на 16 млн. человек.

Далее, это резкий рост его образовательного и культурного уровня, "от Москвы до самых до окраин", начало функционирования общего коммуникативного пространства страны на основе перехода сначала к обязательному семилетнему, а затем — и к обязательному восьмилетнему образованию.

Наконец, это быстрое, по историческим меркам — почти мгновенное, превращение нашей страны из аграрной в индустриальную, из сельской — в городскую. Согласно данным известного экономиста и демографа, профессора МГУ Бориса Сергеевича Хорева, ныне покойного, "точку равновесия", 50 на 50, РСФСР прошла в 1956 году, а СССР в целом — шестью годами позже, в 1962-м. Всего же в 1950-х—1960-х годах городское население страны выросло на 34,2 миллиона человек, а сельское — уменьшилось почти на 1,5 миллиона, то есть в города переехало не менее 30 миллионов вчерашних сельчан. Еще 21 миллион переехал из деревни в город за период 1959-1970 годов.

Такая смена условий и образа жизни, такая "невидимая катастрофа" образа жизни подавляющего большинства русского народа — его массовый "перелив" из традиционного сельского, крестьянского в городской индустриальный хронотоп не могли не привести к глубочайшим переменам самой структуры общественного сознания, одной из характеристик которого и стало возникновение на рубеже 1950-х—1960-х годов "самой читающей страны мира". В том числе и особенно — читающей стихи, слушающей стихи и, соответственно, стихи творящей…

В каком-то смысле популярная "эстрадная" поэзия тех лет была отчасти продолжением, отчасти "эхом" революционной (в широком понимании этого слова) поэзии 1910-х—1920-х годов, экспансии вовне своего "я": как личного, так и коллективного (даже — "коллективного бессознательного"). И в этом отношении тот же "пафосный" Роберт Рождественский вполне "гомеоморфен" с "исповедальной" Беллой Ахмадулиной.

Похоже, всё изменилось после Карибского кризиса 1962 года. Не так быстро, не сразу, но кардинально. Казалось бы, где ракеты, а где сонеты? Но связь между ними есть, и гораздо более прямая и жёсткая, чем можно предположить. От почти термоядерного столкновения двух сверхдержав, США и СССР, можно сказать, обе пошли трещинами. Правда, для американской, "западной", "капиталистической", значительно более "массивной" последствия оказались менее заметными, более "растянутыми" во времени и пространстве, чем для советской, "социалистической". И это обстоятельство сразу сказалось на нашем обществе и на отечественной поэзии. Обращённость вовне стала уступать место обращённости вовнутрь, и место "эстрадной" поэзии начала занимать и заполнять возникшие "общественные пустоты" поэзия "тихая", формирование которой оказалось неразрывно связано с деятельностью Вадима Валериановича Кожинова, который примерно с середины 1960-х годов стал выполнять функции своеобразного "серого кардинала" патриотической части русской советской литературы и, в особенности, русской советской поэзии. Его выдающиеся личные интеллектуальные и организаторские способности, несомненно, сыграли здесь определяющую роль.

Не будь Кожинова, жизнь и творчество многих его современников-поэтов могли выглядеть совершенно иначе — будь то Николай Рубцов или Анатолий Передреев, Юрий Кузнецов (хотя в гораздо меньшей степени, чем остальные) или Владимир Соколов, Станислав Куняев или Василий Казанцев, этот список можно продолжить не одним десятком имён…

Впрочем, поэзией как таковой дело не ограничилось — и к осознанию феномена так называемой "деревенской прозы" Кожинов тоже имеет самое прямое отношение. А уж про знаменитую дискуссию "Классика и мы", которая прошла 21 декабря 1977 года в Большом зале ЦДЛ по инициативе Вадима Валериановича, сказано-пересказано и писано-переписано столько, что порой кажется, будто внутриполитические конфликты того времени обретали максимально "литературоцентричную" форму. Именно после неё тогдашние "демократы" начали бить по Кожинову прямой наводкой из всех калибров имевшегося у них с избытком "информоружия", не брезгуя откровенной, но до сих пор на удивление живучей клеветой… Кульминацией той травли стала реакция на кожиновскую статью "И назовёт меня всяк сущий в ней язык…", опубликованную журналом "Наш современник" (1981, № 11) и посвящённую идее "всечеловечности" (Ф.М.Достоевский) и "вселенской миссии" (П.Я.Чаадаев) России, необходимости "единства всечеловечности и народности" для русского сознания, поскольку в противном случае "первая вырождается в космополитизм, а вторая — в национализм". Реакция эта выразилась не только в "оргвыводах", включавших отставку Юрия Ивановича Селезнёва, первого заместителя главного редактора журнала, который затем скончался от инфаркта в неполные 45 лет, и длившимся чуть ли не до начала горбачёвской "перестройки" негласным "мораторием" на публикации самого Кожинова. Нет, дело дошло до постановления ЦК КПСС "О творческой связи литературно-художественных журналов с практикой коммунистического строительства", опубликованного главной партийной газетой "Правда" 30 июля 1982 года…

Как бы то ни было, теперь всё это — часть нашей истории, откуда, точно из песни, слова не выкинешь. Особенно, если это слово — "Кожинов".

Разумеется, не стоит думать, будто Вадим Валерианович в период 1960-х—1980-х годов полностью концентрировался на делах литературно-критических и, шире, на общественных, включая созданное при его участии в 1963 году Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИК) или многолетнее ведение литературного объединения при Трёхгорной мануфактуре. Он вёл регулярную личную переписку почти с тысячей(!) корреспондентов из всех уголков СССР и всех слоёв советского общества, от академиков до рабочих (где теперь всё это богатство, возможно ли собрать хотя бы малую часть его — если даже кожиновские архивы, похоже, никому не интересны?). Могу лишь присоединиться к словам Сергея Куняева: "Кожинов обладал удивительным магнетизмом, он втягивал множество людей в своё поле, и в этом поле каждый — на время или навсегда — вырастал и в его, и в собственных глазах. Множество мыслей, щедро разбросанных им и не воплощённых в собственных статьях и книгах, подбиралось благодарными и внимательными собеседниками и воплощалось уже в их трудах". Не только в "трудах" — в стихах! Тот же Юрий Поликарпович Кузнецов, с которым у Кожинова шёл невероятно плодотворный и непрерывный идейно-творческий диалог (практически в полном соответствии с идеальной моделью Бахтина — в "большом пространстве" и "большом времени"), написал "по мотивам" этого диалога несколько замечательных стихотворений, одно из которых, датированное 1986 годом, сам Вадим Валерианович выделял особым образом, — думаю, его стоит лишний раз привести здесь для наших читателей.

"Петрарка"

"И вот непривычная, но уже нескончаемая вереница подневольного люда того и другого пола омрачает этот прекраснейший город скифскими чертами лиц и беспорядочным разбродом, словно мутный поток — чистейшую реку; не будь они своим покупателям милее, чем мне, не радуй они их глаз больше, чем мой, не теснилось бы бесславное племя по здешним узким переулкам, не печалило бы неприятными встречами приезжих, привыкших к лучшим картинам, но в глубине своей Скифии вместе с худою и бледною Нуждой среди каменистого поля, где её (Нужду) поместил Назон, зубами и ногтями рвало бы скудные растения. Впрочем, об этом довольно".

Франческо Петрарка,

из письма Гвидо Сетте,

архиепископу Генуи, 1367 год, Венеция.

Так писал он за несколько лет

До священной грозы Куликова.

Как бы он поступил — не секрет,

Будь дана ему власть, а не слово.



Так писал он заветным стилом,

Так глядел он на нашего брата.

Поросли б эти встречи быльём,

Что его омрачили когда-то.



Как-никак шесть веков пронеслось

Над небесным и каменным сводом.

Но в душе гуманиста возрос

Смутный страх перед скифским разбродом.



Как магнит потянул горизонт,

Где чужие горят Палестины,

Он попал на Воронежский фронт

И бежал за дворы и овины.



В сорок третьем на лютом ветру

Итальянцы шатались как тени,

Обдирая ногтями кору

Из-под снега со скудных растений.



Он бродил по тылам, словно дух,

И жевал прошлогодние листья.

Он выпрашивал хлеб у старух —

Он узнал эти скифские лица.



И никто от порога не гнал,

Хлеб и кров разделяя с поэтом.

Слишком поздно других он узнал.

Но узнал. И довольно об этом.

Можно добавить, что к Кожинову, по свидетельству целого ряда его знакомых, словно к киношному Чапаеву, можно было в полночь-заполночь если не прийти, то позвонить, чтобы уточнить какой-то факт или цитату, — и максимум, в особо трудных случаях, через полчаса получить полный и абсолютно достоверный ответ…

При этом Вадим Валерианович неутомимо продолжал и свою профессиональную научно-исследовательскую деятельность, посвящённую как "доклассической" русской литературе, так и "постдекабристскому" её периоду (1825-1841 гг.), особое внимание уделял творчеству Фёдора Ивановича Тютчева. И это был не какой-то абстрактно-академический интерес: дед Вадима Валериановича по материнской линии, Василий Андреевич Пузицкий, некоторое время был учителем детей Тютчева в Мураново… Итогом его изысканий стала вышедшая в 1988 году в серии ЖЗЛ издательства "Молодая гвардия" биография последнего представителя "золотого века" русской литературы.

Но когда "перестройка" всё явственнее стала превращаться в "перестрелку", когда начался инициированный "сверху" развал Советского Союза, "центр тяжести" кожиновских интересов практически полностью сместился из области литературы в область истории, прежде всего — отечественной, но полностью вписанной в контекст истории мировой. И здесь, опять же, по моему личному мнению, Вадим Валерианович очень вовремя поднял знамя, выпавшее из рук Льва Николаевича Гумилёва. Не в контексте "евразийства" и "пассионарных толчков", а в контексте единства, непрерывности и непреходящей ценности отечественной истории: "от Рюрика до наших дней".

Здесь даже нельзя сказать, будто он сделал работу вместо академических институтов и профессиональных историков. Он сделал работу против академических институтов и профессиональных историков, подавляющее большинство которых к тому времени стало представлять прошлое нашей Родины даже не как "дней минувших анекдоты", а в виде цепи сплошных ошибок и преступлений, которые на протяжении столетий не давали Москве, России и Советскому Союзу стать "полноправной частью цивилизованного мира", а не извечно пребывать "на обочине магистрального пути человеческой истории". Так он сделал следующий, казалось бы, невероятный шаг: из космоса русского Слова в космос русского Времени. Хотя для него самого этот шаг был не только необходимым, но и естественным — не случайно одна из последних подготовленных Вадимом Валериановичем к печати книг была названа "История Руси и русского Слова".

Завершая эту статью, могу сказать, что, Кожинов даже не вынес на себе, а пронёс это знамя, этот стяг отечественной истории, отечественной культуры через все "лихие девяностые" — из либерального "котла", откуда, казалось, никакого выхода нет и не будет. По сути, он применил к отечественной истории культурологическую оптику Бахтина, восстановив и утвердив единство её "хронотопа".

Вот кожиновские слова двадцатилетней давности: "Попытки переделать Россию по образу и подобию Запада, которые и сейчас продолжаются… бесплодны, и вовсе не потому, что Запад — какое-то зло, а Россия — добро, нет! Зла у нас не меньше, а в чём-то и больше, чем на Западе, но оно — другое. И попытки исправить наше зло чужим добром приводили и приводят только к обратному результату. То есть западные идеологии не универсальны, они — так или иначе — созданы и действуют в интересах Запада. Это необходимо понимать".

Сравните их с недавней статьёй президента России Владимира Путина, посвящённой итогам и урокам Победы 1945 года, — и вы увидите: налицо практически полное идейное совпадение между ними!

А значит, Кожинов актуален сегодня и точно не утратит своей актуальности ни завтра, ни послезавтра — до той поры, пока "общечеловеки" всех сортов не перестанут убеждать всех и самих себя в том, что "все люди одинаковы", поскольку относятся к одному и тому же биологическмоу виду Homo sapiens, у них одинаковые "основные инстинкты" и основные потребности, а значит — что хорошо для "Дженерал моторс", хорошо для Соединённых Штатов, а что хорошо для Соединённых Штатов, то хорошо и для всего человечества. Кожинов утверждал и отстаивал совершенно другие идеи и принципы: "Я никогда не говорил, что Россия лучше других стран. Я всегда говорил, что она другая. В ней есть свои достоинства и недостатки. Неизвестно, что перевесит на весах, куда, скажем, придут народы на последний Страшный суд". Кожинов утверждал социальное, человеческое достоинство людей, а не их биологическое, животное якобы "равенство"… И это лишало его оппонентов привычной опоры, привычного баланса. Хорошо помню паническую реакцию Андрея Нуйкина, одного из подписантов, которому в прямом телеэфире Вадим Валерианович отказался пожать руку, заявив, что та — в крови убитых защитников Дома Советов…

Время идёт и, образно говоря, понемногу перемещает Кожинова с фасада всё глубже и глубже — в фундамент, в основание отечественной культуры. И сейчас нет никаких сомнений в том, что это — крепкий камень, который никого никогда не подведёт. Я признаюсь в своём восхищении Кожиновым — навсегда!

https://zavtra.ru/blogs/voshishenie_koz ... yandex.com


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Сб сен 12, 2020 10:25 am 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Точка в поиске

Книги Александра Ивановича Куприна должны сопровождать человека – как и было в советское время с русскими классиками – на протяжении всей жизни. В детстве зачитываешься «Белым пуделем», в отрочестве – «Поединком» и военными рассказами, в молодости – «Гранатовым браслетом» и «Ямой», а в возрасте зрелом и совсем старшем – «Молохом», «Олесей», да и всем, что прочитано прежде, но с пониманием, естественно, и более глубоким, и более связанным с современностью. С интересом читались и воспоминания дочери писателя – Ксении, известной актрисы немого кино «Куприн – мой отец», в которых его образ нарисован с дочерней нежностью и многими подробностями, неизвестными ранее, искренне признававшейся: «Только вернувшись в 1958 году в Советский Союз, читая документы, вникая в письма, слушая рассказы немногих оставшихся современников, я по-настоящему начала узнавать и понимать моего отца, его жизнь, – писала Ксения Александровна. – Понимать многое в его характере и поступках, с его чисто человеческими достоинствами и недостатками...»

ВОИСТИНУ счастливы были советские читатели, сызмальства читавшие Куприна (1870–1938), чьи книги издавались в СССР, как и вся русская и советская классика, многомиллионными тиражами. Обладая поразительным умением воссоздавать жизненные картины так, что вам кажется, будто вы сами живете в описываемом времени, а персонажи знакомы или где-то видены, писатель предлагает читателю исподволь встать на сторону справедливости, ничуть не изменяя при этом своей выразительно реалистической манере рисовать образы объективно, без приукрашивания, без какого-либо сгущения литераторских красок. Нельзя не полюбить странствующих по Крыму полунищих, но гордых и независимых цирковых артистов – дедушку Ладыжкина с охрипшей шарманкой, акробата Сережу, с безоглядной отвагой бросившегося вызволять пуделя Арго, плененного дворником ради истеричного требования маленького своевольного барчука. С восхищением следишь, как раскрываются лучшие качества простой девушки Олеси под воздействием любви к образованному московскому барину Ивану Тимофеевичу, качества, которые она пронесла через все бытовые сложности, невзгоды. А за историям этими проглядывает лицо чуткого, наблюдательного автора, горячо переживающего за всякого обездоленного человека, встреченного им на жизненном пути. А гражданскую позицию свою он выразил словами добросердечного газетчика Сергея Ивановича Платонова из повести «Яма»: «Я бродяга и страстно люблю жизнь. Я был токарем, наборщиком, сеял и продавал табак, махорку-серебрянку, плавал кочегаром по Азовскому морю, рыбачил на Черном – на Дубининских промыслах, грузил арбузы и кирпич на Днепре, ездил с цирком, был актером – всего и не упомню. И никогда меня не гнала нужда. Нет, только безмерная жадность к жизни и нестерпимое любопытство… я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбою, или побыть женщиной и испытать роды; я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть на мир глазами каждого человека, которого я встречаю».
Свою малую родину – пензенский городок Наровчат, Куприн преданно любил и описывает его в рассказе «Царев гость из Наровчата» (1933) вроде бы весьма сурово: «Наровчат есть крошечный уездный городишко Пензенской губернии, никому не известный, ровно ничем не замечательный. Соседние городки по русской охальной привычке дразнят его: «Наровчат, одни колышки торчат». И правда, все наровчатские дома и постройки построены исключительно из дерева, без малейшего намека на камень, река Безымянка протекает от города за версту: лето всегда бывает жаркое и сухое, а народ – ротозеи». И все-таки писательское сердце теплеет, когда речь идет о земле, обихоженной трудом человека, о родной природе, о домашних животных: «По всему уезду пролегает превосходная хлебная полоса, природным густым черноземом на две сажени в глубину никакого удобренья не надобно: урожай сам-сто – груши, яблоки, сливы, вишня, малина, клубника, смородина – прямо хоть на международную выставку, а рогатый скот, домашняя откормленная птица и молочные поросята далеко превосходили и оставляли за собой не только Тамбов, но и Ярославль...» Еще же славился городок ремесленниками, делавшими превосходные бочки и решета, а также конными заводами – лошадей охотно раскупали на тамошних ярмарках, и, вопреки столь противоречивой характеристике, Александр Иванович часто поселял здесь своих героев...

ВОТ В ТАКОЙ патриархальной обстановке родился 7 сентября 1870 года Александр Куприн. Отец – Иван Иванович, обнищавший дворянин, работавший уездным письмоводителем, умер от холеры, когда мальчику был год, и мать – Любовь Алексеевна, происходившая из знатного, но тоже обедневшего татарского рода Кулунчаковых, отправилась в Москву, чтобы отдать сына в сиротское училище. В рассказе «Река жизни» Куприн вспоминал: «Мои первые детские впечатления неразрывны со скитанием по чужим домам, клянченьем, подобострастными улыбками, мелкими, но нестерпимыми обидами, угодливостью, слезливыми, жалкими гримасами, с этими подлыми мучительными словами: кусочек, капелька, чашечка чайку… Меня заставляли целовать ручки у благодетелей, – у мужчин и женщин. Мать уверяла, что я не люблю того-то и того-то лакомого блюда, лгала, что у меня золотуха, потому что знала, что от этого хозяйским детям останется больше и что хозяевам это будет приятно… Я ненавидел этих благодетелей, глядевших на меня, как на неодушевленный предмет, сонно, лениво, и снисходительно совавших мне руку в рот для поцелуя, и я ненавидел и боялся их, как теперь ненавижу и боюсь всех определенных, самодовольных, шаблонных, трезвых людей, знающих все наперед».
Московское сиротское училище, куда мальчика отдали, называлось Разумовской школой, поскольку размещалась она в бывшем имении графа Разумовского, где дети из бедных дворянских семей находились на полном пансионе, жили там и учились. В рассказе «Храбрые беглецы» Куприн устами мальчика-фантазера Нельгина, в котором легко угадываются черты автора, весьма нелестно отзывается об этом интернате – и о царивших порядках, когда воспитанников строго наказывали, вплоть до порки, и о преподавателях – про «чудовищ в юбках, старых, тощих, желтых дев с повязанными ушами, горлами и щеками, злых, крикливых, нервных». Недаром он подбивает своих друзей – Юрьева и Амирова – бежать в Наровчат, представленный как процветающий город, «вроде Москвы, но несколько красивее, а вокруг шумели дремучие леса, расстилались непроходимые болота, текли широкие и быстрые реки». Бабушкины деревни не были у него проиграны и прокучены «буйными предками», крепостные жили счастливо, не желая «уходить на волю», сам же сочинитель «замечательно скакал на белом арабском иноходце и метко стрелял из ружья, хотя и маленького, но вовсе не игрушечного, а взаправдашнего, бившего на целую версту».
В рассказе 1902 года «На покое» родной город совсем нехорош, описываемые персонажи не вызывают симпатий, если бы не всеобъемлющая любовь писателя к человеку, какого бы рода-звания тот ни был: «Когда единственный сын купца 1-ой гильдии Нила Овсянникова, после долгих беспутных скитаний из труппы в труппу, умер от чахотки и пьянства в наровчатской городской больнице, то отец, не только отказывавший сыну при его жизни в помощи, но даже грозивший ему торжественным проклятием при отверстых царских вратах, основал в годовщину его смерти «Убежище для престарелых немощных артистов имени Алексея Ниловича Овсянникова». И мы с болью и состраданием следим, как доживают здесь последние годы, а, может, дни: «бывший опереточный тенор Лидин-Байдаров, слабоумный, тупой и необыкновенно спесивый мужчина, с трудом носивший на тонких, изуродованных подагрой ногах свое грузное и немощное тело»; «бывший суфлер Иван Степанович – плешивый, беззубый, сморщенный старикашка» по былому прозвищу «Стаканыч», человек кроткий, набожный, сильно глуховатый на оба уха и, как все глухие, застенчивый»; «старый трагик Славянов-Райский», с «товарищами по общежитию» державшийся «надменно»; «Дедушка», которого, «как и Стаканыча, весь актерский мир знал больше по этому прозвищу, чем по фамилии»; комик Михаленко – «раздутый водянкой, задыхающийся от астмы циник». Однако все они живут с потаенной надеждой на изменения своей судьбы, хоть и умирает «Дедушка», и в комнате воцаряется «грозная, точно стерегущая кого-то тишина, а за черным окном бушевал ветер и бросал в стекла брызги дождя».

НО ВОТ кончилась для Куприна сиротская жизнь, вслед за которой началась жизнь военная. Кадетский корпус, куда он попал, предназначался для детей обнищавших дворян и был бесплатным, а оттуда он перешел в Александровское юнкерское училище в Москве, получив по выходе звание подпоручика и получив направление в 46-й Днепровский пехотный полк, стоявший в захолустных городках Подольской губернии. Хоть он и прослужил там всего четыре года, но они стали наиважнейшими в его творчестве: в 6-м сборнике «Знания» опубликовали повесть «Поединок», а ведь был май 1905 года, когда в Маньчжурии царская армия терпела поражение за поражением, пока не произошла окончательная и разгромная Цусима, причины же тому с необычайной силой изображены в повести. Офицерство встретило по-разному «Поединок». Кто-то посылал автору одобрительные телеграммы, но очень многие возмущались повестью, что тоже говорило о ее правдивости. Разгульное существование, фанаберия, интриги, грубое отношение к солдатам – все это было свойственно офицерской касте, где лучшие человеческие свойства глушились и попирались в угоду ложному толкованию понятия «офицерская честь».
В образе подпоручика Григория Ромашова писатель ясно показывает, каким должен быть честный русский офицер – для него истинная честь, искренняя любовь, самоотверженность в ней, раздумья о душе не только своей, но и другого человека являются нравственной сутью личности. А о социальной подоплеке представления о роли касты офицерской в жизни общества, о будущем общества и государства провидчески точно говорит офицер Незнанский: «Если рабство длилось века, то распадение его будет ужасно. Чем громаднее было насилие, тем кровавее будет расправа. И я глубоко, я твердо уверен, что настанет время, когда нас… станут стыдиться женщины и, наконец, перестанут слушаться солдаты. И это будет не за то, что мы били в кровь людей, лишенных возможности защищаться, и не за то, что во имя чести мундира, проходило безнаказанным оскорбление женщин, и не за то, что мы, опьянев, рубили в кабаках в окрошку всякого встречного и поперечного. Конечно, и за то и за это, но есть у нас более страшная и уже теперь непоправимая вина. Это то, что мы слепы и глухи ко всему. Давно уже где-то вдали от наших грязных, вонючих стоянок совершается огромная, новая светозарная жизнь. Появились новые, смелые, гордые люди, загораются в умах пламенные свободные мысли… А мы, надувшись, как индейские петухи, только хлопаем глазами и надменно болбочем: «Что? Где? Молчать! Бунт! Застрелю!» И вот этого-то индюшечьего презрения к свободе человеческого духа нам не простят – во веки веков!»
Еще до «Поединка», в 1896 году, Куприн пишет очерк «Юзовский завод» и повесть «Молох», обличая капитализм, укрепляющийся, по виду прогрессивный, но просто более тонко, более изощренно обирающий и унижающий человека. Главный герой «Молоха» заводской инженер Андрей Ильич Бобров, как и Ромашов, ищет в жизни любовь, верность, справедливость, но его напарник Станислав Ксаверьевич Свежевский – карьерист, да вдобавок уводит у него Нину, в кого тот влюблен, становится управляющим делами на заводе по воле богатого акционера Квашнина, испуганного не на шутку волнениями рабочих, на чью сторону пытается встать Бобров, даже хочет взорвать завод. Пусть Куприн и был далек от революционных мыслей, но писательская чуткость подсказала ему точно отобразить противостояние между людьми разнообразных классовых кругов. Интересно отметить, что в том же году В.И. Ленин в тюрьме, куда он был брошен за организацию петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», приступает к написанию монографии «Развитие капитализма в России», где убедительно доказывает, что в ходе развития капитализма неизбежно возникают противоречия, которые проявляются в росте классовой борьбы пролетариата и буржуазии. И у Куприна про завод сказано: «Тысячи людей, инженеров, каменщиков, механиков, плотников, слесарей, землекопов, столяров, и кузнецов – собрались сюда с разных концов земли, чтобы, повинуясь железному закону борьбы за существование, отдать свои силы, здоровье, ум и энергию за один только шаг вперед промышленного прогресса».
Не могу не добавить к слову: будучи в 1958 году на месячной студенческой практике в газете «Социалистический Донбасс» (Сталино, бывшая Юзовка, ныне Донецк Донецкой народной республики) и бывая дома у шахтеров и металлургов – как руководящих, так и рядовых, я видел у многих на полках, в шкафах книги Куприна, русских и советских классиков, стоящие рядом с книгами В.И. Ленина, К. Маркса, Ф. Энгельса, Г.В. Плеханова. Такова была тогда тяга людей к чтению, к образованию, к культуре. Не то что нынешние телепризывы делить людей на «элиту» и на исполнителей ее «предначертаний». А российская «элита» эта, согласно социологическим исследованиям ученых Швейцарии и «Сколкова», расположилась среди 32 стран на 23-й строчке, вместе с Ботсваной, бывшим британским протекторатом, где 70 % территории составляет пустыня. А предшественник нынешней «элиты» – купринский делец Квашнин, этот «мешок, набитый золотом», спесивый, самонадеянный и циничный, словно древнее божество Молох, вечно жаждущий крови. По словам Н.К. Михайловского, одного из редакторов журнале «Русское богатство», в котором «Молох» был напечатан, Куприна упросили переписать – по цензурным соображениям – последние страницы, повествующие о восстании заводских рабочих. Неслучайно Ленин, анализируя развитие российского капитализма, привлек к источникам и этот журнал, и, говоря об «исторической» роли капитализма, подытожил: «Признание прогрессивности этой роли вполне совместимо… с полным признанием отрицательных и мрачных сторон капитализма, с полным признанием неизбежно свойственных капитализму глубоких и всесторонних общественных противоречий, вскрывающих исторически преходящий характер этого экономического режима».

ОСТАВИВ армейскую службу в 1894 году, Александр Иванович приезжает в Киев, оттуда ездит по разным городам и весям. Переехав в 1901 году в Петербург, он работает секретарем «Журнала для всех», знакомится с А.П. Чеховым, А.М. Горьким, И.А. Буниным, после успеха «Поединка» пишет рассказы «Штабс-капитан Рыбников» о скрывающемся с ловкостью поразительной японском шпионе, «Реку времени», «Гамбринус» о скрипаче Сашке, чьи пальцы были перебиты погромщиками, но тот продолжал радовать простую одесскую публику кабачка игрой на губной гармошке, а смерть его стала буквально общегородским горем. В 1907–1911 годах Александр Иванович создает свои замечательные повести «Листригоны», «Суламифь», «Гранатовый браслет», совершает поездку за границу – в Ниццу, Марсель, Венецию, Геную, Ливорно, Корсику, Вену, Варшаву. Когда началась Первая мировая война, он открывает у себя дома госпиталь, в 1914 году его призывают в армию, но в июле 1915 года демобилизуют по состоянию здоровья. Тогда же выходит повесть «Яма», осуждающая унизительное положение женщины в царской России, вызвав разные отклики в связи с воспроизведением сцен в публичном доме, однако отнюдь не приглушившим гуманистическую направленность этого произведения, его всестороннюю социальную обобщенность.
Александр Иванович Куприн был удивительно открытым, искренним в своих мыслях и чувствах человеком, о чем вспоминают многие его современники. Во время восстания матросов на крейсере «Очаков» в ноябре 1905 года Куприн знакомится с лейтенантом Петром Шмидтом, их руководителем, поддерживает восставших с горячим сочувствием. В очерке «Севастополь. Ночь 15 ноября» Куприн с гневом, болью, возмущением рассказывает о свирепой расправе над матросами, что по приказу свыше учинил адмирал Чухнин.
«… Никогда, вероятно, до самой смерти, не забуду я этой черной воды и этого громадного пылающего здания, этого последнего слова техники, осужденного вместе с сотнями человеческих жизней на смерть сумасбродной волей одного человека. Лопается раскаленная броня с ее стальными заклепками. Страшный далекий безвестный крик: «Бра-а-а-тцы!» И потом вдруг что-то ужасное, нелепое, что не выразишь на человеческом языке, – крик внезапной боли, вопль живого горящего тела, короткий, пронзительный, сразу оборвавшийся крик. Это все оттуда. По катеру с ранеными, отвалившему от «Очакова», стреляли картечью. Бросившихся вплавь расстреливали пулеметами. Карабкавшихся на берег приканчивали штыками...»
А накануне, 14 ноября 1905 года, В.И. Ленин в статье «Войско и революция» отмечал: «Восстание в Севастополе все разрастается… Командование «Очаковым» принял лейтенант в отставке Шмидт, отставленный за «дерзкую» речь о защите с оружием в руках свобод, обещанных в манифесте 17 октября». На манифест этот, выпущенный под влиянием революционного движения, развертывающегося по всей России, поэт-большевик Павел Арский откликнулся стихами: «Царь испугался, издал манифест: «Мертвым – свобода! Живых – под арест!» Тюрьмы и пули Народу вернули… Так над свободой поставили крест!»
У Владимира Ильича Ленина, политика-революционера и государственного деятеля, создавшего первое в мире государство трудящихся, лавры которого на международной арене унаследовала Российская Федерация, с писателем и журналистом Александром Ивановичем Куприным было много общих творческих тем, к тому же они – ровесники. Их беседа состоялась в декабре 1918 года в Кремле, куда Куприн, благожелательно оценивший не только Февральскую революцию, но и Октябрьскую революцию поначалу, пришел с идеей издавать газету «Земля» для крестьян. Владимир Ильич идею одобрил, хотя сдержанно относился к сотрудничеству писателя в левоэсеровской газете «Знамя труда», и поручил Л.Б. Каменеву, председателю Моссовета, составить конкретный издательский план.
А вот Каменев, вечно недовольный своей удаленностью от центрального руководства, принялся интриговать, разговаривал с Александром Ивановичем высокомерно, на что тот вспылил и, раздосадованный, уехал в Гатчину, где жил частыми и сравнительно долгими наездами. И случилось непоправимое: 16 октября 1919 года Гатчину захватили белые, провели мобилизацию военнообязанных, в том числе поручика Куприна А.И., назначив его редактором газеты их Северо-Западной армии «Приневский край».
После разгрома белых Красной Армией Куприн находился в Ревеле (Таллин), в Гельсингфорсе (Хельсинки), потом с семьей уехал в Париж. Там он живет и работает, сочинив немало хорошего, яркого, но и, увы, сотрудничая с эмигрантскими газетами, живет с июля 1920 года до возвращения на Родину, о которой взволнованно писал: «Родина – это первая испытанная ласка, первая сознательная мысль, осенившая голову, это запах воздуха деревьев, цветов и полей, первые игры, песни и танцы...»
ГОДЫ ЭМИГРАЦИИ заставили Куприна пересмотреть многое в своей бурной жизни. Несмотря на сотрудничество в антисоветских газетах, он старается писать словно бы «по-прежнему»: в 1933 году завершает роман «Юнкера», пишет прекрасные рассказы «Ольга Сур», «Дурной каламбур», «Светлана», «Ночь в саду» и другие. Пытается писать и о французской действительности, но признается: «Нет куража, нет полета», пока не скажет однажды: «А что если сменить Париж на Москву?.. Вдруг снова заиграет вовсю творческая силушка?.. Кто бы ни топтался на родной земле, а она все равно остается родной. Вон Алешка Толстой – пересилил гордыню и страх и возвратился. Да как сумел развернуться!..» Газета «Правда» в №148 от 30 мая 1937 года в заметке «Возвращение Куприна в Советский Союз» со ссылкой на ТАСС сообщала: «29 мая выехал из Парижа в Москву возвращающийся из эмиграции на родину известный русский дореволюционный писатель – автор повестей «Молох», «Поединок», «Яма» и др. – Александр Иванович Куприн».
Поселился Александр Иванович Куприн с семьей в Ленинграде, на Выборгской стороне, в отличном «сталинском» доме №61 по Лесному проспекту, названном «Домом специалистов», в котором жили многие крупные деятели науки, производства, искусства – С.П. Королёв, Е.Н. Павловский, Л.В. Щерба, А.Л. Мясников, Н.В. Томский, Г.М. Нэлепп, Н.И. Альтман и еще многие. С восхищением знакомился Куприн с советской реальностью, заключил с «Мосфильмом» договор на съемки картины по своему рассказу «Штабс-капитан Рыбников», радовался, листая изданные в СССР свои книги. Но коварная болезнь подрывала его силы, и 25 августа 1938 года он скончался. Похоронили А.И. Куприна на Литераторских мостках Волкова кладбища. В память о нем названы улицы, установлены мемориальные доски, а в 1981 году в Наровчате был открыт на улице Куприна, 3, Дом-музей А.И. Куприна, пополненный также и экспонатами, переданными дочерью Ксенией Александровной. В Доме-музее проходят купринские чтения, на которых выступают литературоведы, учителя, школьники с докладами о выдающемся русском писателе.
«Он повсюду искал ту силу, что могла бы поднять человека до состояния внутреннего совершенства и дать ему счастье. В поисках он шел по разным путям, часто заблуждался, но в конце концов пришел к единственно правильному решению, что только величайший гений социализма приведет к расцвету человечности в этом измученном противоречиями мире, – напишет Константин Георгиевич Паустовский, младший современник Куприна, прекрасный, мудрый советский писатель. – Он пришел к этому решению поздно, после трудной и сложной жизни, после своего противоречивого и не всегда ясного отношения к революционным событиям, после некоторой склонности к анархическому индивидуализму, – пришел уже в старости, больной и утомленный своим непрерывным писательским трудом. Тогда он вернулся из эмиграции на родину, в Россию, в Советский Союз, и этим поставил точку под всеми своими исканиями и раздумьями».

Эдуард ШЕВЕЛЁВ

http://sovross.ru/articles/2022/49726


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Ср сен 23, 2020 11:15 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Николай Островский: Не сдадимся!

В канун юбилея мы воспроизводим интервью, данное московскому корреспонденту английской либеральной газеты «Ньюс кроникл» С. Родману за два месяца до смерти Николая Островского: его сердце остановилось 22 декабря 1936 года. Это последнее публичное высказывание писателя, до сих пор остающееся малоизвестным. Послушайте, как звучит и резонирует каждое слово смертельно больного и несгибаемого человека...




№12594, 23.09.2004



Корреспондент. — Я хотел встретиться с вами еще в Москве, по возвращении из Лондона, но не застал вас там: вы уже уехали в Сочи.



Островский. — Да, я уехал пятнадцатого мая.



К. — Скажите, где вы работаете летом?



О. — Я работаю здесь, на этом балконе, или на веранде, где больше тени и прохладнее.



К. — Вы знаете, за последнее время вас очень много читают за границей.



О. — Да, книга переводится на французский, голландский и английский языки. Уманский, который ведает переводами произведений советских авторов на иностранные языки, подписал уже договор с одним из английских издательств, но не знаю, с каким.



К. — Возможно, что это «Голланс» или «Юнвин».



О. — В английском издании книга будет сокращена на пятьдесят три страницы, но это не из политических, а только из коммерческих соображений. Три месяца назад перевод был готов, так что скоро книга, вероятно, выйдет в свет. Книга издана на чешском языке и на японском. Готовится к изданию в Канаде. В Нью-Йорке печатается в ежедневной газете «Новый мир» на русском языке. Намечается еврейское издание книги в Америке.



К. — Коммунистическим издательством?



О. — Нет, в этом году СССР посетил один американский издатель, который приобрел для себя много произведений советских авторов и, между прочим, «Как закалялась сталь», в которой его внимание особенно привлекли сцены погрома — в четвертой главе первой книги. Он считает, что она будет интересна для евреев.



К. — Я только недавно начал читать «Как закалялась сталь» и прочел совсем мало: мне трудно читать по-русски. Очень немного из советской литературы переведено на английский язык.



О. — Да. Только «Тихий Дон», частично «Поднятая целина»...



К. — И еще есть антология. Но вы следите за советской литературой и знаете, что за последнее время советская литература дала мало хороших произведений.



О. — Вы думаете, что мало? Для меня было большой неожиданностью издание «Как закалялась сталь» в Японии: ведь там такая суровая жандармская цензура.



К. — Но цензура эта строга только к политически опасным вещам. В Японии очень большая интеллигенция.



О. — А «Как закалялась сталь», по-вашему, не опасна?



К. — Я прочел совсем немного, не могу судить. Но я знаю, что сейчас за границей большой интерес к вашей личности. Ведь в романе ваша личность играет большую роль.



О. — Раньше я решительно протестовал против того, что эта вещь автобиографична, но теперь это бесполезно. В книге дана правда без всяких отклонений. Ведь ее писал не писатель. Я до этого не написал ни одной строки. Я не только не был писателем, я не имел никакого отношения к литературе или газетной работе. Книгу писал кочегар, ставший руководящим комсомольским работником. Руководило одно — не сказать неправды. Рассказывая в этой книге о своей жизни, я ведь не думал публиковать книгу. Я писал ее для истории молодежных организаций (Истомол), о гражданской войне, о создании рабочих организаций, о возникновении комсомола на Украине. А товарищи нашли, что книга эта представляет и художественную ценность.



Если рассматривать «Как закалялась сталь» как роман, то там много недостатков, недопустимых с профессиональной, литературной точки зрения (ряд эпизодических персонажей, которые исчезают после одного-двух появлений). Но эти люди встречались в жизни, поэтому они есть в книге. Если бы книга писалась сейчас, то она, может быть, была бы лучше, глаже, но в то же время она потеряла бы свое значение и обаяние. Книга дает то, что было, а не то, что могло быть. В ней суровое отношение к правде. И в этом книга неповторима. Она не создание фантазии и писалась не как художественное произведение. Сейчас я пишу как писатель и создаю образы людей, которых не встречал в жизни, описываю события, в которых не участвовал.



К. — Я читал эпизод — возвращение Павла к матери — и думал, что Роллан посвятил бы этому целую главу, а у вас очень скупо. Но читается с большим интересом, хотя я читаю очень критически. Тут как бы видишь возникновение писателя. Интересно, каков будет роман «Рожденные бурей».



О. — Вторая моя книга отличается от первой и по стилю, и по построению сюжета. Может быть, книга будет интересна фабулой, романтической подкладкой, будет увлекательна, но навряд ли будет иметь такое значение, как «Как закалялась сталь», она в полной мере — создание фантазии: ни герои, ни поступки их не идентичны фактам. Я пользуюсь правом художника, — не искажая исторических событий, дать их в своем преломлении.



К. — Каков сейчас тираж «Как закалялась сталь»?



О. — Тираж ее сейчас достигает 1 500 000, и до конца года будет еще несколько изданий, всего будет 1 750 000 — 2000000 экземпляров. В два-три года книга выдержала пятьдесят два издания. В одном 1936 году она издана тридцать шесть раз. Даже для наших темпов это грандиозно. Она нашла пути к сердцам читателей, особенно к молодежи, потому что, помимо своих художественных достоинств, без которых она не волновала бы, она сурово-правдива. Книга нашла людей, о которых в ней рассказано: они пишут мне, и ни один не сказал, что я как-то исказил события или характеры.



Все события и участники их даны без прикрас, со всеми плюсами и минусами, со всеми страданиями и радостями.



К. — Искренно говоря, на меня сильнее всего действует ваша преданность идее коммунизма. Человек поставлен жизнью в такое положение, что не может быть активным на фабрике, заводе, и он находит иной способ работать. Чувствуешь большое уважение к такому человеку, поэтому у меня явилось желание увидеть вас.



Вы не только большой художник, вы своей жизнью возбуждаете в людях стремление работать, быть полезным обществу, делать, как вы. Ваш лозунг «не сдадимся» увлекает за вами многих и многих. Был ли у вас Роллан?



О. — Меня не было в Москве во время его пребывания там, но в следующий его приезд в СССР я надеюсь встретиться с ним.



К. — Когда-то будет написан роман о вас, я в этом убежден. Пока еще это время не наступило. Но вас уже знают за границей. Вы, несомненно, завяжете связь с большими писателями Запада. У вас был Андре Жид. Скоро Островский будет известен во всем мире так же, как в своей стране. Буржуазия ценит мужество в людях. Ваше мужество вдохновляется большевистским духом. Буржуазия будет вынуждена узнать, что такое большевистское мужество и как его воспитывает партия. Из книги узнают человека, которого любит вся страна, которого уважает и бережет правительство.



О. — Товарищ (не обижайтесь, что я называю вас таким словом, это одно из прекраснейших слов, созданных революцией, по тому содержанию, которое в него вкладывается), я хочу спросить вас о ваших убеждениях.



Вы — представитель буржуазной газеты, а ваши личные убеждения? Если вы — мужественный человек, вы должны сказать мне правду.



К. — За пять лет жизни в Москве я приобрел много друзей-коммунистов, которые относятся ко мне с полным доверием. Меня знают в НКИД как дружественного журналиста... <нрзб>. «Ньюс кроникл» — либеральная газета. Мне приходилось не раз бросать работу в газетах, которые начинали вульгарно относиться к СССР. Я приехал сюда работать, так как мне хотелось жить в СССР и изучить его. Для меня несомненно, что коммунизм — следующий этап цивилизации.



О. — Безусловно! Но сейчас в капиталистических странах журналисты вынуждены прибегать ко лжи. Больше того, целые политические партии лгут в своей работе. Правды они говорить не могут, так как массы отойдут от них, и они должны маневрировать между двух групп — правящей группой и трудящимися массами. Наша партия состоит на восемьдесят процентов из пролетариев. Они честны своим трудом, и только они имеют право быть хозяевами страны. Нас обвиняют в разрушении творений искусства, но вы видите всю подлость этой клеветы. Нигде искусство так не охраняется, как у нас. А читают ли где-нибудь Шекспира так, как у нас? И это рабочие, которых считают варварами. А вопросы гуманизма! Говорят, что мы забыли это слово. Подлая ложь. Наоборот, гуманизм по отношению к врагам был причиной многих ошибок. Наша мечта — возрождение человечества.



К. — Да. В Сочи хорошо видишь заботу правительства о здоровье и отдыхе трудящихся.



О. — Это только начало. Ведь колесо в начале вращения не дает 1500 оборотов, это приходит постепенно. А помните «Россию во мгле» Уэллса? Он считал, что в Кремле сидят мечтатели и романтики и сочиняют сказки. Странный он человек — при огромном уме и таланте в нем все-таки такая ограниченность. Он пишет фантастические вещи и видит (правда, искаженно видит) на 1500 лет вперед, но не хочет видеть того, что творится сегодня у нас. Бернард Шоу — огромная личность, с необыкновенно острым умом, и его у нас прекрасно знают, и не только в городах, но и в селах.



К. — И Уэллс и Шоу — отсталые люди по сравнению с Ролланом, А.Жидом, Барбюсом. Вот это настоящие люди.



О. — Но Бернард Шоу выше Уэллса. Мы ему прощаем, что он не двигается вперед. Это ведь не так просто в семьдесят восемь лет.



К. — Шоу нельзя верить. Из-за хорошей поговорки он готов изменить политическим убеждениям. Вы знаете, что английские газеты рассматривали процесс троцкистов как инсценировку, и только «Ньюс кроникл» была исключением. Я добился, чтобы видный юрист и общественный деятель Притт дал в «Ньюс кроникл» статью о процессе. Это стоило газете двадцать пять фунтов, но это было авторитетно. Когда в «Ньюс кроникл» была помещена статья о стахановском движении, то редакция стала получать много писем, в которых были высказаны опасения, что при стахановских темпах добычи угля в СССР Англия не сможет конкурировать с ним в экспорте угля. Письмо это я показал в НКИД Уманскому, потом Орджоникидзе, и на следующий день я ехал в Донбасс, откуда и давал корреспонденции.



Во время процесса Пикель одним примером характеризовал Зиновьева. Зиновьев написал книгу и в ней привел цитату, которую он считал принадлежащей Ленину. Пикель установил, что эта цитата из произведений Сталина. На следующий же день цитата была раскритикована. Вот такую искренность можно найти и у Бернарда Шоу. Ему уже не верят. А Роллан — это вершина цивилизации и гуманизма, как Жид и Барбюс. У англичан нет таких людей, кроме Томаса Манна. В Америке есть Драйзер, но на него не вполне можно положиться. Ведь выступил же он в 1935 году в защиту антисемитизма. Сейчас в Америке рост фашизма и антисемитизма. Самая светлая личность в мире — это Роллан.



О. — Да, и он привлекает к себе все чистые сердца. У него огромное сердце.



К. — Теперь самое острое оружие в разговоре с интеллигентами на Западе о коммунизме — это слова Роллана, Жида, Барбюса.



Человечество понимает, что у вас дело идет хорошо. СССР посетил недавно один литовец, профессор, турист. Он не был здесь двадцать лет. В беседе со мной он сказал, что они думали, что без частной собственности у большевиков не может дело пойти: стимула нет. Но, оказывается, дело идет. Он видит: идут поезда, работают гостиницы и так далее. Больше — он видит огромные стройки. Он видит громадную работу по поднятию культурного уровня населения. И вот, настроенный против при приезде, он уезжает убежденный, что коммунизм — большая сила. Он профессор философии, религиозен и очень недоволен, что в СССР царит атеизм. Он говорит, что коммунисты, которые работают по принципам христианства, невольно, но обязательно станут христианами.



О. — Это парадокс. Великий ученый Павлов был очень долго религиозен. Но понятно, что у него это шло от воспоминаний детства и еще от некоторого фрондерства. Хочу — и иду в церковь, и никто запретить мне не может. Мы — коммунисты-материалисты и понимаем, как страшна машина угнетения человечества. Она уже отработала. Когда-то капитализм имел цивилизаторскую роль, созидательную. Хоть и на основе эксплуатации, но он создавал огромные ценности. Этого не будешь отрицать. Но то, что делается сейчас: выбрасываются в море бочки масла, тысячи тонн кофе...



К. — Известно ведь, что Рузвельт платил фермерам, чтобы они уничтожали свои посевы.



О. — Разве это не признак распада, гниения капитализма? Англия, огромная культурная страна в прошлом, сейчас не продолжает культурного роста. Там только старые ценности, сложенные в ящики, заплесневелые, и ничего нового. Наступил паралич, нужна новая свежая кровь, чтобы снова развиваться и творить. А новой крови они не могут взять, так как она только в коммунизме. Коммунизм — возрождение всего мира. А это для правящих классов звучит страшно. Политикой Англии руководят люди, место которых в доме умалишенных. Если страшен один сумасшедший с револьвером, то что же сказать о таких, которые могут бросить в бойню сорок пять миллионов человек, всю нацию и залить кровью весь мир? Как до сих пор не стало ясным за границей, что СССР не ставит своей целью все истребить?



К. — Нет, теперь уже начали это понимать.



О. — Да? В истории останутся имена одиночек-властителей, ужасных и жутких: Гитлера, Муссолини. Но самое отвратительное чудовище — это буржуазная печать. Каково положение журналиста: или лги и получай деньги, или будешь вышвырнут вон? У кого честное сердце, тот откажется, а большинство пойдет на это.



Трудно удержать там честное имя. А ведь страшно жить так. Журналисты лгут сознательно. Они всегда знают правду, но продают ее. Это профессия проститутки. Фашисты видят отлично, где хорошо, но они будут уничтожать это хорошее из ненависти. И вот рабочие массы читают газеты, многие верят им. Это страшнее всего.



Мы уважаем честную открытую борьбу с оружием в руках. Я сам дрался и убивал и, будучи впереди цепи, вел на это других. Но не помню случая, чтобы мы уничтожали сдавшегося, безоружного врага. Это был уже не враг. Откуда осталась у бойцов теплота к этим людям, которых десять минут назад они без пощады рубили? Я сам отдавал последнюю махорку. Были отдельные, единичные выступления махновцев, недавно попавших в отряд, но мы их перевоспитывали и боролись с ними.



Я, если бы чувствовал неправоту дела, которое я выполняю, мне кажется, я не мог бы никогда улыбаться. Вы знаете, не надо было агитаторов, чтобы сделать пленных своими товарищами. Лучше агитатора — бойцы с их теплым отношением, которое разоблачало ложь офицеров. Пленный солдат, познанский крестьянин, чувствовал полное спокойствие за свою жизнь и быстро становился нашим. И совершенно другое отношение к пленным красноармейцам со стороны польских офицеров. Как они издевались: выкалывали глаза, истязали, уничтожали попавших в плен бойцов, эти носители культуры! А ведь говорили на Западе, что Польша — страж культуры?! Я сам видел все издевательства польских офицеров. Я могу смело говорить о них, я испытал их: вот откуда и пламя ненависти к фашистам.



Я знаю, что такое гнет капиталистической эксплуатации. Я работал с одиннадцати лет, и работал по тринадцать-пятнадцать часов в сутки. Но меня били. Били не за плохую работу, я работал честно, а за то, что не даю столько, сколько хозяину хотелось взять от меня. Таково отношение эксплуататоров к трудящимся во всем мире. И эти люди говорят о гуманности! А дома они слушают Вагнера и Бетховена, и призраки замученных ими людей не смущают их покоя. Их благополучие построено на нечеловеческом отношении к рабочим, которых они презирают за некультурность. Но как рабочий может стать культурным в условиях капиталистической эксплуатации? Не они ли тянут его назад, к средневековью? У нас тоже есть недостатки, но это остатки старого наследства...



К. — Какие недостатки имеете вы в виду?



О. — Отсталость сельского населения, например: на селе еще много неразвитых людей. Столетиями крестьян заставляли жить жизнью животных, не давая доступа к знанию, всячески затемняли сознание. Ведь единственной книгой для народа было «Евангелие» да еще рассказы о дьяволе. И это особенно последовательно проводилось в отношении национальных меньшинств. Давно ли в Кабардино-Балкарии изжиты чисто средневековые обычаи, обряды, жуткое отношение к женщине? Разжигание национальной розни — один из методов политики капиталистов. Вполне понятна их боязнь объединения угнетенных народов.



К. — Две недели назад я имел продолжительную беседу с Литвиновым. Он считает, что Гитлер приближает войну с СССР и она неизбежна. Но он уверял, что среди немецких солдат во вражеских траншеях найдутся тысячи друзей СССР. И это так и будет, конечно.



О. — Все изменилось со времени Октября. Царской «Расеи» больше нет. Что нес с собой русский солдат? Царский флаг и дикую эксплуатацию своей отечественной буржуазии. Наша же армия не будет армией-победительницей, жестокой к побежденному народу. Наш красноармеец знает, что его враг не немецкий народ. Он знает, что после нашей победы будет братство народов. И раз враг бросил оружие, отступил, то войдут на его территорию не разбойники, не враги, а товарищи. А мы будем побеждать, занимать города, потому что революционные армии всегда побеждали реакционные. Борьба будет ожесточенной. Гитлер сумел сыграть на национальном унижении и сумел разжечь страшный шовинизм. Это страшная вещь. У нас в Союзе 168 национальностей, и в то же время у нас теперь настоящее братство народа. А двадцать лет назад я сам был свидетелем безобразных издевательств над евреями. Сейчас это дико нелепо. В Красной Армии особенное внимание уделяется политическому воспитанию бойцов. Я сам до 1923 года был комиссаром батальона. Никогда мы не говорили, что немцы или поляки наши враги. Это было бы преступно. Это наши друзья, закованные в цепи капиталистического рабства... Угнетение и произвол не везде одинаковы: есть фашизм, и есть демократизм, хотя тут и там капиталисты. Мы не уравниваем их, мы ловим каждого честного человека. Фашизм душит все самое честное, благородное и прекрасное в Германии и Италии. И если они вынудят нас воевать, то мы, конечно, будем наступать на них, ибо тот, кто наступает, тот побеждает. Хотя завоевательных тенденций мы ни в коем случае не внушаем своим бойцам. Но если у фашистов еще будут фронты, то спокойных тылов у них не будет.



К. — О, конечно! Даже подростки, даже дети знают, что такое фашизм.



О. — А мы на занятых территориях уже через месяц будем иметь друзей. У нас железная дисциплина — наша армия никогда не будет чинить насилия. В гражданскую войну виселицы, следы погромов, учиняемых белыми, вызывали у бойцов страшное чувство мести. Но мы не допускали, чтобы оно обратилось на невооруженное население. Работа комиссаров всегда предотвращала античеловеческие поступки, бойцы берегли честь красного знамени.



К. — Да, у вас много друзей везде. Я чувствую и знаю это. И в критические моменты к вам перейдут буржуазные и мелкобуржуазные интеллигенты. Я уверен, что рабочие Англии, Америки, Франции покажут искреннее желание помочь СССР. Процесс истории движется очень медленно, но сейчас он идет быстрее, чем когда бы то ни было.



О. — Для меня особенно интересна встреча с вами. Что творится сейчас за рубежами? Особенно в нашем лагере, среди журналистов, которые знают правду о положении вещей? Где их симпатии?



Я говорю о руководящих позициях английской буржуазии. Вы поймете, я спрашиваю вас как писатель.



К. — Большинство из руководящих деятелей и журналистов — фашисты. Имеет значение происхождение их. Они все почти выходцы из буржуазии. Боязнь потерять хорошее место, обеспеченную жизнь делает из них фашистов. Но многие не понимают, в чем дело. У нас придают большое значение классовому происхождению. И это правильно: оно определяет, куда пойдет человек.



О. — Англия держится особой политики. Я не хочу ее оскорблять, но в ее политических позициях нет определенности.



Нельзя сказать, что она скажет завтра, куда и с кем пойдет.



К. — Не так давно я посетил Гарвина (это издатель «Обсервера», куда я пишу раз в неделю). Мы беседовали шесть—семь часов. Он близок к лорду Астору и Голдвину, и он в курсе всей политики Англии. Я много рассказывал ему о положении на Советской Украине — о коллективизации, о громадном росте культурности населения, об образовании. Он сказал, что журналист должен быть искренним и писать то, что думает. Но я вижу, что мои корреспонденции там так обрабатывают, что главная мысль их бывает удалена, они не дают читателям полного представления о СССР. Так вот, выслушав мою информацию об Украине, он сказал, что хотя большевики и много сделали на Украине, а будь там немецкая голова, было бы сделано гораздо больше. Он за Гитлера, и не только он.



О. — Читатели буржуазных газет — жертвы разбойников пера. Газеты изо дня в день повторяют клевету о СССР, и читатели верят в конце концов. Журналисты видят правду. Они раньше всех чувствуют угрозу войны, знают мировое соотношение сил. Они должны спросить себя: какова их работа, куда они идут?



К. — У меня это давно решено. В Англии и Америке партия растет. И из журналистов многие вступают в коммунистическую партию.



О. — Это решает личную судьбу человека. Он включает свою жизнь в общее движение. Среди журналистов есть хорошие, честные сердца. И если один из десяти уходит из лагеря эксплуатации с незапятнанным сердцем, это уже огромная радость...



Общее дело, общая борьба дают силы перенести все. Я не двигаюсь и не вижу уже восемь лет. Вы не представляете себе, не можете представить ощущения неподвижности. Это страшное дело даже при здоровье, при отсутствии болей, страданий. Ведь даже во сне человек меняет положение.



К. — Скажите: если бы не коммунизм, вы могли бы так же переносить свое положение?



О. — Никогда! Личное несчастье сейчас для меня второстепенно. Это понятно...



Когда кругом безотрадно, человек спасается в личном, для него вся радость в семье, в узколичном кругу интересов. Тогда несчастья в личной жизни (болезнь, потеря работы и так далее) могут привести к катастрофе — человеку нечем жить. Он гаснет, как свеча. Нет цели. Она кончается там, где кончается личное. За стенами дома — жестокий мир, где все друг другу враги. Капитализм сознательно воспитывает в людях антагонизм, ему страшно объединение трудящихся. А наша партия воспитывает глубокое чувство товарищества, дружбы. В этом огромная духовная сила человека — чувствовать себя в дружеском коллективе.



Я лишился самого чудесного в жизни — возможности видеть жизнь. Прибавьте к этому огромные страдания, которые не дают ни секунды забвения. Это было огромное испытание воли, поверьте, можно сойти с ума, если позволить себе думать о боли. И передо мной встал вопрос: сделал ли я все, что мог? Но совесть моя спокойна. Я жил честно, лишился всего в борьбе. Что же мне остается? Предо мной темная ночь, непрерывные страдания. Я лишен всего, всех физических радостей, процесс еды для меня — мучение. Что можно сделать в моем положении?..



Но партия воспитывает в нас священное чувство — бороться до тех пор, пока есть в тебе искра жизни. Вот в наступлении боец падает, и единственная боль оттого, что он не может помочь товарищам в борьбе. У нас бывало так: легкораненые никогда не уходили в тыл. Идет батальон, и в нем человек двадцать с перевязанными головами. Создалась такая традиция борьбы, воспитывалось чувство гордости. За границей какой-нибудь барон или граф гордится своим старинным родом. У пролетариев есть своя гордость. И когда теперь наш товарищ вспоминает, что он был кочегаром, то он вспоминает об этом с гордостью. У вас это не звучит ничем, у вас рабочий — пустое место, ничто...



Я всегда был очень горд и никогда не сносил молча обиды, не позволял оскорблять себя. Меня невозможно было заставить быть рабом. Я работал пятнадцать-восемнадцать часов, работал честно, не портил машин, но если хозяин поднимал руку на меня, то я бросался на него. В книге «Как закалялась сталь» вся моя жизнь, шаг за шагом, год за годом...



К. — Скажите, кто был у вас еще из видных писателей Запада, кроме Андре Жида?



О. — Я ведь недавно стал писателем. Книга разошлась в огромном количестве совсем недавно. В Москве будет целый ряд встреч с иностранными писателями. И будет обязательно Роллан.



К. — Когда вы получили орден Ленина?



О. — Ровно год назад.



К. — Правда ли, что рукопись вашего первого произведения пропала?



О. — Да. Пропал огромный труд. Я был неопытен, не сделал копии.



К. — Теперь, в связи с переменой Наркома, почта будет работать лучше. Где вы будете жить в Москве?



О. — У меня есть там квартира, она в центре города, чтобы я не был изолирован от товарищей. Но ее немногие знают. В стране создалось у молодежи огромное чувство симпатии ко мне, молодежь рвется ко мне. Но у меня так мало сил, что я не могу принимать и одной десятой части желающих встречаться со мной.



К. — А как вы избавляетесь от таких посещений в Сочи?



О. — Товарищи хотели создать охрану. Но я запретил это. Если я лично не могу встречаться со всеми, то мой дом открыт для всех. Пусть молодежь посмотрит, как живет этот отчаянной жизни и радостный парень. Я не могу замкнуться от масс читателей.



К. — Что вы читаете?



О. — Читаю все основные наши газеты и беллетристику. Мне надо учиться. Жизнь движется вперед, и я не могу отставать. На чтение уходит несколько часов в день.



К. — Как ваше самочувствие?



О. — Если бы вы спросили моего врача, то он сказал бы: «Я тридцать лет считал, что болен тот, кто ноет, кто жалуется на болезнь. А этого не узнаешь, когда он болен. А между тем сердце разрушено, нервы пылают, огромный упадок сил. Он должен три года ничего не делать, только есть и спать. А читать Анатоля Франса да Марка Твена, и то в маленьких дозах». А я работаю по пятнадцать часов в сутки. Как? Врачам непонятно. Но ничего сверхъестественного нет. Юридически я болен. Я переношу мучительные страдания, не оставляющие меня ни ночью, ни днем.



К. — Сколько вы спите?



О. — Семь-восемь часов.



К. — Где вы работали, когда началась ваша болезнь?



О. — Я политработник, секретарь комитета комсомола. А это значит — работа с 6 часов утра до 2 часов ночи. Для себя времени не оставалось совершенно.



К. — Можно сказать, что вы украинский Косарев?



О. — Нет. Я был скромным районным работником. После гражданской войны, в 1921 году, вернулся в мастерские. До 1923 года работал электромонтером. В 1923 году вернулся на границу, так как работать в мастерских не мог. Я обманул врачей, и меня послали в армию, где работал военным комиссаром. Потом до 1927 года работал в комсомоле. И все это время болел. А в 1927 году болезнь свалила меня окончательно. В армию ушел в 1919 году, в возрасте пятнадцати лет, и там вступил в комсомол.



К. — Я имею много бесед и с очень интересными людьми и видными деятелями. Я уже говорил о беседе с Литвиновым. Но я без колебания скажу, что беседа с вами многому научила меня, и я ее никогда не забуду. Вы мужественный человек. Мужество дает вам преданность идеям коммунизма. Это идейное коммунистическое мужество. Да?



О. — Да. Я могу каждую минуту погибнуть. Может быть, вслед за вами полетит телеграмма о моей гибели. Это меня не пугает, вот почему я работаю, не жалея жизни. Будь я здоров, я экономил бы силы для пользы дела. Но я хожу на краю пропасти и каждую минуту могу сорваться. Я это твердо знаю. Два месяца назад у меня было разлитие желчи и отравление желчью, я не погиб только случайно. Но как только упала температура, я немедленно принялся за работу и работал по двадцать часов в день. Я боялся, что погибну, не кончив книги.



Я чувствую, что таю, и спешу уловить каждую минуту, пока чувствую огромное пламя в сердце и пока светел мой мозг. Меня подстерегает гибель, и это усиливает жажду жизни. Я не герой на час. Я победил все трагедии своей жизни: слепоту, неподвижность, безумную боль. Я очень счастливый человек, несмотря на все. И это не потому, что я достиг всего, что меня наградило правительство. Я этого ничего не имел и был так же радостен. Поймите, это не было никогда целью моей работы. Пусть завтра я снова буду жить в маленькой, убогой комнатушке, мне было бы все равно.



К. — Когда партия начала интересоваться вами?



О. — Я никогда не был заброшен. Я был обеспечен пенсией, меня лечили в санаториях и лучших московских клиниках, я перенес девять мучительных операций. Но я отказывался от большой помощи: имел на что жить. В 1932 году я вернулся в строй, когда моя книга был признана. В 1932 году издана первая часть и в 1934 году — вторая.



К. — Почему такое название вы выбрали?



О. — Сталь закаляется при большом огне и сильном охлаждении. Тогда она становится крепкой и ничего не боится. Так закалялось и наше поколение в борьбе и страшных испытаниях и училось не падать перед жизнью. Я был малограмотен, до 1924 года я не знал хорошо русского языка.



Огромная работа над собой сделала из меня интеллигента. Я знал хорошо только политику, а этого для меня в тот период хватало. Больше всего учился, когда заболел: у меня появилось свободное время. Я читал по двадцать часов в сутки. За шесть лет неподвижности я прочел огромную массу книг.



К. — Я очень благодарен вам за беседу. Надеюсь увидеться с вами в Москве. Я сделаю это через НКИД.



О. — Хочу, чтобы в вашем сердце осталось тепло от нашей встречи. Мы доверчивы.



К. — Нет, вы теперь стали осторожнее и не так доверяете всем. И это хорошо. Хоть я иногда сам чувствую к себе недоверчивость и страдаю от этого, но это необходимо. Вот Фриц Давид оказался мерзавцем. Надо быть настороже.



О. — У меня огромное желание верить людям, видеть в них честных, хороших друзей. Если бы я был представитель буржуазии, я не ждал бы к себе уважения и доверия, но я истинный труженик, и я жду, что меня все должны уважать. Мы в нашей стране работаем над созданием мира. Теперь уже многие поняли это и у вас.



К. — Один мой знакомый приехал из Англии по приглашению О. Ю. Шмидта. Он будет писать книгу об Арктике. Он поехал на север, и вот там у него был такой разговор с матросами. Его спросили: для какого издательства он пишет книгу?



«Для буржуазного».



«Значит, книга будет против строя СССР? Ведь вы должны критиковать наш строй, иначе книгу вашу не напечатают. Как же вы называете себя другом СССР?»



И мой знакомый не мог назвать себя другом СССР. Теперь массы требуют дружбы на деле. Если друг, докажи это.



О. — Если уцелела ваша честность и вы сохраняли человеческое достоинство, это уже много. Вам ведь многое непонятно. Вы не видели России до революции, не представляете себе этой дьявольской, жуткой обстановки. Только зная наше ужасное прошлое, можно оценить и понять гигантскую работу, которую мы сделали.



И страшно, что есть люди, которые хотят все разгромить, и взорвать, и вернуть нас в прежнее рабство.



Вы должны хранить позицию честного человека. Это часто рискованно, и требуется для этого мужество.



Хочу, чтобы вы почувствовали, что мы недаром подняли восстание, что рабочие имели право свергнуть своих поработителей, уничтожить рабство, чтобы построить прекрасную, свободную жизнь. А они теперь хотят все это свергнуть и готовят мировую войну.



К. — Мы найдем правильный путь. Я убежден. Я хочу сказать, что буду писать о Николае Островском, о встрече с вами в английские и американские газеты. Английские газеты дадут короткие информации, но у них огромные тиражи. «Ньюс кроникл» имеет тираж 1500 тысяч, «Нью-Йорк таймс» — всего 800 тысяч экземпляров. Но зато в Америке в каждом городе своя газета, а в Англии вся страна читает лондонские газеты.



30 октября 1936 года.

http://sovross.ru/articles/2028/49834


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пт окт 02, 2020 9:42 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Вадим Кожинов: Есенин – мелодия божья

Этот год, заставший Россию в пике ее трагедийного пути к III тысячелетию, освящен именем, одно лишь произнесение которого касается самых затаенных и дорогих каждому человеку духовных струн, заставляет смягчаться заскорузлые в горе, отчаявшиеся сердца. Сергей Есенин... Газета еще никогда не получала столько стихийно пришедших писем-исследований творчества Есенина, размышлений над его жизнью в контексте с судьбой России. Исследования эти чрезвычайно интересны, и все же читатели ждут слова высокого ученого авторитета, ибо годы эти открыли много нового для понимания судьбы поэта и места его в русской и мировой литературе. Мы обратились к известному литературоведу, знатоку русской и мировой поэзии Вадиму Валериановичу Кожинову. Предоставляем ему слово.

В классической эстетике трагическое определяется одной из форм прекрасного, причем высших форм. Однако в жизни люди воспринимают трагедию только в негативном плане. Но ничего не поделаешь, судьба человека трагедийна. Я думаю, что в известном смысле человек рождается для трагедии, и надо это осознать, надо увидеть в этом высокий жребий, и в конце концов – я скажу несколько выспренно – божественность человека. Когда я говорю о том, что мы сейчас в каком-то смысле можем приблизиться к феномену Есенина, я прежде всего имею в виду: человек, который начинает постигать культуру, поначалу получает лишь полупросвещение, полукультуру и порой не может из этого выбраться до конца дней своих. В средствах массовой информации, включая телевидение, навязывается так или иначе мнение (редко это бывает прямым, открытым текстом, чаще какими-то намеками), что вот Есенин – это явление, недостаточно высококультурное. Что он человек, вышедший из крестьянства, не получивший значительного образования, допустим, не учившийся за границей, не знавший иностранных языков... То ли дело, мол, Борис Пастернак. Можно назвать и еще ряд имен, которые так же пропагандируются. На людей, которые находятся на стадии полукультуры, это очень сильно действует. Мне приходилось сталкиваться с такими тяжелыми явлениями, когда люди начинают подавлять в себе любовь к Есенину. Такому человеку кажется, что, если он ставит в центр своего поэтического мира именно Есенина, то он как бы от чего-то отстает. Чтобы сразу показать, насколько это неверно, я приведу слова самого Пастернака, действительно замечательного поэта и человека высокой образованности, которого часто противопоставляют Есенину: он и в Германии учился, и вообще и в этом смысле как бы несравним с Есениным.

В конце жизни Пастернак написал сочинение, внутренняя задача которого заключалась в том, чтобы высказаться о поэзии своего времени: работа эта называется «Люди и положения». И в этой работе есть такие замечательные слова: «Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую мы зовем высшим моцартовским началом, моцартовской стихией». Это удивительно точно. И сразу скажу, что Есенина в этом смысле можно рассматривать только в одном ряду с Пушкиным. «...Вьющимся комком», т.е. весь он проникнут этой «моцартовской стихией», «высшим моцартовским началом». Когда начинаешь в это вдумываться, прежде всего необходимо понять, что культура – это вовсе не совокупность каких-то знаний, это не интеллект в узком прямом значении слова, это прежде всего творчество. Творчество, конечно, связано с определенной суммой знаний, но несомненно, что поэт, принадлежащий к самому высокому уровню творчества, имеет те знания, которые ему необходимы.

Очевидно, что круг познаний Пастернака был гораздо более широким в целом ряде отношений, чем круг познаний Есенина. Можно сказать и так: Пастернак был более цивилизованный поэт, если уж употреблять расхожее слово, чем Есенин, но Пастернак сказал о моцартовской стихии Есенина, и нет никакого сомнения в том, что он тем самым возвысил Есенина над самим собой. Пастернак стремился к этому моцартовскому началу всю жизнь. Он очень менялся, переживал мучительные искания. Есенину все это было дано от Бога. Уже в 20 лет он выступает как зрелый поэт. Он сумел вобрать в себя какие-то токи жизни, которые позволили ему достичь самых значительных вершин. И в этом смысле, если говорить о подлинном творчестве, то, конечно, Есенин центральная и ни с кем не сравнимая фигура своего времени. Это несомненно. С этим нельзя спорить, и, кстати, те, кто пытаются с этой точки зрения противопоставлять Пастернака Есенину, должны бы вслушаться в слова самого Пастернака.

Есенин – поразительное явление и еще вот в каком отношении: это поразительная объективность и полнота восприятия современной ему России. Сейчас все время спорят о том, как бы совместить, как бы помирить «красных» и «белых». А в творчестве Есенина это воплощено совершенно органически. Более того, он как бы принял в себя и третью тогдашнюю силу. Скажем, в его поэме «Страна негодяев» выступает герой, которого он назвал Номахом, зашифровав Махно. И, если угодно, он всех принял. Так же, как Пушкин, потому что Пушкин был близок к декабристам, но он же был монархистом. Известный эмигрант, публицист и мыслитель Георгий Федотов написал о Пушкине: «Певец империи и свободы». Поразительно. казалось, соединил несовместимое. Так же, как в «Медном всаднике» у него как бы равную правоту имеют и Петр, Медный всадник, и Евгений, которого этот Медный всадник как бы раздавил. Это мы находим и у Есенина, причем больше, чем у кого-либо другого. Разве что можно назвать еще шолоховский «Тихий Дон», где все действительно совмещено и показана относительная правота тех сил, которые участвуют в русской трагедии.

Вышла книга, которая написана нашим известным поэтом и деятелем литературы Станиславом Куняевым совместно с его сыном, молодым исследователем, книга называется «Божья дудка (Жизнеописание Есенина)».

В этой книге впервые показано, насколько многосторонен был Есенин, насколько действительно умел выразить всю полноту современной действительности. И, если хотите, всех примирить. Между прочим, его в равной степени принимали и искренние советские люди, и антисоветские тоже. Он был кумиром эмиграции, ну, скажем, для такого поэта, как Георгий Иванов, совершенно чуждого Советской России. Он, тем не менее, посвятил Есенину восторженную статью, где опять же показал, что, да, Есенин выше. Хотя Георгий Иванов знал себе цену. Это чрезвычайно важно сказать. И здесь мне хотелось бы вспомнить совершенно поразительную строфу из стихотворения Есенина: «Мне осталась одна забава» из известного цикла «Москва кабацкая»:

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,

За неверие в благодать

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать…

Он не отрицает, что у него неверие в благодать, он прошел через все и как бы все принял, и все отринул, оставив только что-то самое главное. Он был мелодией Божьей, и это очень удачно выражено в названии книги Кунаевых «Божья дудка». В слове Есенина звучало то слово, Божье, то есть всеобъемлющее, вездесущее слово. И думаю, это чрезвычайно существенно, если хотите, в смысле какого-то внутреннего, духовного понимания – не философского, не логического, а действительно исходящего из таящегося в самой глубине души человека, – понимания того, что нет для нас поэта важнее, чем Есенин.

Сейчас, когда раскололась общность русских людей – одни проклинают революцию, другие стремятся ее защищать, – мне кажется, что если бы они вчитались, углубились в Есенина, они бы поняли, что их противостояние, их, казалось бы, такой безнадежный, безвыходный спор иллюзорны. Никак нельзя сказать, что Есенин был антисоветским поэтом. Слишком много он написал с полной искренностью о России Советской. Но в то же время он и не мог восхвалять ее. Он прекрасно понимал, что страна переживает трагедию. Незадолго до смерти он написал чрезвычайно весомую строку: «тот ураган прошел, нас мало уцелело». Есенин точно сказал. Причем он прежде всего имел в виду своих ровесников, которые были людьми молодыми, и их погибло более половины. Страшная трагедия, и пытаться это отрицать – значит отрицать само существование человечества. Оно немыслимо без трагедии. Трагедии преследуют человечество, начиная с самых древнейших времен. Никуда от этого не денешься, и дело не в том, чтобы это заклеймить и прочее, а чтобы это осознать, понять, и понимание это глубокое и острое, способно нередко предотвратить трагедию. Но для этого надо глядеть открытыми глазами. И в поэзии Есенина это со всей полнотой и глубиной воплощено. Конечно, не в виде каких- то рассуждений, но самый дух его поэзии, сама интонация насквозь трагедийны. О чем бы он ни писал, всегда просвечивает эта трагедия. Причем он предчувствовал это и до революции. Поэтому можно говорить о высочайшей культуре его поэзии. Это культура, не только способная видеть лицо того, что совершается, но и предвидеть.

Хочу поспорить с мыслью о том, что Есенин – это светлое начало. Я думаю, что как раз сила его в том, что в нем было и светлое, и темное одновременно, в нераздельном единстве, потому что и жизнь такова. И он сам о себе сказал: «Розу белую с черной жабою я хотел на земле повенчать». Поэзия – это не учение о нравственности, это чрезвычайно концентрированное, мощное выражение самой жизненной силы, которая действительно помогает жить, когда нельзя жить.

И относительно славы, в 1945 году я впрямую столкнулся с Есениным – книги его тогда достать было невозможно, они издавались очень маленьким тиражом и сразу исчезали, люди хватали их на лету. У меня сохранилась с тех пор тетрадка, в которую я выписывал все любимые стихи Есенина. Так делали многие. И должен сказать, что в каком-то смысле тогдашняя его слава пятидесятилетней давности более ценна, чем нынешняя, потому что никто его не пропагандировал, нигде почти о нем не писали, а тем не менее люди его хорошо знали: я не помню, чтобы я когда-нибудь сталкивался с тем, что кто-то не знал Есенина, причем речь идет, разумеется, не о каких-то там филологах. Самые простые люди знали Есенина, и это дорогого стоит. Что же касается его признанной славы, на государственном уровне, то думаю, что после 1955 года, когда начали широко издаваться его книги, вышел двухтомник огромным тиражом в 200 тысяч, его слава стабильна. И в эту славу уже замешался тот самый мотив, с которого я начал разговор: нашлись такие силы. Это вполне понятно, кстати, какие силы, они также относятся и к России – отношением к Есенину определяется их отношение к России, которые стали пытаться воздействовать на сознание людей, как, кстати, пытается делать известный стиходелатель Вознесенский, который заявляет, что он ученик Пастернака. Но он не хотел заметить, что именно Пастернак сказал о высшем моцартовском начале Есенина.

Мне кажется, что сейчас мы доросли до Есенина, и сама жизнь в сегодняшнем ее безобразии заставляет нас, наконец, уже без всяких ограничений понять Есенина, он действительно говорил со всей Россией, а не с какой-то ее частью, он умел обнять всё, и в этом, кстати, тоже его превосходство. Потому что другие поэты, если даже они и обращались, то в одну сторону, то в другую, то как-то поочередно, и были, и сейчас есть такие уже пожилые люди, которые в свое время были «ужасно советские», теперь они «ужасно антисоветские»; «коммунистические», теперь они «антикоммунистические». Есенин этим не грешил. Он стремился увидеть Россию целиком, и он написал яркие слова и о Ленине, и о том же Махно, и, кстати, о врагах революции тоже. Это стихотворение мало знают, потому что во многих изданиях оно обрезано:

Снова пьют здесь, дерутся и плачут. Под гармоники желтую грусть Проклинают свои неудачи. Вспоминают московскую Русь... Жалко мне, что Октябрь суровый Обманул их в своей пурге, И уж удалью точится новой Крепко спрятанный нож в сапоге. Нет, таких не подмять,

не рассеять. Бесшабашность им гнилью

дана.

Ты Расея, моя Расея,

Азиатская сторона.

1923 г.

Этих людей, которые «точат нож в сапоге» против Октября, он ввел в стихи, но между прочим, он не сделал их каким-то идеалом, он говорит, что «бесшабашность им гнилью дана».1

Умение схватить, поставить перед читателем любое явление жизни во

всей его противоречивости – очень ценное свойство поэзии и поэта.

Конечно, в поэзии Есенина воплощена философия. Но в каком смысле? Не в какой-то философской системе, хотя, впрочем, он стремился к этому, например, в произведении «Ключи Марии», но это скорее даже не философское творчество, а мифотворчество, в самом глубоком и благородном смысле слова. И в то же время, если говорить о том, что Россия и мир предстают в его творчестве во всей полноте, – что такое философия в самом элементарном значении слова?'

Это мышление о самых общих, основных закономерностях мира и истории, и в его поэзии есть это, правда, разумеется, не в виде каких-то силлогизмов, а как внутреннее движение в стихе, подчас даже в самом гуле поэтическом, который наполняют его строфы.

Россия страна удивительная вот в каком отношении. Когда-то Тютчев написал, что в «Россию можно только верить». Почти одновременно с ним Маркс в своей работе «К истории секретной дипломатии XVIII века» написал, что каждый, кто писал о России, всегда сначала ставил перед собой задачу доказать само ее существование что Россия – это не какой-то непреложный факт, а нечто, что принимается на веру. Два таких абсолютно несовместимых человека совпали в этом определении. Почему же так, «на веру»? Действительно, казалось бы, громадная страна, шестая часть земли, с огромными богатствами, с сотнями миллионов людей, но в то же время не раз в истории эта страна как бы в одночасье разрушалась. Это было в смутное время в начале XVII века, это было в 1917 году, это в каком-то смысле (я бы не сказал, что так же катастрофически) происходит и сейчас. Это объясняется тем, что Россия – я воспользуюсь этим термином – страна идеократическая, страна, в которой господствует властвующая идея.

Была идея «православия, самодержавия, народности», была идея коммунизма сейчас, правда, в той власти, которая существует, я никакой идеи не вижу, поэтому и считаю ее хотя бы в этом смысле эфемерной – Россия так жить не может. Достаточно дискредитировать идею, и страна распадется. Кстати, в смутное время страна распалась, потому что исчез носитель этой идеи – царь, божий помазанник. Умерли подряд три сына Ивана Грозного, династия пресеклась и страна распалась. С одной стороны, это печальное свойство России, и, как писал В. Розанов (имея в виду, кстати, не Октябрь 1917 года, а февраль), «Русь слиняла в три дня – ничего не осталось, ни царства, ни войска...» В каком-то смысле это было действительно так. Кстати, когда мы говорим о крайней жестокости борьбы 1917 года, мы должны понимать, что эта жестокость объяснялась желанием восстановить государство.

Сегодня нет никаких оснований считать, что глубокий упадок, который переживают у нас и государственность, и экономика, и культура, – это свидетельство того, что страна погибла. Два предыдущих примера показывают, что Россия может возродиться, но для этого нужна вот эта самая идея. И мне кажется, что в каком-то смысле мы должны соединить ту идею, которая предшествовала революции, с той идеей, которая была после нее. И думаю, что наиболее серьезны те идеологии сейчас, которые так или иначе это соединяют.

К великому сожалению, есть партии, которые стоят на основе патриотизма, но как бы совершенно перечеркивают семьдесят пять послереволюционных лет в истории России. Это совершенно бесплодная вещь. Когда говорят об ужасных жертвах этого периода, я отвечаю, что это та трагедия, без которой история человечества невозможна. И если хотите, она в какой-то мере свидетельствует об избранности России, а не о том, что это какая-то несчастная страна. Эта трагедия останется в истории человечества как величайший его опыт.

У нас забывают о том, что, скажем, в эпоху Французской революции, память о которой 14 июля Франция с фанфарами и восторгом празднует ежегодно, по самым минимальным подсчетам, во Франции погибло 4 миллиона человек, а это в сопоставлении с Россией – 30 миллионов. И, кстати, население Франции после этого страшного урона не могло оправиться в течение всего XVIII века. Или взять эпоху Возрождения, которой так восхищаются, поскольку прошло столько веков. Это была страшная эпоха. Я глубоко убежден, что пройдет каких-нибудь сто лет, и в русской революции будут видеть только героическую и романтическую сторону так же, как сейчас воспринимается эпоха Возрождения. А между тем наш замечательный мыслитель А.Ф. Лосев в своей книге «Эстетика Возрождения» написал: «Кто сказал правду об эпохе Возрождения? Шекспир, потому что каждая его трагедия кончается горой трупов». Вспомните «Гамлета», там вообще почти никто не остается в живых, и это несмотря на отсутствие современных средств уничтожения. Я не хочу выглядеть розовым оптимистом, но я не думаю, что у нас есть основание считать, что мы находимся в тупике. Предшествующая история не говорит об этом.

Несмотря на то, что поэзия Есенина трагична, что она проникнута скорбью и иногда даже отчаянием, в ней тем не менее повсюду есть такая внутренняя сила, такая внутренняя энергия в каждом его-стихотворении, в каждой его строке, что да, «тот ураган прошел, нас мало уцелело», но вся сила во мне по-прежнему остается. Даже когда он говорит о своей гибели, все равно это гибель сильного, мощного человека, который не может раствориться. И когда он говорит:

Я буду воспевать всем существом в поэте шестую часть земли, С названьем кратким Русь, – то дает ей вечное существование.

Монолог записала

Галина ОРЕХАЛОВА


http://sovross.ru/articles/2032/49926


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пт ноя 27, 2020 10:52 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Чтоб людям добрым стало хорошо…

Эти заметки наш уважаемый автор профессор Лев Федорович Пичурин посвятил Егору Кузьмичу Лигачеву, удивительно богатая и яркая жизнь которого достигает в эти дни векового рубежа. Взращенный ленинской эпохой глубоко убежденный коммунист, цельная личность, сложившаяся из лучших достоинств советского человека. Все свои недюжинные силы и таланты он отдает служению Родине и народу. Он никогда не избегал трудных дел и готов был крутануть маховик, как он говаривал, чтобы людям добрым было хорошо, а чертям жарко.

Рассказывая о знакомстве с выдающимся человеком, люди стараются – иногда невольно – несколько преувеличивать роль своих встреч с ним, значение событий, связанных с рассказчиком и так далее. Смогу ли быть объективным, вспоминая о Е.К. Лигачеве?
В годы его работы в Томске я встречался с ним редко – все-таки очень уж различны были наши уровни. Он – член ЦК, первый секретарь обкома, поставивший своей целью превращение нашей огромной по площади (меньше Франции, но больше Италии) захолустной области в один из ведущих регионов страны. И я – заведующий кафедрой методики преподавания математики небольшого вуза с его понятными и конкретными задачами. Правда, избранный секретарем партийной организации института.
Егора Кузьмича я видел на конференциях, активах, пленумах, часто – в концертном зале, в нашем Драматическом театре – он не пропускал ни одной премьеры, кстати, всегда платил за билеты. Естественно, я его знал и разделял всеобщее уважение к «нашему Юрию Кузьмичу». Он тоже знал меня, но просто как одного из многих коммунистов – память на имена и лица у него великолепная. Но… Прямо скажу, что когда КПСС была правящей партией, впереди и на виду были не мы, а секретари горкомов и райкомов, председатели райисполкомов и т.д. Они и ныне работают министрами, губернаторами, банкирами, руководителями ЗАО и ООО, часто не только забыв свое прошлое, но и не упуская случая плюнуть в него. Правда, время берет свое, и их заменяет цепкая молодежь, ими воспитанная. А убежденные коммунисты, бывшие в те годы в тени, сейчас и вовсе незаметны, но зато сблизились друг с другом, чаще общаются, энергичнее работая, хотя и их уносит время.
Но это к слову. А по делу скажу, что Е.К. Лигачев, человек предельно твердых убеждений, один из немногих руководителей партии, не изменивших ей, сейчас стал мне гораздо ближе, сейчас он лучше знает меня, да и я могу не без гордости говорить о моих с ним по-настоящему товарищеских отношениях. А тогда… Впрочем, о некоторых связанных с ним событиях я вправе рассказать сегодня.


***


Наверное, самое значительное, чисто организационно-политическое – выборы в Государственную думу страны в 1999 году. Многие мои товарищи тогда колебались: «Ему почти 80, вдруг не пройдет, ты понимаешь, что люди будут говорить? А резонанс во всем мире? Не надо подводить Кузьмича». Но его все-таки выдвинули кандидатом в депутаты, а я – без всяких колебаний! – стал его доверенным. Итог известен – победа! И я, не боясь упреков в нескромности, утверждаю, что статья, в которой я писал о том, кто же откроет Думу, опубликованная накануне выборов, принесла Егору Кузьмичу те несколько сот голосов, которые обеспечили ему пе­ревес.
Помню, как мы в маленьком номере гостиницы размышляли, о чем надо сказать старому коммунисту, открывающему буржуазную Думу. Вспомнили Клару Цеткин, по праву старейшего депутата, открывшую германский Рейхстаг накануне прихода к власти национал-социалистов. Вспомнили «Детскую болезнь…» Мы хорошо понимали друг друга, к тому же он, инженер, а не гуманитарий по образованию, великолепно знает историю, литературу, как это вообще свойственно настоящему российскому интеллигенту. С ним всегда было интересно! А выступил он, открывая Думу, эмоционально, в свойственной ему четкой и убедительной манере, резонанс был повсюду соответствующим (кое-кто скрипел зубами, большинство – аплодировало), да и депутатские обязанности он прекрасно выполнял весь свой срок. Нам есть за что уважать юбиляра, спасибо, Егор Кузьмич!


***


А следующий факт, формально очень личный, в моей оценке этого человека играет определяющую роль.
Мне позвонил Геннадий Федорович Кузьмин, мой старый друг, работавший в середине шестидесятых годов помощником только что избранного первым секретарем Е. Лигачева.
– К тебе на учет встанет Зинаида Ивановна Лигачева.
Меня эта новость не обрадовала. Кому хочется видеть в своей парторганизации жену областного руководителя? Зинаида Ивановна оказалась стройной, миловидной, очень скромно одетой женщиной. О ней я знал только то, что она преподавала иностранный язык в одном из московских вузов, а ныне вышла на пенсию. Она прекрасно понимала мое состояние.
– Договоримся, Лев Федорович, сразу, – сказала она, подавая прикрепительный талон. – Я для вас – рядовой коммунист со всеми вытекающими из этого последствиями. Не делайте мне никаких одолжений и скидок – в меру сил и способностей я буду работать.
Она не сказала ни слова о том, что и я не должен пытаться как-то использовать ситуацию в выгодном для меня смысле, но мне это и так было ясно. Я направил ее в парторганизацию факультета иностранных языков, там она и нашла свое место, участвуя в работе со студентами.
Вот, пожалуй, и всё, но есть два штриха совершенно разного уровня. Среди обязанностей секретаря парторганизации одной из далеко не самых приятных был сбор членских взносов. Ее иногда поручали техническим работникам, но я этого себе не позволял. Ведь кроме чисто формальной стороны, сбор взносов дает возможность – и обязывает! – ежемесячно встречаться со всеми без исключения коммунистами, от ректора до столяра хозяйственного управления, от профессора до студента. Но люди есть люди, кому-то приходится напоминать, кому-то напоминать дважды. Зинаида Ивановна была предельно пунктуальной. Точно в назначенное время она приносила свои 10 копеек (у нее, к сведению борцов с привилегиями партаппарата, была пенсия в 40 рублей, именно 10 копеек с нее полагалось ежемесячно вносить в партийную кассу). Не пропускала она и партийных собраний. Накануне я обычно звонил ей, в трубке раздавалось: «Зинуля, тебя, из института». На собраниях она не выступала, ее вопросов и реплик я почти не помню, но образцом партийной дисциплины ее можно было считать безоговорочно. Мелочь? Да, но только из таких мелочей складывается понятие порядочности человека и его культуры…
Об этом можно было бы и не писать, но… Мы никогда не обсуждали наши биографии, но Зинаида Ивановна знала, что я сын «врага народа». А я вскоре узнал, что в наших судьбах есть много общего. Подробностей не знаю, да это и не мое дело, но когда в сороковых годах инженер авиационного завода, начинающий комсомольский работник Егор Лигачев познакомился с Зиной Зиновьевой, ее отца, начальника штаба Сибирского округа (округом командовал герой Гражданской войны комкор Я.П. Гайлит) комдива И.З. Зиновьева уже не было в живых. Егор знал об этом.
Современная молодежь, да и не только молодежь, едва ли представляет сегодня, как часто приходилось в те годы выбирать между Любовью (я не случайно написал это слово с большой буквы) и карьерой. А я могу привести очень близкие мне примеры такого выбора, примеры истинной преданности любимому человеку, имевшему клеймо «врага народа», и примеры отступничества, предательства, отказа. Молодой Е. Лигачев прекрасно знал, чем он рискует, но поступил по воле сердца. И, оценивая этого человека, я на первое место ставлю именно этот факт, мне другие аргументы не нужны. Добавлю, что незадолго до кончины (она умерла на руках мужа в 1997 г.) Зинаида Ивановна сказала: «Мне выпала судьба быть дочерью врага народа и женой врага перестройки»…


***


Вот такие дела… А в конце шестидесятых годов Е.К. Лигачев решил пристальнее присмотреться к нашим идеологическим, пропагандистским, педагогическим делам и кадрам. Именно этой сфере КПСС уделяла тогда совершенно недостаточное внимание, а если в чем-то и проявляло его, то, как правило, усилиями далеко не самых образованных, убежденных, преданных делу, а то и просто умных и порядочных людей. Вспомните, кто в то время был на первых ролях. Как правило, инженеры, строители, агрономы, талантливые хозяйственники и организаторы, настоящие строители социализма, как говорили тогда, деловые люди, как сказали бы сегодня. А «на идеологии» обычно, особенно на уровне райкома-горкома, сидела дама, частенько бывшая учительница истории или преподаватель общественных дисциплин вуза, основой убеждений которой был не научный коммунизм, не марксизм-ленинизм, а вчерашние указания «первого», в свою очередь далеко не всегда знавшего, скажем, диалектику в объеме, превышающем знаменитую четвертую главу «Краткого курса». Вот они и руководили длиной юбок у девушек и волос у юношей, наличием или отсутствием бороды и косметики, а уж когда претендовали на свою роль в литературе и искусстве, выходили одни конфузы.
В этом одна из причин краха КПСС – проморгали глубинные процессы, происходившие в сознании людей. Лигачев раньше и острее других почувствовал неладное. Я уверен в этом, ибо знаю, что с ним можно было говорить, не опасаясь за последствия, на любые темы, в том числе и на идеологические. Сужу об этом хотя бы по его внимательному отношению к моему письму о наших идеологических просчетах, написанному еще в 1966 году.
Письмо ли это послужило поводом или еще какие-то причины, но он захотел назначить меня заведующим Областным отделом народного образ­ования.

***


Признаюсь, мне никогда не хотелось занимать так называемых «руководящих постов». Должность заведующего кафедрой вполне удовлетворяла мое честолюбие, а больше всего я любил учить математике вихрастых мальчишек и девчонок с косичками, и, кажется, это у меня получалось – многие из них ныне доктора и профессора. А руководить, контролировать и так далее – это не мое.
Мои друзья посмеиваются, считая, что только не совсем нормальные люди отказываются от власти, тем более когда ее предлагает Лигачев. Но тут еще и аппарат допустил ошибку. Всякое решение надо проводить в жизнь быстро и без колебаний. С моим назначением дело затянулось. Я не стану вспоминать подробностей, кроме беседы с Лигачевым ровно полвека ­назад.
Он не экспериментировал. Он хотел понять, что думает собеседник, действительно ли у него есть знания, опыт и мысли. «Почему мы должны заимствовать липецкий и ростовский опыт, что, у нас нет своего?.. Как скоро можно будет избавить хотя бы Томск от многосменных занятий?.. Ваше отношение к соединению обучения с производительным трудом?.. В чем суть дифференцированного обучения?.. В чем причины текучести кадров в просвещении?..» Вопросы сыпались стремительно, но уже минут через десять я перестал волноваться, почувствовав, что меня не экзаменуют и не проверяют на прочность. Со мною беседовали на равных, и мое мнение действительно интересовало собеседника. Особенно долго мы говорили об учительских кадрах, в частности, о том, что юноши не идут на педагогическую работу, а девушки, задача которых состоит не только в доброкачественной работе с чужими детьми, но и в создании семьи собственной, появлении и воспитании собственных детей, далеко не всегда имеют возможность удачно создать семью. Не очень-то это получается, а ведь это проблема государственной важности. «Не составить ли нам обстоятельную записку в ЦК по этому поводу? Начнете работать – подумаем, напишем». И неожиданно спросил: «С супругой советовались? И почему вы ничего не спрашиваете о материальной стороне дела? У вас какой оклад? Да? Это почти на сто рублей больше нашего, а я не хотел бы обижать вашу семью. Ну, это поправимо – оставьте себе дипломников, небольшой лекционный курс, сохраним вам полставки в институте, еще и докторскую подготовите на базе томской педагогики. Так, наверное, будет верно. Согласны? Теперь пожалуйста, у вас, кажется, есть доводы против»…
Тут я был разбит вдребезги – он четко и убедительно доказал несостоятельность этих самых доводов. Я согласился, но, видимо, мое согласие прозвучало неуверенно, и назначение все-таки не состоялось. Вскоре Лигачев оказался в Москве, наши добрые отношения не только сохранились, но и укрепились, а заведующими облОНО стали другие товарищи, в том числе двое моих учеников, и это, по-моему, хорошо, школа-то у нас одна – лигачевская.
Мне пора подводить итоги. Жизнью своей в общем удовлетворен. Но более всего счастлив тем, что общался с людьми поистине замечательными. Первый из них – наш Юрий Кузьмич!

Лев ПИЧУРИН

http://sovross.ru/articles/2055/50305


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Сб дек 12, 2020 12:58 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Маршал оборонки

ОТГРЕМЕЛИ торжества по случаю 75-й годовщины Победы Советского народа над фашистской Германией. Власть, еще недавно с трудом вспоминавшая о нашем славном прошлом, вдруг решила оседлать конек патриотизма, пытаясь прикрыть провалы в социально-экономической политике. Но в искренности новоявленных патриотов есть сильные сомнения.

Например, на праздничных мероприятиях много говорили о выдающихся полководцах, о маршалах Жукове, Василевском, Рокоссовском. Однако практически не упоминали Верховного Главнокомандующего Красной Армией И.В. Сталина. И начисто проигнорировали «маршалов трудового фронта» – руководителей военной промышленности, обеспечившей армию оружием Победы. Более того, их пытаются предать забвению.
Два года назад ветераны войны выступили с инициативой присвоения одной из улиц или площадей Москвы имени одного из маршалов военной промышленности, а затем маршала Советского Союза Дмитрия Федоровича Устинова. И поныне, в 75-й год Победы, дело так и не сдвинулось с места. Более того, эта идея встречает теперь уже открытое сопротивление чиновничества. Об этом чуть позже. А сначала напомним читателю, чем был славен дважды Герой Социалистического Труда Д.Ф. Устинов, награжденный за свою жизнь 11-ю (!) орденами Ленина.
В 1941 году, незадолго до начала войны, в возрасте 32 лет он был назначен народным комиссаром вооружений Советского Союза. Ответственность колоссальная. Наркомат занимался производством всех видов артиллерии – полевой, танковой, авиационной, береговой, корабельной, противотанковой, зенитной и самоходной. Молодой нарком справился. Хотя ситуация была сложнейшая. Оборонная промышленность СССР только начала разворачиваться. А тут тяжелые потери в технике в первые месяцы войны. Враг наступал. Возникла угроза захвата западной части СССР, где были сосредоточены оборонные предприятия. Надо было их срочно эвакуировать на Урал и в Сибирь.
К концу 1941 года на восток было вывезено 1360 заводов наркомата вооружения. Сама эвакуация сотен предприятий и сотен тысяч рабочих с семьями на тысячи километров на восток была подвигом, не имевшим равных в мировой истории. При этом надо было буквально в чистом поле, да еще в условиях морозной зимы начать производство и увеличить выпуск оружия в разы.
Уже к началу 1942 года производство было восстановлено. Молодой нарком получил свою первую Золотую Звезду Героя Социалистического труда. А в 1943–1945 годах оружие пошло в войска мощным потоком. Причем создавались системы оружия, превосходящие все, что выпускала Европа, работавшая на нацистскую Германию: реактивная система ВМ-13 «Катюша», танки Т-34-85 и ИС-2, пушки ЗИС-3 и 152-миллиметровая пушка-гаубица МЛ-20, автоматы ППШ и Судаева.
И дело не только в выдающемся организаторском таланте Д.Ф. Устинова. Он олицетворял огромный пласт ученых, инженеров, технологов, рабочих и организаторов производства, сделавших казалось бы невозможное – на протяжении жизни одного поколения создать мощную военную промышленность и на ее основе – могучую армию. Дело было в системе, которая искала, находила, воспитывала и поднимала к вершинам власти талантливых людей вне зависимости от их происхождения, исключительно по критериям таланта, трудолюбия, порядочности, преданности интересам народа.
Д.Ф. Устинов – один из самородков, который поднимался «от земли». В 14 лет вступил добровольцем в Красную Армию. Воевал с басмачами в Средней Азии. После демобилизации был слесарем на бумажном комбинате в Балахне, а затем машинистом на текстильной фабрике в Иваново. Все это время учился. В 1934 году окончил Ленинградский военно-механический институт – знаменитый Военмех, кузницу кадров оборонной промышленности. Начал работать инженером в Артиллерийском морском НИИ, а через несколько лет стал директором мощного машиностроительного завода «Большевик». Оттуда – на пост наркома вооружений СССР.
К концу войны ему было только 37 лет. Но это был уже сильный руководитель, прошедший огонь, воду и медные трубы войны. В те годы сформировалась поразительная работоспособность Дмитрия Федоровича. Ему было достаточно четырех часов сна. Все остальное время он трудился с исключительным напряжением. Эту работоспособность он сохранил до своих последних дней.
С 1946 по 1957 год Д.Ф. Устинов был министром вооружения, затем оборонной промышленности СССР. С 1957 по 1963 год – заместителем Председателя Совета Министров СССР, председателем Комиссии Совмина по военно-промышленным вопросам – легендарной ВПК.
Говоря о завоевании космоса, обычно вспоминают Королева, Гагарина, других генеральных конструкторов и первых космонавтов. Но мало кто знает, что вторую Золотую Звезду Героя Д.Ф. Устинов получил за подготовку полета Гагарина. Он принимал участие во всех этапах прорыва в космос, начиная с запуска первой ракеты Р-1. Он же занимался созданием системы противоракетной обороны Советского Союза.
Еще меньше известны заслуги Д.Ф. Устинова в становлении нашего подводного атомного ракетного флота. В 1957 году он был председателем госкомиссии по приемке первой атомной подлодки, а затем был «крестным отцом» многих ракетных подводных крейсеров стратегического назначения, включая крупнейшую в мире субмарину проекта 941 «Акула».
С 1965 по 1976 год он – секретарь ЦК КПСС, отвечавший за оборонный комплекс СССР. В эти годы был достигнут ядерный паритет с Америкой. Это было колоссальное, поистине историческое достижение, и поныне обеспечивающее обороноспособность России.
Став в 1976 году министром обороны СССР, Д.Ф. Устинов продолжил курс на перевооружение армии на новейшие системы оружия. При нем в войска пошли танки Т-80, БМП-2 и БМП-3, истребители Миг-29 и Су-27, стратегический бомбардировщик Ту-160, были созданы зенитно-ракетные комплексы С-200 и С-300, появились оперативно-тактические ОТР-22 и ОТР-23 «Ока», авианесущие корабли.
Он не был лишь талантливым организатором. Он был и оставался инженером, способным вникать как в особенности производства, так и в особенности конструкции новых систем оружия. В этом принципиальное отличие Д.Ф. Устинова и других маршалов экономики сталинских времен от нынешних топ-менеджеров, которые мало смыслят в сложных технических системах, но прекрасно рулят денежными потоками себе в карман. Если сталинские наркомы были исключительно знающими и неподкупными, то нынешние «манагеры», как правило, совершенно некомпетентны и жутко вороваты.

ВОТ ТАК Советская власть взяла подростка из рабоче-крестьянской семьи с тремя классами церковно-приходской школы, дала ему среднетехническое, затем высшее образование, разглядела в нем талант руководителя, подняла его на высшие ступени управления государством. Не принадлежность к одному из кланов, не личная преданность кому-либо из власть предержащих, а талант, трудолюбие, безграничная преданность делу – вот были критерии, по которым люди поднимались «наверх».
О стиле работы секретаря ЦК КПСС Д.Ф. Устинова рассказал в своей книге А.Г. Шипунов – выдающийся конструктор артиллерийского, стрелкового и противотанкового оружия, систем ПВО. В конце 60-х годов у возглавляемого им Конструкторского бюро приборостроения (ныне всемирно известное КБП) возникли трудности. Местные партийные вожди хотели решить проблему обычным способом – за счет смены руководителя. Однако Д.Ф. Устинов, которому огромный творческий потенциал Шипунова уже был понятен, не просто запретил трогать талантливого конструктора, но и поручил своему помощнику ежедневно связываться с КБП, дабы знать, когда и какая нужна помощь.
В итоге КБП стало создавать непревзойденные образцы оружия, до сих пор составляющие основу наших армии и флота. Это системы ПВО «Панцирь-С» и «Каштан», артиллерийский комплекс А-630 для ВМФ, противотанковая система «Корнет», огнемет «Шмель». А ведь в поле зрения Д.Ф. Устинова как секретаря ЦК находились сотни, если не тысячи КБ, НИИ, предприятий.
Дмитрий Федорович Устинов ушел из жизни в конце 1984 года. Но и поныне многое из того, что было создано с его личным участием, является основой Вооруженных сил России. Возникший под его руководством военно-промышленный комплекс является становым хребтом российской промышленности и прикладной науки. И когда сегодня с высоких трибун рассказывают о гиперзвуковом оружии, коего еще нет у заморского супостата, то нужно вспоминать одного из титанов отечественной науки и производства Д.Ф. Устинова, при котором был создан колоссальный научно-технический и производственный задел, лежащий в основе гиперзвуковых систем.
Но вернемся к началу этой статьи. В это трудно поверить, но в Москве, где 43 года жил и трудился Д.Ф. Устинов, нет ни площади, ни улицы его имени. Вернее, улица была. В 1984 году одну из новых магистралей на западе Москвы по-простецки назвали «Осенним бульваром». В 1985 году, после ухода из жизни Дмитрия Федоровича, бульвар был переименован в улицу маршала Устинова. А Осенней была названа соседняя улица. Однако захватившие власть в Москве в 1990 году «демократы» вернули прежнее название – «Осенний бульвар». Имя Устинова исчезло с карты Москвы.

ВСЕНТЯБРЕ 2018 года по просьбе ветеранов армии и ВПК руководитель фракции КПРФ в ГД РФ Г.А. Зюганов направил соответствующее обращение в мэрию Москвы. Поддержало эту идею и Министерство обороны. Этот вопрос долго волокитили. Однако через год на рабочем уровне было найдено неплохое место на пересечении улиц Народного ополчения и генерала Берзарина, которое можно было бы назвать площадью Маршала Устинова. И вдруг все застопорилось.
Сначала проект решения несколько месяцев лежал на подписи у одного из заместителей мэра Москвы. Оттуда неподписанный документ был вновь направлен на рассмотрение комиссии по наименованиям. И тут обнаружилось, что возражает руководство Северо-Западного административного округа Москвы. Зампрефекта СЗАО г-жа Пахомова заявила, что Устинов «непонятно какой маршал».
Примечателен «калибр» чиновницы, рьяно выступившей против инициативы ветеранов войны. Эта дама чуть ли не всю свою жизнь трудилась воспитательницей детских садов и начальных классов школы. Но несколько лет назад катапультировалась в кресло руководителя СЗАО с населением под миллион человек. И все, что этот бывший воспитатель детей и юношества, а ныне замглавы округа, знает о Д.Ф. Устинове – одном из творцов великой Победы – это «непонятно какой маршал»? Позор!
Месяц назад Г.А. Зюганов направил еще одно обращение к мэру Москвы, в котором отмечалось: «Мы не можем понять логики людей, отказывающих в увековечении памяти одного из наиболее выдающихся государственных деятелей нашей страны ХХ века, человека, сыгравшего исключительную роль в укреплении обороноспособности России».
Вот и задумываешься, насколько искренен патриотизм наших нынешних «вождей». Одно дело провозглашать патриотизм с высоких трибун. Другое дело – проявлять это качество на практике. Пока действия московских чиновников дают основания для сомнений.

Вячеслав ТЕТЁКИН

http://sovross.ru/articles/2061/50398


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пн дек 21, 2020 7:05 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
«Без выдумки, без прикрас, без ложного пафоса»
№125 (31057) 22—23 декабря 2020 года
4 полоса
Автор: Руслан СЕМЯШКИН. г. Симферополь.

О писателе-бойце, драматурге, публицисте, киносценаристе, убеждённом большевике-ленинце, общественно-политическом деятеле Всеволоде Вишневском, чей стодвадцатилетний юбилей со дня рождения приходится на 21 декабря текущего года, ныне вспоминают редко. Уж слишком советским он был творцом. Что называется, до мозга костей, к активной созидательной деятельности был призван самой Октябрьской революцией.

ИМЕННО она всколыхнула всё его существо и стала тем ориентиром, за которым он пошёл. Она же и дала ему, уроженцу Санкт-Петербурга, простому солдату и матросу, с четырнадцати лет, с того времени, как сбежал он на Балтийский флот, плотно соприкасавшемуся с воинской средой, горевшему очистительным революционным огнём, предопределивший всю его дальнейшую жизнь приказ: «Действуй!». И разве мог он — боец революционной поры и Гражданской войны, сражавшийся под Питером и на Волге, на бронепоезде и боевом корабле, охранявший Советское правительство при переезде из Петрограда в Москву, бывший участником подавления мятежа анархистов в Москве и битв Первой Конной армии с деникинцами; военный моряк, пулемётчик, разведчик — тогда, в самое грозное и судьбоносное время, не стать на путь служения новому свободному миру, начинавшему зарождаться благодаря энергичной деятельности большевистской партии и её вождя — Ленина? Конечно, не мог. Одно лишь представление о том, что возможны реванш и возвращение старого, несправедливого, жестокого, при этом напрочь обанкротившегося режима, в его оголённой, кровавой форме, а виденный им контрреволюционный террор такую возможность убедительно подтверждал, понукало Вишневского продолжать бороться ожесточённее и до тех пор, пока со всей этой антинародной нечистью не будет покончено.

Ничто не могло остановить этого мужественного, ладно сбитого солдата, достаточно рано проявлявшего и творческие задатки, — никакие трудности и невзгоды. Не стали для него препятствием и неединичные ранения. От первого и до последнего дня Гражданской войны суждено было провоевать Вишневскому и выйти из неё человеком преображённым, закалившимся, многое повидавшим и осмыслившим.

Вообще же на коротком, до обидного непродолжительном жизненном пути Всеволоду Витальевичу, принимавшему к тому же и участие в организации весной 1920 года нового Черноморского флота, придётся пройти аж через пять войн, начиная с Первой мировой и заканчивая Великой Отечественной… Был он и в сражающемся Мадриде, участвовал во взятии Бьерке, воевал на суровой Балтике, возглавляя оперативную группу писателей при полит-управлении Балтийского флота, пережил Ленинградскую блокаду, обращался тогда к людям со своим духоподъёмным словом по радио, вселяя в ленинградцев веру в долгожданную Победу, вошёл вместе с частями Действующей армии в поверженный Берлин, стал свидетелем, единственным среди журналистов и писателей, переговоров генерал-полковника

В. Чуйкова с генералом от инфантерии Кребсом на предмет капитуляции немецко-фашистских войск, наблюдал за ходом проведения Нюрнбергского трибунала.

ПО СУТИ, вся жизнь Вишневского напрямую была связана с армией и флотом. Многие годы оставаясь в кадрах флота, он не только сам создавал произведения о Красной Армии и Красном Флоте, о героическом прошлом, о годах Гражданской войны, но и являлся как бы полномочным их представителем в советской литературе. Он же выступил и одним из организаторов создания Литературного объединения Красной Армии и Флота (ЛОКАФ). Руководил Вишневский и военной комиссией Союза писателей СССР, курсами военных корреспондентов, готовившими писателей к выполнению журналистских обязанностей в обстановке надвигавшейся войны.

Велика заслуга Вишневского, искренне помогавшего создавать литературу о вооружённых силах страны, воспевающую доблестные Красную Армию и Флот, также и в том, что он, возглавляя журнал «Знамя» (основанный как орган писателей оборонной темы), создавая художественно-публицистические творения эпического характера, имел к тому же и тонкое редакторское чутьё, позволявшее оперативно распознавать высокохудожественные произведения, заслуживавшие внимания, и обеспечил в канун и во время Великой Отечественной войны опубликование на страницах этого авторитетного издания ряда произведений о героизме защитников Отечества, раскрывавших первоисточники патриотизма советских граждан и занявших достойное место в советской литературе. К ним в первую очередь следует отнести такие, не потерявшие и в наши дни свои художественные достоинства и гражданственное звучание поэтические и прозаические произведения, как «Василий Тёркин» А. Твардовского, «Зоя» М. Алигер, «Сын» П. Антокольского, «Одиночество» Н. Вирты, «Всадники» Ю. Яновского, «Капитальный ремонт» Л. Соболева, «На Востоке» П. Павленко, «Дни и ночи» К. Симонова, «Падение Парижа» И. Эренбурга, «Спутники» и «Кружилиха» В. Пановой, «Звезда» Э. Казакевича, «Люди с чистой совестью» П. Вершигоры, «Молодая гвардия» А. Фадеева.

Всегда оставаясь солдатом революции, принципиальным и последовательным творцом, готовым при любых обстоятельствах отстаивать свои убеждения и взгляды на литературный процесс, Вишневский все тридцать лет, отданных писательскому труду, всецело погружался в военную тематику, не оригинальничая, не приукрашивая действительность и не стараясь при этом навязывать читателю исчерпывающие заключения. На вопрос, почему он пишет только о войне, Вишневский отвечал конкретно и просто, а ответ его сводился к тому, что каждый должен делать для революции то, в чём преуспел как практик и творец. «Я пишу то, что чувствую, знаю и понимаю, — сообщал Вишневский в январе 1950 года критику А. Дымшицу. — Заводского быта я не знаю, на заводах не работал и в пьесах своих отражал все 20 лет лишь то, что ЗНАЮ действительно, а ВОЙНУ я знаю досконально».

Военная действительность и привела Вишневского в литературу. Начиналось всё у него, как и у многих собратьев по перу, с малых по форме художественных заметок-зарисовок. В 1920 году первые литературные пробы, повествовавшие об освобождении Крыма от белогвардейских банд, стали появляться в газете «Красное Черноморье», редактировавшейся тогда будущим крупным советским прозаиком Ф. Гладковым. А в следующем году в прифронтовом Новороссийске уже ставится драма Вишневского «Суд над кронштадтскими мятежниками».

Несколько позже молодого литератора приметят в московском журнале «Молодая гвардия». Там будет опубликован дневник его заграничного плавания на корабле «Океан». Первая книга Вишневского — сборник рассказов «За власть Советов» — увидит свет в 1924 году. С того времени творческой работе он начинает отдаваться всё более основательно.

Событием в театральной жизни страны становится написанная Вишневским в 1929 году пьеса «Первая Конная». В предисловии к ней под заголовком «О пьесе пулемётчика Вишневского», прославленный командарм С. Будённый писал: «Только пулемётчик Вишневский, боец Первой Конной… смог создать эту вещь… без выдумки, без прикрас, без ложного пафоса». Пьеса успешно ставится на сцене Театра Красной Армии. С неё, фактически, начался цикл революционно-романтических драм Всеволода Витальевича о Гражданской войне.

По воспоминаниям К. Симонова, Вишневским была очень любима вторая его пьеса — «Последний решительный». «В 30-е годы это была первая пьеса о надвигающейся войне, — писал Константин Михайлович, — о необходимости быть повседневно готовыми к ней. Это была оптимистическая и в то же время суровая в своей правдивости пьеса, говорившая о неизбежности тяжёлых жертв на пути к победе. И Вишневский гордился ею не только потому, что она нравилась зрителям и читателям, а прежде всего потому, что она мобилизовывала их, то есть делала именно то, ради чего он её писал».

Пройдя суровую школу мужества, постоянно вникая в суть текущих событий как внутреннего, так и международного характера, давая им соответствующие партийные оценки, писатель остро предчувствовал неизбежную схватку с фашизмом. Вскоре после «Последнего решительного» Вишневский напишет пьесу «На Западе бой», предостерегавшую о том, какую огромную опасность несёт фашизм народам мира. В этом же ключе в речи на Первом Всесоюзном съезде советских писателей прозвучит и его призыв к коллегам-литераторам: «…Друг мой Олеша и все идущие за ним, — пишите о хрустале, о любви, о ненависти и прочем. Но при этом всегда должны мы держать в исправности хороший револьвер и хорошо знать тот приписной пункт, куда надлежит явиться в случае необходимости. Это полезно и необходимо». Что ж, в 1934 году не задумываться о предстоявшей большой войне первого революционного призыва Вишневскому, всегда готовому защищать социалистическое Отечество, никак не представлялось возможным.

ВОССОЗДАНИЮ ярких и эмоциональных картин эпохи Гражданской войны, показу торжества революционных идей, воспеванию мощи человеческого духа посвятил Вишневский, пожалуй, самую известную свою пьесу — «Оптимистическую трагедию», над которой он работал с 1932 по 1933 год. У этого произведения, не одно десятилетие гремевшего во всех театрах страны и вызывавшего неизменно всплеск чувств, слёзы, состояние катарсиса, сложилась поразительно счастливая судьба.

«Оптимистическую трагедию», сразу же после её появления на свет, публикует журнал «Новый мир» и поставят в Киевском русском театре, а затем и на сцене Камерного театра. Премьера пьесы, поставленной самим художественным руководителем театра А. Таировым, состоялась 18 декабря 1933 года. Ей суждено было стать крупнейшим театральным событием не только того времени, но и всей славной истории советского театра. Пройдёт немного времени, и пьесу сыграют в осаждённом фашистами Мадриде… Вплоть до последних лет существования Советского государства её ставили не только во многих театрах нашей страны, шагнула она и за рубежи Советского Союза, всегда напоминая зрителю о той великой цене, которую пришлось заплатить народу во имя рождения нового, свободного и справедливого общества.

В числе тех, кто брался за этот бессмертный драматургический шедевр Вишневского, следует назвать такого крупного и выдающегося мастера, как Г. Товстоногов, удостоенный за поставленную им на сцене Ленинградского академического театра драмы им. А.С. Пушкина «Оптимистическую трагедию» в 1958 году Ленинской премии и ставивший данную драму повторно, в начале 1980-х на сцене БДТ им. М. Горького в Ленинграде. К ней обращались Л. Варпаховский, А. Чхартишвили, Р. Капланян, М. Захаров. «Оптимистическую трагедию» в 1972 году успешно поставил и видный театральный режиссёр ФРГ П. Штайн, тем самым подтвердив интерес к своеобразному сценическому гимну русской революции и западного зрителя, подверженного в те годы оголтелой антисоветской пропаганде.

В 1963 году пьеса была экранизирована. Созданный режиссёром С. Самсоновым одноимённый фильм с М. Володиной в роли комиссара, а также с такими выдающимися артистами, как Б. Андреев, В. Тихонов и В. Санаев, стал лидером советского кинопроката. В том же году эту замечательную киноленту удостоят на XVI Каннском кинофестивале специального приза «За лучшее воплощение революционной эпопеи».

Спустя пять лет замечательный русский советский композитор А. Холминов, разрабатывая тему великих революционных свершений, также обратится к пьесе Вишневского. Созданная им опера «Оптимистическая трагедия» с успехом будет идти в театрах Ленинграда и Свердловска, Фрунзе и Днепропетровска, а на сцене Большого театра Союза ССР зрителей восхитит своим блестящим исполнением партии комиссара великая И. Архипова.

Чем же так примечательна «Оптимистическая трагедия»? Только лишь драматической историей гибели во имя революционных идеалов, светлого будущего женщины-комиссара, присланной ЦК большевистской партии на один из кораблей Балтийского флота? Или тем, что хрупкая женщина выступает у драматурга в роли совсем не женской, проявляя при этом огромную силу духа и усиливая тем самым эмоциональное воздействие на читателя? Или, может быть, тем, что большевистскому комиссару удаётся перековать матросский коллектив и показать всю пагубность анархистов для дела революции?

Эта трёхактовая пьеса, посвящённая автором «XV годовщине Красной Армии», может подбросить ещё немало вопросов, сводящихся, в принципе, к одному: почему эта пьеса имела такое колоссальное воздействие на зрителя и в чём заключалась проблематика, вложенная в неё Вишневским?

Безусловно, «Оптимистическая трагедия» была творением новаторским. Вишневский не стеснялся открытой политической тенденциозности, патетики и ораторских приёмов. Выступая как революционный романтик, заглядывающий в будущее, драматург смог вывести на сцену главного героя своего времени — народные массы, приобщающиеся к революции, начинающие понимать её цели и задачи и осознанно встающие в ряды её сторонников и защитников.

Важно заметить и то, что Вишневский вместе с В. Билль-Белоцерковским и Н. Погодиным первыми в советской драматургии приступили к ломке привычных канонов драмы, привнося на сцену подлинную жизнь с её порой жестокой правдой, выражавшейся в боли, слезах, смертях, но неизменно наполненную святой и обнадёживающей верой в правоту народного порыва и в партию коммунистов, свершившую первую в мире победоносную социалистическую революцию. Потому и звучит так патетически приподнято и философски напряжённо неповторимый авторский голос, подстёгивая к размышлениям и к действию. Да, именно к нему, ведь гибель комиссара, финна-коммуниста Вайнонена и других отважных матросов не напрасна. Они не жертвы случая. Нет, они пали за революцию, за народ, за Россию.

Большую смысловую нагрузку в пьесе несут двое ведущих, произносимые ими чеканные речи и авторские ремарки. Их значение для понимания всего творческого замысла драмы чрезвычайно велико. Вчитаемся же в гранёные, волнующие, поэтичные, наполненные психологизмом и философскими обобщениями строки из финала трагедии: «Комиссар мёртв. Полк головы обнажил. Матросы стоят в подъёме своих нервов и сил — мужественные. Солнце отражается в глазах. Сверкают золотые имена кораблей. Тишину оборвал музыкальный призыв. Ритмы полка! Они зовут в бой, в них мощь, они понятны и не вызывают колебаний. Это обнажённый, трепещущий порыв и ликующие шестиорудийные залпы, взлетающие над равнинами, Альпами и Пиренеями. Всё живёт. Пыль сверкает на утреннем солнце. Живёт бесчисленное количество существ. Всюду движение, шуршание, биение и трепет неиссякаемой жизни. Восторг поднимается в груди при виде мира, рождающего людей, плюющих в лицо застарелой лжи о страхе смерти. Пульсируют артерии. Как течение великих рек, залитых светом, как подавляющие грандиозные силы природы, страшные в своём нарастании, идут звуки, уже очищенные от мелодии, сырые, грубые, колоссальные — рёвы катаклизмов и потоков жизни».

Каково! Словно гром средь ясного неба. Но в том-то и заключена великая правда и всепобеждающая сила этой драмы, что жизнь действительно неиссякаема, а всё наносное, лживое, лицемерное, подлое, бесчеловечное, когда живых людей всякие анархиствующие элементы, типа хитрого вожака, позволяют себе «пускать в расход», — должно обязательно сметаться силами добра, коренящимися в самой земле, в народных скрепах и истоках. И силам этим необходимо быть организованными, решительными, последовательными и принципиальными, не пасующими перед опасностью, даже смертельной.

Вновь и вновь возвращаясь к великим истинам, не понаслышке знакомым писателю-большевику, вступившему в ряды РКП(б) в тревожном 1918 году, Вишневский словами второго старшины посылал своим современникам и такое напутствие: «Слушайте. До последнего издыхания, до последней возможности двинуть рукой, хотя бы левой, боец-коммунист будет действовать. Нельзя действовать — есть язык. Убеждай, бодри, заставь действовать других… Не можешь говорить — делай знаки. Тебя повели, избивают — не сгибайся. Не можешь пошевелиться, уже связан, положен, заткнут рот — выплюнь кляп в лицо палачу. Гибнешь, топор падает на шею — и последнюю мысль отдай революции. Помни, что и смерть бывает партийной работой».

Менее десяти лет всего-то пройдёт — и сотни тысяч советских патриотов, коммунистов, комсомольцев, словно вспомнив прозорливые слова писателя, именно так и станут поступать, ведя ожесточённую битву с фашизмом. И не будут слова эти впредь восприниматься как исключительно агитационные и призванные автором в помощь для поднятия всего идейного фона пьесы. Сама жизнь подтвердит их актуальность.

В ТРИДЦАТЫЕ годы прошлого столетия Вишневский, исполненный планов и замыслов, успевавший при этом активно заниматься общественной деятельностью и в качестве полпреда советского искусства неоднократно выступавший за рубежом, помимо целого ряда творческих работ, создаст и такие шедевры, как киносценарий «Мы из Кронштадта» и роман-фильм «Мы, русский народ», опубликованный в одиннадцатом номере журнала «Знамя» за 1937 год и выпущенный в следующем году отдельной книгой полумиллионным тиражом.

Фильм Е. Дзигана «Мы из Кронштадта», вышедший на экран в марте 1936 года, стал этапным произведением для советского кинематографа. Он вошёл в историю кино как достойное воплощение эпически-монументального жанра, по-своему развивающее традиции, заложенные великими С. Эйзенштейном и А. Довженко.

Картина эта, огромного идейного накала и выдающегося художественного мастерства, в высшей степени достоверно изобразившая революционное пробуждение народных масс, имела, без преувеличения, небывалый успех. 3 марта 1936 года «Правда» так отзывалась на это выдающееся кинематографическое событие: «Никакими беглыми заметками нельзя исчерпать художественную силу и непередаваемое впечатление фильма. Советская кинематография, всё наше искусство по праву гордятся «Чапаевым». Они могут с таким же правом гордиться новой своей победой… Во всём фильме ясно чувствуется стиль, темперамент и масштаб Вишневского…»

Впрочем, триумф фильма, обошедшего экраны всего мира, пожалуй, не очень-то и удивил Всеволода Витальевича. Он был для него ожидаем. Осознание крупнейшей творческой победы мастером было воспринято спокойно, без излишних бравурности и головокружений. «Чем больше думаю, — писал Вишневский, — тем больше постигаю великую неисчерпаемость темы народа». И более определённо добавлял: «Ни на секунду не забывай об общечеловеческом… Оно в «Кронштадте» было понятно и в Москве, и в Мадриде, и в Нью-Йорке, и в Шанхае… Почему? Потому что были эпические страсти, события, борьба народов, их сынов, простых людей за свою честь, свободу, идеи. Это — в эпоху войн и революций — и есть общечеловеческая тема».

Огромное идейно-художественное значение фильма особо заметным стало в годы Великой Отечественной войны. «Мы из Кронштадта» смотрели миллионы советских граждан на фронте и в тылу, вдохновляясь его блестящей патетикой и бессмертной героикой революции. Отдельное издание сценария фильма, выпущенного Госполитиздатом в 1942 году, было отправлено на передовую. Опять-таки — перед нами яркий пример того, как лучшие произведения советской литературы и искусства были призваны на войну. И воевали… и победили. Такое феноменальное явление, когда книга становится воином, убедительно доносит до читателя величайшую силу коммунистических идей, могла породить только воистину народная власть, коей и была наша Советская власть.

Показу народных масс в 1917 году, которых «дано больше, чем в других моих работах», а также и «людей из массы, написанных просто», Вишневский посвящает и киноповесть «Мы, русский народ».

История обычного пехотного полка заканчивается трагически: он обезоружен кайзеровскими войсками и расстрелян. Но на место погибших поднимаются простые крестьяне с винтовками и дробовиками, самопалами и топорами, косами и вилами. Вишневский выводит на передний план картину всенародного подвига. В финале драматург, верный своему пониманию великой и неразрывной духовной связи героических поколений русского народа, выразительно показывает его вечную мощь: «И шла тяжёлым шагом своим русская пехота, в крови и истории своей хранившая битвы и победы на Неве и Чудском озере, победы Куликова поля, битвы в Ливонии, на Волге и на Днепре, битвы Урала и Сибири; пехота, хранившая победы Москвы над панами, победы Петра — Лесную, Гангут и Полтаву, суворовский Измаил и Треббию; пехота, дважды бравшая Берлин, знавшая Бородино и Севастополь… Шла пехота народа, который веками мятежно гремел, добывая себе и другим свободу и не отрекаясь от неё ни на плахе, ни на костре. Шли правнуки Степана Разина и Пугачёва, шли потомки декабристов, шли братья Коммуны, шли люди, которые в огромной истории своей пережили и поражения, для того чтобы больше их не знать. Шёл здоровый народ, народ-страстотерпец, народ-победитель, великий и гениальный».

К образу непобедимого русского народа, к теме Гражданской войны, к фигурам великих Ленина и Сталина Вишневский обратился и в пьесе «Незабываемый 1919-й», написанной им в 1949 году, приуроченной к семидесятилетию Иосифа Виссарионовича и ставшей последним крупным произведением писателя. В центре этого эпического творения — события, связанные с защитой Петрограда в 1919 году от белогвардейских частей и интервентов, а также сил, готовивших с помощью предателей и шпионов мятеж. Пьеса «Незабываемый 1919-й» была экранизирована. Одноимённый фильм М. Чиаурели, вышедший на экран в 1951 году, где в образах Ленина и Сталина предстали народные артисты СССР П. Молчанов и М. Геловани, был восторженно принят советским зрителем.

Талантливо написанная пьеса, убедительно высветившая расцвет дарования драматурга, была по достоинству оценена. Всеволода Витальевича удостаивают Сталинской премии первой степени. Эта высокая награда прибавилась к ранее имевшимся в арсенале писателя двум орденам Ленина, трём орденам Красного Знамени, орденам «Знак Почёта» и Красной Звезды. Последнюю свою награду — орден Трудового Красного Знамени, которым государство отметило писателя к его пятидесятилетнему юбилею, он получил за месяц до смерти, находясь в больнице.

Особые отношения у писателя сложились с ленинской «Правдой». Многолетнее сотрудничество с главной газетой страны он ценил и искренне им гордился. Выступая в 1936 году на общем собрании писателей по вопросу о формализме, Всеволод Витальевич рассказывал: «Кто оказал мне исключительную рабочую и товарищескую помощь? «Правда». Я являюсь постоянным сотрудником «Правды». Первую статью я написал туда в 1917 году перед июльскими днями. В «Правде» я многому научился. Когда-то, когда я готовился выступать перед отрядом, я знал, что каждое слово там должно «попадать в цель», иначе тебе никогда второго слова сказать не дадут. Примерно то же я чувствую, работая для «Правды». Каждая вещь, которую я пишу для «Правды», это школа, это самая лучшая борьба с натурализмом, с формализмом».

Дать первым материал в «Правду», опередив тем самым своих товарищей корреспондентов, Вишневский пытался и тогда, когда работал в этом качестве в годы Великой Отечественной войны. О той поре его сотрудничества с «Правдой» можно судить со слов А. Фадеева, написанных им в одном из писем Вишневскому в феврале 1942 года: «Хочу сказать тебе, что я, как и большинство москвичей, с волнением читаю всё, что ты пишешь в «Правде». Всё это проникнуто большим чувством и силой поистине разящей…»

Находясь на Нюрнбергском процессе, в ноябре 1945 года в письме главному редактору «Правды» П. Поспелову Вишневский писал: «Я сконцентрирован на работе. Мне доставляет огромное внутреннее удовлетворение — оперативно, чётко, драматично, — писать в «Правду» … Я понимаю, что пишу для миллионов — для родной, бесценной России… Веду бой дальше, — за мой Ленинград, за всё огромное, наше… Я горд, что подсудимые так устрашённо смотрят на нашу делегацию. Вот тут спуска не будет…»

Да, Вишневский писал для миллионов, для России и прогрессивно мыслящих людей во всём мире. Творчество его многогранно, хотя по большому счёту далеко не всё оно дошло до читателя. Даже пятитомное Собрание сочинений и дополнительный к нему шестой том с выступлениями и радиопередачами, записными книжками и письмами, изданные в 1954—1961 годах издательством «Художественная литература», не представили советскому читателю всего того, что было Вишневским написано.

О творческом его наследии в рамках небольшого очерка всего не скажешь. Ведь только его пьеса «У стен Ленинграда», «Дневники военных лет» и радиопередачи в блокадном Ленинграде достойны целого исследования. И поверьте, оно предстало бы перед взором читателя очень увлекательным и поучительным. Отдельного разговора, конечно, заслуживают драматургия писателя и его кинематографическая деятельность. Впрочем, для тех, кого заинтересовали жизнь и творчество Всеволода Витальевича, остались добротные и содержательные книги, изданные в советское время, достаточно широко раскрывающие масштаб этой неординарной личности.

ПИСАТЕЛЬ-коммунист, один из руководителей Союза советских писателей, трибун, борец за мир, он умел ценить людей, дружить, подставлять плечо, быть открытым и искренним, всегда готовым помочь, подсказать, повести за собой. А уж энергии созидательной в нём было столько, что хватило бы и на десятерых. Но при сём не смог Вишневский сберечь себя, своё здоровье. Не прислушивался к врачам, не менял бешеного жизненного темпа, основательно подточившего организм, горел, спешил, пытаясь всё успеть, везде побывать, в каждом добром деле поучаствовать.

Давайте же помнить этого неутомимого воина, призванного Великим Октябрём, писателя и публициста, оставившего нам замечательные произведения, запечатлевшие целую эпоху. Эпоху величайших свершений, благодаря которой Россия наша, вопреки всем невзгодам, свалившимся на неё вместе с навязанным ей буржуазным режимом, до сих пор не растеряла свой огромнейший и уникальный потенциал.

Пора бы, наконец, вернуть зрителю драматургию Вишневского. Пусть поначалу это случилось бы где-нибудь в глубинке, на провинциальной сцене. Главное — начать это поступательное движение и найти тех молодых и талантливых творцов, которые смогут ставить пьесы Вишневского, завораживая нас неистребимым духом революции, которая, как известно, никогда не заканчивается.

https://gazeta-pravda.ru/issue/125-3105 ... go-pafosa/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Вт янв 12, 2021 11:05 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Погружение в легенду

В советское время не было таких людей, кто бы не слышал про подвиг челюскинцев. В течение двух месяцев они жили на льду возле затонувшего парохода «Челюскин», проводили научные изыскания и ждали, когда их спасут. Трагичная и эпичная история об освоении Арктики. Из-за того, что «Челюскин» ушел ко дну практически на краю света, комплексных исследований ни разу не было. В 2020 году сразу две экспедиции обследовали корабль, сообщае сайт www.rgo.ru Обе они оказались успешными и расширили знания специалистов об этом судне.
86 лет спустя


Чукотское море. Экспедиция морской инженерной компании «Фертоинг» с борта буксира-спасателя «Лазурит» с помощью эхолота на глубине около 50 метров обнаруживает корпус парохода «Челюскин»… Судно затонуло в 1934 году, и с тех пор его комплексно не обследовали. В этот раз поисковики значительно продвинулись в исследованиях легендарного парохода, чья история в свое время взбудоражила весь мир. Для исследователей это некая дань памяти подвигу тех, кто пробивал Северный морской путь для страны.
В качестве рабочих рук в экспедиции участвовали водолазы из «Разведывательно-водолазной команды» Константина Богданова. На их счету обследование десятков кораблей и подводных лодок, в том числе линейный корабль «Лефорт», а также масштабный проект «Поклон кораблям Великой Победы». В этот раз аквалангистам предстояло исследовать пароход на глубине.
– Нырнуть к легенде – что может быть заманчивее для подводного исследователя? – говорит Константин Богданов. – Про поход «Челюскина» известно практически все: кто плыл, чем занимался, как судно ушло ко дну. Вот только историю эту стали забывать. Я столкнулся с тем, что поколение 40-летних не знают имен Отто Шмидта и Владимира Воронина. Экспедиция, в которой мы участвовали, – повод напомнить, на что были способны наши деды.
Ради этого момента проделана колоссальная подготовительная работа. Одна заброска снаряжения туда чего стоит! Корабль с частью оборудования, с барокамерой, с запасами газов шел из Владивостока, а это 3 тысячи миль. Команда водолазов, историки и журналисты летели до Анадыря, потом два дня ждали корабль. После этого вместе со снаряжением вертолетом еще три часа летели до поселка Ванкарем.
Этот населенный пункт является не только самой удобной точкой начала экспедиции, но и самой знаковой: сюда доставили челюскинцев после эвакуации с льдины, а местные жители оказывали им помощь. Здесь стоит школа, которую буквально через год после катастрофы на свои деньги построили Отто Шмидт и челюскинцы. Об этом напоминает мемориальная доска на здании. Правда, сейчас здесь наполовину школа, а наполовину детский сад. Историю «Челюскина» в этом поселке помнит каждый.
Логистика экспедиции – очень сложная, словно на другую планету добираешься, но, по признанию участников, все прошло гладко. И все-таки маленькая неприятность, которая поставила под угрозу все мероприятие, произошла…
– В Анадырь наша команда прилетела в составе четырех человек, – рассказывает Константин Богданов. – И тут выясняется, что один наш товарищ заболел. К счастью, не самым популярным сегодня вирусом, а обычной простудой. Небольшая температура, насморк, отрицательный тест. В итоге руководитель экспедиции отправил водолаза домой. Так из запланированных двух пар под погружение осталась одна тройка. Если раньше могли погружаться по очереди, теперь у нас только тройка: в новых незнакомых условиях с плохой видимостью отпускать кого-то одного неправильно.
Наконец-то погода благоволит, солнечно и без осадков, только достаточно сильный ветер. Но у дна все может быть иначе, местные воды непредсказуемы, предупреждают специалисты, уже нырявшие в арктических морях. Сумеют ли участники экспедиции увидеть пароход «Челюскин»?

Навстречу подвигу


«Челюскин» отправился в рейс по Северному морскому пути в августе 1933 года. От Мурманска до Владивостока он должен был проскочить за одну навигацию и доказать всему миру, что Арктика – наша. Экспедицию возглавил географ, руководитель Главного управления Северного морского пути Отто Шмидт.
И здесь начинается первая загадка: как так получилось, что «Челюскин» направили в Арктику? Судно, изготовленное в Дании, предназначалось для ленских экспедиций и называлось «Лена». Это обычный пароход немного усиленной конструкции. Не бумажный, конечно, но к такому подвигу он был не готов. Знаменитый полярник Владимир Визе написал тогда: «Набор корпуса недостаточно крепок, шпангоуты редкие и слабые, ширина парохода большая».
Потомственный моряк, помор Владимир Воронин долго отказывался принять командование, поскольку «Челюскин» «совсем не подходил по своей крепости, а также по своим морским качествам, для самостоятельного ледового плавания». И все же Отто Юльевич уговорил Воронина: в Мурманске обещали найти капитана, который бы повел «Челюскин» к славе, но смельчаков не нашлось. Все предприятие стояло под угрозой срыва. Чтобы спасти честь своего товарища, Воронин согласился.
В поход отправились 112 человек. Помимо команды, это ученые, журналисты, кинооператоры, художник Федор Решетников и поэт-конструктивист Илья Сельвинский. В успехе предстоящей экспедиции не сомневались настолько, что геодезист Васильев, к примеру, отправился в плавание с беременной женой. В экспедицию через льды отважились пойти несколько женщин и детей – семьи зимовщиков, которые должны были сменить команду на острове Врангеля, куда уже четыре года не могло пробиться ни одно судно. Запланированный успех обеспечивала проводка «Челюскина» ледоколом «Красин» в Карском море и ледоколом «Литке» в восточном секторе Арктики. Ледовую разведку обеспечивал гидроплан летчика Михаила Бабушкина. 15 августа, при первой серьезной встрече с тяжелыми льдами, судно получило повреждения. Капитан вызвал на помощь ледокол «Красин», тот пробил ему дорогу, и экспедиция продолжалась. Без приключений «Челюскин» добрался до Чукотского моря, и здесь его зажали многолетние льды. Подойти к острову Врангеля «Челюскин» не смог. С середины октября до начала ноября судно дрейфовало в сторону Берингова пролива и 4 ноября достигло его. Фактически Северный морской путь был пройден. Лед стал заметно тоньше, и до чистой воды «Челюскину» оставалось всего несколько километров. Рядом находился ледокол «Литке», капитан которого предложил пробить для «Челюскина» проход к чистой воде.
Полагая, что «Челюскин» окажется на свободе самостоятельно в течение нескольких часов, он отверг помощь «Литке». Ледокол отправился выполнять свои задачи, а уже вечером 4 ноября «Челюскин» стало сносить от чистой воды в глубину ледовых полей.
Время было упущено: между кораблями теперь находились поля многолетнего льда. Преодолеть их не мог даже ледокол. Стало ясно, что экипаж «Челюскина» ждет зимовка, но ладно бы только это… Пароход не мог противостоять напору торосов, и момент, когда его раздавит, неминуемо приближался. Руководство экспедиции это понимало и разместило все важные грузы на палубе.
13 февраля 1934 года наступила развязка. Мощный напор льдов пробил в левом борту трещину шириной в метр и длиной в 30 метров. Экипаж был готов к такому исходу, за короткое время на лед спустили людей и груз. Во время аварии завхоз Борис Могилевич упал в воду, а затем на него упало бревно. На льду оказалось 104 человека, в том числе женщины и двое маленьких детей (часть пассажиров покинули судно еще у острова Колючин). В 15.50 судно затонуло.
Исследователям «Челюскина» искать место затопления судна не пришлось: его координаты – 68°18′05″с.ш. и 172°49′40″ з.д. – хорошо знала вся страна.
Кто искал пароход «Челюскин»?
Попытки найти затонувший корабль начались уже в 1935 году. Экспедиция подводных работ особого назначения (ЭПРОН) – военная государственная организация, занимавшаяся подъемом кораблей, судов и подводных лодок и другими подводными работами, предложила Шмидту поднять затонувший «Челюскин». Шмидт отказался, мотивируя тем, что это невыгодно.
В 1974 году координаты затонувшего «Челюскина» заново определили участники гидрографического судна «Малыгин». В 1979 году к месту гибели «Челюскина» отправились два корабля – «Максимов» и «Маяк». Аквалангисты из Магадана и Мурманска в крайне сложных условиях достигли затонувшего корабля. На поверхность они подняли несколько металлических предметов – спинку кровати, фрагмент леерного ограждения палубы и несколько болтов и гаек. Их не передавали в музей, не подвергали экспертизе, они хранились в ныне разрушенном помещении Магаданского подводного клуба, а потом просто исчезли. Были ли они действительно с «Челюскина» – неизвестно.
В 2004 году состоялась экспедиция «Челюскин-70» на НИС «Академик Михаил Лаврентьев». Они обследовали все известные точки координат, где ранее велись поиски. «Челюскин» не обнаружили. Но в 2006 году на СРТМ «Рогачево» та же команда вновь отправилась в Чукотское море. Водолазы совершили несколько погружений, используя в числе прочего подводный сонар, бьющий в обе стороны на 400–500 метров. На поверхность подняли леерную стойку с корабля. Экспертиза подтвердила: это металл с «Челюскина».

Постоять на мостике «Челюскина»


И вот спустя 86 лет водолазы погружаются на дно Чукотского моря, к легендарному «Челюскину». Константин Богданов первый спустился в ледяную воду. Признается, что такого волнения не испытывал уже давно.
– Первые 20 метров казалось, что нам повезло: поверхность прозрачная, бирюзовая вода, через которую пробивается яркое солнце. Но ниже началась плотная коричневая полоса и ночь. Видимость на объекте – порядка полуметра, дальше все мутится. Из-за того, что в воде очень много взвеси, весь наш свет, который мы брали с собой, был малоэффективен: он дает отражение – и ты ничего не видишь. Словно одновременно побывал и на Черном море, где абсолютная ясность воды, и на Балтике, помноженной на озера или реки периода дождей, – рассказывает участник экспедиции.
Корпус «Челюскина» глубоко зарыт в грунт, оброс ракушками и актиниями. Но водолазы смогли определить, что находятся, скорее всего, на палубе верхнего открытого мостика. На нем когда-то всматривался во льды капитан Владимир Воронин. Водолазы смогли получить первые достоверные кадры с «Челюскина».
Сильным подспорьем стала 3D-модель затонувшего судна, созданная специалистами компании «Фертоинг» на основе акустической съемки, которая не только позволила сориентироваться на борту, но и давала представления о примерных разрушениях корпуса. На модели, сделанной командой Артема Мельникова (директор компании «Фертоинг»), хорошо видно, что часть надстройки по левому борту разрушена, как бы сложилась от времени или при затоплении судна. По ней ориентировались, когда сплавляли спусковой конец для водолазов.
– Ты можешь показать 200 фотографий, можешь снять фильм. То, что видит камера, видит зритель. А 3D-модель, на которую наложено это изображение, дает представление в целом об объекте. Как он лежит, какие у него повреждения, на левый или на правый борт крен, в каком он состоянии. А видео и фотографии уже дополняют. И этот формат – тот язык, на котором нужно разговаривать сегодняшним исследователям с будущими исследователями, – поясняет Константин Богданов.
В сентябре 2020 года к месту гибели «Челюскина» пришел ледокол «Илья Муромец», на борту которого находилась комплексная экспедиция Русского географического общества и Северного флота. По иронии судьбы, судно исследовали в 87-ю годовщину, когда его зажало льдами.
– В отличие от «Челюскина», мы шли по чистой воде без единой льдины, причем на всем Северном морском пути, – рассказывает участник экспедиции кандидат исторических наук Павел Филин. – Гидрографы составили план поиска с помощью стационарного сонара на нашем ледоколе. При сильной качке и ветре капитан скорректировал план. Вскоре увидели «Челюскин»: система трехмерной анимации отчетливо изобразила судно, сразу показав его длину – около 100 метров. Судя по изображению, оно без серьезных повреждений. Непонятно только, в каком состоянии мачты, система наблюдения не смогла их распознать в деталях.
С помощью многолучевого эхолота экспедиция провела трехмерную акустическую съемку парохода «Челюскин». Затем удалось произвести видеосъемку с помощью необитаемого подводного аппарата «Марлин-350». Удалось увидеть немало интересных деталей.
– Хорошо сохранился вертикальный борт с характерными вырезами и изгибами. Название «Челюскин» не сохранилось. Рассмотрели другие интересные детали. Например, прямоугольные вырезы, возможно, иллюминаторы. Разглядели упавшую мачту или другую часть корабля, лежащую поперек него и выходящую за пределы борта. Сомнений, что это «Челюскин», нет. Трехмерная картинка показала все особенные детали. И изображения с «Марлина» также показывают характерные формы корпуса, – перечисляет Филин.
В качестве «трофея» с «Челюскина» экспедиция привезла более-менее качественные съемки парохода.

Конец эпопеи


5 марта летчик Анатолий Ляпидевский на самолете АНТ-4 пробился к лагерю и снял с льдины десять женщин и двоих детей. После этого самолет вышел из строя. В следующий раз самолет прибыл только 7 апреля. За неделю в дровяных ящиках, закрепленных под крыльями самолетов, летчики Василий Молоков, Николай Каманин, Михаил Водопьянов, Маврикий Слепнев и Иван Доронин вывезли на материк остальных челюскинцев. Во время последнего рейса, 13 апреля 1934 года, летчик Молоков вывез с льдины собак.
Спасение челюскинцев стало легендой, породило новый советский героический эпос, сделало любимцами всего мира спасавших людей с льдины летчиков. Отто Шмидт, с его развевающейся на полярном ветру бородой, стал чем-то вроде живого памятника. Новорожденные младенцы в тот год в некоторых семьях получили имена: Карина – в честь Карского моря и Оюшминальд – «Отто Юльевич Шмидт на льдине».
Казалось бы, зачем современникам потребовалось исследовать «Челюскин» и напоминать о делах давно минувших дней?
– Каждая новая экспедиция, каждая команда, которая туда приходит, вносит свой, новый вклад, новую информацию, – полагает Константин Богданов. – Сейчас всю информацию можно нанизать на 3D-модель и уже отталкиваться от имеющегося силуэта судна. В любом случае, объект интересный, это действительно легенда. Мне кажется, либо он ждет какой-то большой комплексной экспедиции, в которой мы будем рады принять участие, либо все эти знания, все исследования, фрагменты информации нужно собрать в одну копилку. Поскольку это Северный морской путь, поскольку это географические исследования, где-то в библиотеке РГО можно было бы все это собирать и показывать.
Эксперты говорят, что судно интересно как туристический объект. Многие захотят увидеть место столь бурных событий и сам пароход. Ну а кроме того, в постоянной битве за Арктику надо напомнить, кто сделал этот регион нашим и какой ценой он нам достался.

Наталья МАЗИЛОВА

http://sovross.ru/articles/2070/50540


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Вт янв 19, 2021 8:50 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Звезда над пропастью

Равнинная звезда Николая Рубцова светит не только над полями во мгле заледенелой, но и над зияющей пропастью между высокой культурой и той низменной пошлостью, которая обрушивается на нас из эфира в начале года. С каждым новогодьем она ширится. Лжепопытка Валерия Меладзе устроить массовый бойкот «Голубых огоньков» в знак протеста против коронавирусного запрета давать концерты канула в зимнюю слякоть: доморощенные «звезды» просто массово ломанулись на экран. Меня поразило прежде всего, что ВСЕ поют: балерун Цискаридзе, фигуристка Навка, хохмачи братья Пономаренки, телеведущий Малахов. Зачем? Голоса противные, слов выпеть не могут, а когда доносят убогий текст – еще тоскливее становится. Главный смысл: год крысы ушел, год быка пришел. Глубоко!

Еще потрясает: ни одной НОВОЙ песни, кроме этих жалких речитативов под безликую мелодию. Ну, и конечно, уровень юмора, если можно так выразиться. Вот куплеты Стоянова-Баскова – беззубые, бездарные, просто пошлые:

Долго техник не придет –
Самоизоляция.
Ручейком течет и бьет
К нам канализация.

Эта канализация затапливает всё информационное пространство. А ведь мы помним, как ровно сорок лет назад литовская, советская певица Гинтаре Яутакайте получила первую премию на конкурсе молодых артистов эстрады в Днепропетровске и спела на заключительном концерте фестиваля «Песня-81» песню Александра Морозова на стихи Николая Рубцова «В горнице моей светло». В следующем году она эмигрировала в США, писала собственную музыку, но лучше так ничего и не спела… В это же время Вадим Кожинов стал популяризировать композитора Александра Лобзова с его замечательным рубцовским циклом, песни из которого запели бас Николай Тюрин и русская красавица Таня Петрова, а потом Геннадий Заволокин поднял целый гармоничный пласт Рубцова и – распахнулось…
Еще двадцать лет назад на канале «Московия», вскоре купленном и загубленном командой олигарха Пугачева (находится в розыске), в которую входила и нынешний министр культуры Ольга Любимова, в двух частях на Крещение вышла огромная программа-конкурс, в которой я поставил цель: доказать через экран, что Рубцов – ушел в народ, что его знают и поют миллионы! Согласовал с Александром Крутовым и записал обращение-объявление: приходите на программу-конкурс «Поем Рубцова». Мать честная! Задал я себе задачу: пошли участники и претенденты валом, мы отбирали в нашей небольшой комнате «Московии», по телефону даже слушали и на кассетах. Были и молодые профессионалы, и студентка Лесной академии из Мытищ, домохозяйка, и бармен в жилетке. Я знал, что смогу всегда опереться и на исполнение членов жюри (два народных артиста А. Стрельченко и Б. Химичев ушли), и на испытанных участников программы «Русские струны» (вот какие названия были!), но многих увидел и услышал впервые – подлинная демократия ТВ! Получилось аж две программы по 30 минут, истинно народных, дышащих поэзией и гармонией. Выложил оцифрованную часть в Сети – море теплых откликов. Разве сегодня можно такое представить на экране?! Там засилье сдувшихся «звезд», на которых уже без слез не глянешь, отсутствие новых песен на вменяемые слова, мрак пошлых шуток ведущих. Я бы на таком телевидении дня не проработал...
И вот парадокс: чем демонстративнее ТВ и шоу-бизнес игнорируют Рубцова, тем глубже и проникновеннее он уходит в народ. По сути, вся его песенная лирика, как у Есенина, положена на музыку, исполняется и в близком кругу, и на сценах народных праздников. Возникают студии и библиотеки его имени, открываются уголки и музеи. Например, 6 января в селе Никольском, в Бирюзовом доме рубцовской Николы, открылся музей «Журавли». Он создан подвижниками Андреем и Мариной Кошелевыми, к открытию выпущен красочный фотобуклет о духовной родине Рубцова, благодаря тому, что Марина Кошелева получила премию Союза писателей России «Слово – 2020». В уютном музее – выставочный зал, библиотека, литературная гостиная, мемориальная комната А.В. Кошелева, за палисадником – Рубцовский камень. Для иногородних гостей, которые, помимо музея «Журавли», смогут посетить мемориальный Дом-музей Н.М. Рубцова, может быть забронирована гостевая комната. Кошелева в своей информации благодарила почетных гостей, журналистов, особая признательность – «волонтерам-школьникам Вадиму и Инне за то, что они расчистили от снега дорогу к Рубцовскому камню». Народный музей подлинного народного поэта, который давно уже вошел в сердца миллионов…
Рубцов по данным Книжной палаты, самый издаваемый поэт России. Раскупаются все книги о нем, а ведь не раз переизданная книга Николая Коняева в ЖЗЛ стоит всё дороже. Но твердят, что поэзия никому не нужна. Смотря какая, тот же Николай Коняев написал: «В чем удивительный успех поэзии Рубцова? В том, что он обращается прямо к душе читателя. Его стихи западают прямо в душу. И хотя в них не так много церковной атрибутики, но тем не менее его поэзия по духу своему глубоко православна. Она настолько православна, что более православного поэта и не было в нашей стране». А что сегодня с душой и православием? Крах, конечно, несмотря на беспрерывное строительство храмов «в шаговой доступности». Причем архитектурные шедевры, даже в дальнем Подмосковье с особняками-дворцами по соседству гибнут. Легче и выгоднее новоделы возводить…
Дмитрий Быков на радио «Эхо Москвы» сказал, разделяя убежденность любезного сердцу либерального критика и, увы, наставника молодых в Литинституте: «В свое время была такая формулировка Владимира Новикова про Николая Рубцова: «Поэзия Николая Рубцова – это максимум того, чего может достичь не поэзия»… Я согласен». Поклонники Рубцова могут резко вскинуться: мол, как так – непоэзия? А я усмехаюсь и вижу за этим оторопь перед загадкой Рубцова и признание своего бессилия как литературоведа. Вроде, по мнению новиковых, это не поэзия, не пиршество изысков и метафор – безыскусные слова и внятные смыслы, а завораживает миллионы самых разных читателей, поется и читается по всей Руси великой. Вот ведь Бродского они навязывают, как картошку при Екатерине.
Потом Быков малость смилостивился: «Николай Рубцов представляется мне хотя и сильно преувеличенным, но всё же чрезвычайно значительным поэтом. У него есть настоящие шедевры, такие, как «Тихая моя Родина» или, например, песня, которую сделал из него Дулов, «Размытый путь», где «матросы во мгле сурово поторапливали нас...» …Величие и жалкость гениально одаренного провинциала, который всё время попадает в смешные коллизии или трагические, но непоэтические, принципиально антипоэтические, это ужасно». Сам вальяжный Быков упакован, состоятелен, испытал одну коллизию: чем-то отравился в самолете раньше Навального – так все на ушах стояли. Какой там провинциальный Рубцов! Но кто будет повторять и напевать для себя – не за бабки – его строки? В России всегда побеждает правда, та внутренняя правда, о которой писал Аполлон Григорьев: «В сердце у человека лежат простые вечные истины, и по преимуществу ясны они истинно гениальной натуре… Истинный художник свято дорожит правдою, и оттого мы в него веруем, и оттого в прозрачном его произведении сквозит очевидно созерцаемый им идеал. Предметы видимого мира отразились сперва в душе самого художника – и оттуда уже вышли живыми, самостоятельными созда­ниями».
Такие отражения души, столь тонкие материи, да еще ка­кие-то сквозящие идеалы ни Д. Быкову, ни В. Новикову – недоступны по определению. Загадке этой растущей всенародной любви будет посвящена и 5-я международная конференция, которую проводит 28–29 января кафедра социальных коммуникаций и медиа Гуманитарного института Череповецкого государственного университета совместно с литературным музеем Н.М. Рубцова при поддержке кафедры Славистики имени Петра Карамана Ясского государственного университета (Румыния), библиотеки имени Николая Рубцова (Санкт-Петербург). Ну, это интерес, так сказать, академический и писательский, а вот – собирательский, бы­товой.
Один из пользователей соцсети заглянул, какие лоты, связанные с Николаем Рубцовым, выставлялись к юбилею в аукционных домах. Десяток автографов (это большая редкость для поэта-скитальца, которому и рукописи негде было хранить) близким друзьям и товарищам-поэтам да прижизненные издания. Однако встретились и такие диковинные вещи, как квиточек из вологодского вытрезвителя. Счастливый обладатель сей реликвии заплатил 45 000 рублей (прописью: сорок пять тысяч) за обладание казенной бумажкой на 5 руб. 30 коп. В 1967 году это было немало – двое суток по командировочным расходам, или две бутылки водки… Сегодня вытрезвители возвращают, но нет ныне, увы, поэта, чье задокументированное и оплаченное пребывание вызовет такой интерес потомков. Но песни-то остались! Так почему не звучат по бездарному ТВ?!

Александр БОБРОВ

http://sovross.ru/articles/2073/50612


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пт фев 05, 2021 3:40 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Сотворец народных книг

Согласно нашей народной пословице «Нет худа без добра», во время изоляции при COVID-19 люди стали больше читать. И не только навязываемое сверху, но и то, к чему они тянутся сами. Даже по официальным сведениям, среди особенно читаемых авторов есть Лев Николаевич Толстой, любимый писатель Владимира Ильича Ленина, видевшего в его произведениях отражение русской действительности того времени и смелый взгляд в будущее. А самое первое полное собрание сочинений Л. Толстого в России было издано «Товариществом И.Д. Сытин и Ко» в 1912–1913 годах, имевшееся и в личной библиотеке Ленина в Кремле. «Всю свою жизнь я верил и верю в силу, которая помогала мне преодолевать все тяготы жизни: я верю в будущее русского просвещения, в русского человека, в силу света и знания, – писал в воспоминаниях Иван Дмитриевич Сытин. – Мечта моя – чтобы народ имел доступную по цене, понятную, здоровую, полезную книгу».

«Глубокоуважаемому Владимиру Ильичу Ленину – Ив. Сытин» – такую надпись сделал Сытин на посвященном пятидесятилетию его книгоиздательской деятельности (1866–1916) литературно-художественном сборнике «Полвека для книги», где опубликованы воспоминания самого юбиляра, писателя В.Г. Короленко, ученого С. Ольденбурга, статьи многих видных общественных деятелей, в том числе А.М. Калмыковой, – в ее квартире и книжном складе на Литейном проспекте, 60, Ленин часто бывал, а саму хозяйку очень ценил за беззаветную службу революции. Начинал И.Д. Сытин свою работу во времена, характеризуемые Владимиром Ильичом и научно, и образно: «Россия сохи и цепа, водяной мельницы и ручного ткацкого станка стала быстро превращающейся в Россию плуга и молотилки, паровой мельницы и парового ткацкого станка. Нет ни одной отрасли народного хозяйства, подчиненной капиталистическому производству, в которой бы не наблюдалось столь же полного преобразования техники».

Тенденцию эту чутко уловил Сытин, организовывая издательское дело. Начиналось оно как бы исподволь, когда Ваню отдали в «мальчики» к московскому купцу Шарапову, и он переехал из села Гнездниково Костромской губернии, где родился 5 февраля (24 января) 1851 года. Поскольку отец Дмитрий Герасимович, волостной писарь, с матерью Ольгой Александровной не могли прокормить семью на мизерное жалованье. Пришлось забросить и учебу в сельской школе после третьего класса, перейти на самообразование, также не слишком основательное – ведь коммерция требовала постоянного внимания, – и, напоминают мемуаристы, Иван Дмитриевич делал орфографические ошибки до конца жизни. Хозяин-купец больше занимался дорогостоящими мехами, а книжную торговлю передоверил энергичному «мальчику», который к семнадцати годам стал неплохим продавцом различных книг и лубочных картинок, закупаемых коробейниками (офенями) и развозимых потом по отдаленным городам и селам России. В 1882 году на Всероссийской промышленной выставке сытинским лубкам присудили медаль, но ему ее не выдали из-за «низкого происхождения», что обидело его, однако и заставило еще целеустремленнее работать.
С крестьянской основательностью познает Сытин книжную торговлю, разъезжая на обозах с товаром от Москвы до Сибири и Украины, к сказкам-лубкам добавив в период Русско-турецкой войны 1877–1878 годов батальные картины и карты военных действий, выпускаемые открытой на имя хозяина литографической мастерской. Зорко подобранные им высококвалифицированные мастера работали четко, умело, споро, и выпускаемая в мастерской продукция сразу стала пользоваться большим спросом. В начале 1883 года Иван Дмитриевич открывает на Старой площади, у Ильинских ворот, уже собственную книжную лавку, а вскоре учреждает «Товарищество И.Д. Сытин и Ко», приступив к изданию народных календарей. Пишу эти строки, и в памяти встает красочная обложка «Исторического календаря за 1913 год», который висел в Свердловске на стене у моей бабушки – Миропии Романовны Скрипиной, у которой жил подолгу еще до школы, так как отец был на фронте, а мама, машинистка, работала в полторы, а то и в две смены в Институте Гипрошахт. Однажды бабушка сняла календарь со стены и дала мне его посмотреть и почитать, и тут открылась передо мною широчайшая картина происходивших в мире событий.
Сопоставляя те знания потом и со школьными учебниками, и с «Кратким курсом истории ВКП(б)», который изучал на партучебе возвратившийся с фронта отец, ясно понимаешь, отчего при советской власти образование и просвещение были столь всеобъемлющими и действенными, а нынче стали столь ограниченными и поверхностными. Календари издаются сейчас в той же Костроме, на родине Сытина, однако ж насколько однообразны они по содержанию, сводясь к еде, одежде, лечению и прочим телесным нуждам, но редко, разве лишь в «Православном календаре», – к духовным, нравственным темам. Почему бы КПРФ не продолжить добрую традицию издательской деятельности Сытина? Почему бы хороший опыт отрывного «Сталинского календаря» не вспомнить и не развить в теперешней информационной войне? Надо ведь реально учитывать, что молодое поколение коммунистов формировалось в условиях куда менее общекультурных, нежели поколения старшие, и для успешной работы молодым необходимы самые разносторонние и прочные знания. Несмотря на интернет и телевизор, в сегодняшней капиталистической России, каковой она является уже целых тридцать лет, до сих пор, я думаю, актуальны слова Ивана Дмитриевича: «В такой стране, как Россия, жили и умирали миллионы людей, не имевших никакой доли в культурном наследстве человечества. Заброшенные в глухие углы, отрезанные от центров русским бездорожьем и русскими расстояниями, люди эти не имели никакого соприкосновения с печатным словом... и календарь для таких людей был единственным окном, через которое они смотрели на мир».
Впервые сытинский «Всеобщий русский календарь» появился в 1884 году на Нижегородской ярмарке и разошелся мигом. Календарь был красочно оформлен академиком императорской Академии художеств, членом товарищества передвижников Николаем Алексеевичем Касаткиным (1859–1930), получившим первым в советское время (1923) звание народного художника Республики и сотрудничавшим с Сытиным на протяжении тридцати лет. Издавал Сытин и отрывной календарь, обратившись по совету Л.Н. Толстого к писателю Николаю Абрамовичу Полушину (1839–1902), исследователю народного быта. Демократ-шестидесятник, Полушин составил вместе с Иваном Дмитриевичем план и программу календаря, где помещались еще поговорки и пословицы из словаря «Живого великорусского языка» В. Даля, подчас весьма политически острые. Скажем: «Сегодня свеча, завтра свеча, а там и шуба с плеча». Или перепечатали из иностранного журнала такую заметку: «Американский рабочий ест фунт (0,45 кг) говядины в день. Английский – 3/4 фунта. Французский и немецкий – 1/2 золотника (золотник – 4,26 грамма)». За подобные публикации календарь чуть не прикрыла царская цензура, и только хитроумные усилия Сытина спасли популярное издание. Дальше Сытин начал выпускать календари «Общеполезный», «Современный», «Народный сельскохозяйственный», «Малый всеобщий», а также календари, рассчитанные на определенные категории читателей – учительский, ученический, охотничий, военный, – и небольшие карманные календари, доведя общий тираж до 12 и более миллионов экземпляров.
Важной вехой в работе Сытина стало сотрудничество с Львом Николаевичем Толстым, который часто заходил в его лавку на Старой площади. «Пожалуйста, напишите Сытину, чтобы он ко мне обращался, я могу и хочу служить, сколько могу, этому делу», – с благодарностью вспоминал Иван Дмитриевич слова Толстого, переданные ему через Владимира Григорьевича Черткова, друга и сподвижника Толстого, предложившего совместные проекты с толстовской фирмой «Посредник», помогавшей расширить круг авторов «Товарищества И.Д. Сытин и Ко», как писателей – Н.С. Лескова, В.М. Гаршина, В.Г. Короленко, самого Толстого и других, близких им, так и художников – И.Е. Репина, Н.Н. Ге, В.И. Сурикова, А.Д. Кившенко, автора знаменитой картины об Отечественной войне 1812 года «Военный совет в Филях». С деятельным их участием издательство Сытина превратилось в крупный центр истинного просвещения и художественного образования. «Никакой отдельной литературы для народа создать нельзя, да и не нужно, – писал Иван Дмитриевич, полемизируя с теми литераторами, которые сочиняли специальные «народные» книжки, опрощенные, имитирующие просторечье. – Первоклассные писатели всех наций для народа доступны и понятны; как и все читатели, народ не терпит скуки и презирает «сюсюканье», т.е. подделку под народный язык и народный разум».
Вскоре сытинское товарищество принялось выпускать полные собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Жуковского, других классиков – русских и зарубежных, букварь, учебники, научно-популярную литературу. Приобретя журналы «Нива» и «Вокруг света», Сытин внедрил в практику литературно-художественные приложения, которые при советской власти получили дальнейшее развитие, когда собрания сочинений печатало, например, издательство «Правда», ничем почти не уступая «Художественной литературе» или «Советскому писателю». Подобная просветительская работа Сытина не могла не вызывать подозрительного отношения у царского режима, стремившегося ограничить образование народных масс, впрочем, как и любой эксплуататорский режим. Очень тепло отзывался Иван Дмитриевич о русских рабочих, умело подбирая их для работы над своими изданиями. «Это великолепный, может быть, лучший в Европе рабочий! Уровень талантливости, находчивости и догадки чрезвычайно высок. Но техническая подготовка за отсутствием школы недостаточна и слаба. Но и при этом я беру на себя смелость утверждать, что это замечательные умельцы». Неслучайно у него работал и член РСДРП с 1896 года Николай Иванович Дербышев, в 1917 году избранный членом Петроградского военно-революционного комитета, и Вадим Николаевич Подбельский, после Великого Октября народный комиссар почт и телеграфов РСФСР.

Любовь к хорошей книге обусловила и общественно-политические взгляды Ивана Дмитриевича Сытина. К нему применимы слова одного из аллегорических персонажей выпущенной им книги: «Я первый коммунар, если людей учить надо». Богатейший капиталист, выпускавший к моменту Октябрьской революции каждую четвертую книгу с ежегодным оборотом в 18 миллионов рублей, владелец газеты «Русское слово», которую редактировал популярный фельетонист Влас Дорошевич, давший ей умеренно левое направление, Сытин, кого М. Горький «весьма уважал» и относил к «самым ценным русским людям», понимал душу простого русского человека, оттого не мыслил жизнь свою вне народа и его чаяний, а не боялся и не презирал, как нынешние нувориши и предатели с запрятанными партбилетами. Он, Сытин, не пошел на поводу других богатеев, ставших врагами России, спокойно пережил поджог своей типографии московскими властями за то, что рабочие-полиграфисты активно участвовали в революции 1905 года. Когда после Октябрьской революции фирма его была национализирована, он заметил: «Переход к верному хозяину – к народу всей фабричной промышленности я считаю хорошим делом», – и выразил желание сотрудничать с советской властью.
И вот Сытин работает уполномоченным бывшей собственной типографии, является консультантом Госиздата РСФСР, ездит за границу для переговоров о концессиях бумажной промышленности, размещает там заказы. Получив от Советского правительства персональную пенсию, он продолжает консультировать руководителей издательских и книготорговых организаций, написав в своей книге «Жизнь для книги»: «Радовало же меня то, что дело, которому отдал много сил и жизни, получило хорошее развитие – книга при новой власти надежно пошла в народ». Иван Дмитриевич Сытин скончался 23 ноября 1934 года. На доме №18 по улице Горького (Тверской), где он жил, в 1973 году была установлена мемориальная доска, а через год на его могиле на Введенском кладбище открыли памятник. А книга его, о которой Дмитрий Фурманов сказал: «Как это всё интересно, хоть роман пиши...» – и по сей день читается с большим интересом, напоминая нам, что ни телевидение, ни интернет не могут заменить печатное издание – газету, журнал, книгу. Их нельзя стереть, подменить, удалить.
Борьба за правдивую, честную, полезную книгу идет и сейчас, ибо это важное направление борьбы за настоящую культуру. Карл Маркс отмечал: «Чтение художественных произведений – неоценимый источник познания жизни и законов ее борьбы». Владимир Ильич Ленин требовал «сделать книгу доступной массе» и «постараться бросить в возможно большом количестве во все концы России». М. Горький писал: «С глубокой верой в истину моего убеждения я говорю вам: любите книгу. Она облегчит вам жизнь, дружески поможет разобраться в пестрой и бурной путанице мыслей, чувств, событий, она научит вас уважать человека и самих себя». Геннадий Андреевич Зюганов подчеркнул недавно: «История русской культуры неопровержимо свидетельствует о влиянии культуры на саму историю, на ход общественной жизни, на сознание и умственное здоровье нации. Мы обязаны напомнить или рассказать заново новым недоученным поколениям о бесценном вкладе русской и советской классической литературы в жизнь общества».

На том и стоят коммунисты
и наши сторонники.
На том и надо стоять всем
честным людям.
На том и основывается
прогресс в обществе.

Эдуард ШЕВЕЛЁВ

http://sovross.ru/articles/2082/50724


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Вс фев 07, 2021 10:37 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Он жил как хотел. Илья Эренбург (1891 — 1967)

Не каждому человеку дано прожить интересную, насыщенную событиями и свершениями жизнь. Видеть революции и войны, города и страны, быть знакомым с лучшими художниками и поэтами своей эпохи, оставить тома собственных сочинений и память по себе как по страстному, неравнодушному борцу с несправедливостью.

Поэт Борис Слуцкий называл Илью Эренбурга «почти счастливым человеком». «Он жил, как хотел (почти), – писал Слуцкий, – Делал, что хотел (почти). Писал, что хотел (почти). Говорил – это уже без «почти», – что хотел. Сделал и написал очень много. КПД его, по нынешним литературным временам, очень велик».
Но думается, что и счастливым Эренбург был тоже без «почти». Потому что, по его собственному признанию, «человеку, если он не находится в состоянии богатого и всесильного борова, свойственно связывать личное счастье со счастьем соседей, всего народа, с человечеством. Это не риторика, а естественное чувство человека, не заплывшего жиром и не ослепленного манией своего величия…» Имея в виду, что Эренбург постоянно находился на передовой борьбы за чье-нибудь счастье, можно не сомневаться, что и сам он был человеком счастливым. Кроме того, он был, вероятно, необыкновенно удачливым человеком. Он мог себе позволить жить подолгу в Париже, когда даже выехать из СССР было не так уж просто. Его обошли стороной репрессии, и, будучи космополитом в самом нейтральном смысле этого слова, он несколько раз удостаивался Сталинской премии.
Как писатель Эренбург пережил несколько взлетов. Впервые он стал известен как поэт. Было это ещё в дореволюционной России, и первые же книги его стихов получили самые доброжелательные отзывы от «столпов» русской поэзии. Его заметил и выделил среди молодых поэтов сам Брюсов. А Гумилев о втором сборнике стихов написал, что «главное уже сделано: он знает, что такое стихи». Но это внимание мастеров, пожалуй, трудно назвать настоящим взлетом. Скорее можно говорить, что подающий надежды молодой поэт очень быстро вырос и стал одним из самых читаемых писателей своего времени. Настоящий взлет пришелся на 20-е годы, когда появился первый роман Ильи Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников». Предисловие к книге написал Н.И. Бухарин, отметивший, что «автор – не коммунист, он не очень шибко верит в грядущий порядок вещей и не особенно страстно его желает <…> но всё же книга от этого не перестает быть увлекательнейшей сатирой. Своеобразный нигилизм, точка зрения «великой провокации» позволяет автору показать ряд смешных и отвратительных сторон жизни при всех режимах».
Кстати, это именно Бухарин перед очередной поездкой Эренбурга во Францию посоветовал написать о Европе книгу позлее. Роман был написан в кратчайшие сроки. Однако далеко не все критики были согласны с Бухариным в оценке этого произведения. Роман ругали и за подражательность, и за фельетонность. Но по прошествии времени вдруг обнаружилось, что в романе автор проявил редкую прозорливость и, по сути, предсказал ряд событий и фактов середины XX века. Так или иначе, но в романе угадываются и фашизм, и атомная бомба, сброшенная американцами на Японию, и даже массовое истребление евреев.

В одиннадцатой главе романа, названной «Пророчество учителя о судьбах еврейского племени», Учитель сообщает ученикам: «В недалеком будущем состоятся торжественные сеансы уничтожения иудейского племени в Будапеште, Киеве, Яффе, Алжире и во многих иных местах. В программу войдут, кроме излюбленных уважаемой публикой традиционных погромов, также реставрирование в духе эпохи: сожжение иудеев, закапывание их живьем в землю, опрыскивание полей иудейской кровью и новые приемы, как то: «эвакуация», «очистка от подозрительных элементов» и пр., и пр. О месте и времени будет объявлено особо. Вход бесплатный».

Этой прозорливости до сих пор поражаются читатели Эренбурга, каждый раз по-разному объясняя совпадения и природу проницательности писателя. Стоит отметить, что подобные случаи не так уж редки: в произведениях литературы можно встретить пророчества и предсказания будущего. Впрочем, дело тут, конечно, не в даре ясновидения, а скорее в способности видеть и анализировать. Сложно не согласиться в этом смысле с писателем и драматургом Л.А. Жуховицким, определившим прозорливость Эренбурга как мощный ум и быструю реакцию, «позволявшие улавливать основные черты целых народов и предвидеть их развитие в будущем. В былые века за подобный дар сжигали на костре или объявляли сумасшедшим, как Чаадаева».

Но Эренбургу и тут повезло: его не сожгли и даже не объявили сумасшедшим. Несмотря на недовольство части критиков, роман был необыкновенно популярен: его читали и обсуждали, о нем спорили и говорили как на кухнях коммуналок, так и в высоких кабинетах.
q q q
Следующий взлет популярности Ильи Эренбурга пришелся на военные годы, когда он был корреспондентом «Красной Звезды», когда статьи его выходили и в «Правде», и в «Известиях». Публицистика Эренбурга, неистовая и бескомпромиссная, нашла самый широкий отклик. По свидетельству других военных корреспондентов, таких как Константин Симонов или Василий Гроссман, Эренбурга читали даже те, кто не читал ничего другого. Симонов вспоминал, что в одном партизанском отряде газеты после прочтения обычно использовались на раскурку. Кроме статей Ильи Григорьевича. Виктор Некрасов, воевавший в Сталинграде, писал, что статьи Эренбурга зачитывались буквально до дыр. Читали вслух, и бойцы слушали, не перебивая и, что самое главное, не засыпая. Дж. Б. Пристли называл Эренбурга лучшим из известных русских военных публицистов, характеризуя его стиль как «неистовое стаккато рубленых фраз, острый ум и презрение».

Можно было бы подумать, что военная публицистика устарела, став не более чем документом, свидетелем эпохи. Но, как и всякий талантливый писатель, ставший классиком, Эренбург остается современным. Даже в военной публицистике. Более того, статьи Эренбурга читать сегодня не просто интересно, а кое-кому и необходимо.
В обязательном порядке с публицистикой Эренбурга должен ознакомиться Николай Десятниченко, более известный в народе как Коля с Уренгоя. А равно и его подружки Ирина Кокорина и Валерия Агеева, и прочие Уренгойские печальники, оплакивающие невинно убиенных или дурно накормленных немецких солдат, которых нелегкая занесла аж под самый Сталинград. Наверное, с удивлением узнают Коля с Ирой, как без всякого приказа не желавшие воевать немецкие солдатики грабили, убивали, жгли. Как одна крестьянка рассказывала корреспонденту Илье Эренбургу: «Хвастали, что у них страна богатая. Нашел у моей сестры катушку ниток, а у меня кусок мыла. Мыло не душистое, простое. Всё равно обрадовался, посылку сделал – домой подарок мыло да нитки». Так вот, оказывается, зачем они приходили, голубчики! Не убивать – нет! Нитки с мылом тырить.
Но всё это цветочки по сравнению с письмами, найденными у тех самых невинно убиенных. Эренбург в «Красной Звезде» №172 от 24 июля 1942 г. приводит несколько цитат: «Некто Отто Эссман пишет лейтенанту Гельмуту Вейганду: «У нас здесь есть пленные русские. Эти типы пожирают дождевых червей на площадке аэродрома, они кидаются на помойное ведро. Я видел, как они ели сорную траву. И подумать, что это – люди...». Можно ли после этого упрекать Эренбурга в жестокости или кровожадности за его знаменитый призыв «Убей!»?.. После разговоров с крестьянами, после чтения писем бедных немецких солдат, совсем не хотевших воевать, такой страстный и нетерпимый к несправедливости человек, как Илья Эренбург не мог прийти к другому выводу, кроме как: «Отныне слово «немец» разряжает ружье». Наверняка испугались бы Коля с Ирой, узнав от Эренбурга, что «немцы не люди. <…> Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал».

А еще полезно почитать Эренбурга разным любителям «цивилизованной» и «культурной» Европы. То-то они возмутятся «клеветой» писателя на культурную нацию! Ведь как записал Илья Григорьевич со слов другой крестьянки, немцы окурки в избе сразу в печку бросали: «Показывает мне, что окурок в печку кидает, и задается: «Культур. Культур». А он, простите, при мне, при женщине, в избе оправлялся. Холодно, вот и не выходит». Или другие примеры: «Грязные они. Ноги вымыл, утерся, а потом морду – тем же полотенцем»; «Один ест, а другой сидит за столом и вшей бьет. Глядеть противно».
На удивление злободневными кажутся рассуждения Ильи Григорьевича о техническом прогрессе. Двигатель внутреннего сгорания, автомобиль и самолет – всё это чудесные изобретения человеческого гения. Но только в том случае, если служат они мирным целям. Если же инженерная мысль работает на поработителей и убийц, техника становится кошмаром.
q q q
Каждый раз, когда технический прогресс подходит к критической точке, человечество настораживается, пытаясь понять, кому и чему он будет служить. Вспоминается в этой связи рассказ М.М. Зощенко «Агитатор». Не шибко грамотному сторожу авиационной школы, отправившемуся в деревню в отпуск, поручили сагитировать мужичков скинуться на аэроплан. Но мужички не понимают, зачем нужны эти машины. И тогда агитатор в силу своего разумения объясняет, как лихо пропеллер может разрубить случайно попавшую в него лошадь. Отчего у слушателей складывается впечатление, будто аэропланы нужны, чтобы «лошадей крошить».
Современный человек не меньше, чем зощенковские мужички авиацией, напуган цифровизацией, потому что, с одной стороны, не понимает, что его ждет, а с другой, очень хорошо знает: тем, кто отвечает за прогресс в XXI в., доверять нельзя. Власть всё подчиняет своему обогащению. Значит, и цифровизация, скорее всего, принесет простым людям больше вреда, чем пользы. И как созвучны этому горькому предположению слова Ильи Эренбурга: «Машина может быть добром и злом <…> В руках бездушных и слепых себялюбцев машины стали орудием угнетения, и в середине прошлого столетия простодушные ткачи воевали против машин. Это было заблуждением. Машину не стоит наказывать: машина делает то, что ей приказывает человек».
Эренбург писал о подчинении машины гитлеровцам, обратившим ее в оружие уничтожения. Сегодня в мире нет официально фашистских режимов. Более того, идеология частенько попросту запрещена. Но точно так же, как и в середине XX в., жадность магнатов и палка фельдфебелей «сошлись на одном: человек не должен думать, человек должен работать и повиноваться». С тою лишь поправкой, что в XXI в. человеку, возможно, не придётся даже и работать. Останется только повиноваться.
Но страшно даже не это. Эренбург отмечал, что война, помимо горя и разрушений, это серьезное испытание для каждого человека, дающее людям мудрость. Так, Вторая мировая война преподнесла человечеству жестокий, но великий урок. Этот урок Эренбург определил как «реванш человека». Сердце не заменишь мотором (гаджетом), а выдержку – броней (цифрой). И война доказала торжество человеческого духа.
Современный мир всё ближе подходит к повсеместной замене человека технологиями, вытеснением из многих сфер жизни человеческого общения и участия. И неужели нужна еще одна сокрушительная война, чтобы сегодняшние «хозяева машин» наконец-то поняли, что без человека мир не будет существовать? Поняли и оставили бы всех в покое.
q q q
В перекличке Эренбурга с XXI в. находятся и вовсе неожиданные темы. Почему, задается он вопросом, покоривший Европу Гитлер выдохся в России? Почему остановил агрессора именно русский солдат? Нет односложного ответа на этот вопрос. Сошлись вместе и русское мужество, и выносливость бойцов, и богатства страны, и ее климат, ее просторы. Но «в эпоху моторов одно пространство не может спасти народ». Дело, помимо всего прочего, в особенностях советского патриотизма, в «кровной заинтересованности каждого гражданина в судьбе государства».
Говоря современным языком, советский солдат обладал национальной идентичностью, тем особенным чувством, при утрате которого гражданами, государство переживает кризис и может прекратить свое существование. Общее прошлое, общие ценности, общая ответственность за будущее – таковы черты национальной идентичности, необходимой для сохранения любого государства. Эта система поддерживает целостность общества, позволяет государству развиваться, делает понятной необходимость защищать страну от внешних врагов, как это было в 1941 г. В современной России можно видеть все признаки утраты национальной идентичности, следствием чего становятся и возмутительная коррупция, и сепаратистские фантазии, и стремление рядовых граждан покинуть свою страну, и раздробленность общества на группы, объединенные пестрыми, подчас враждебными друг другу идеями.

Запретив де-юре идеологию, власть де-факто запретила национальную идентичность или необходимое условие для существования государства. Судя по многим признакам, современная Россия не смогла бы противостоять такому врагу, как гитлеровская Германия.
Эренбург, описывая советских людей военных лет, описывает не что иное, как национальную идентичность, обращая внимание своих читателей на общее, что объединяет Архангельск и Ереван, Украину и Сибирь, русских и узбеков. И читая эти строки, видишь, как в прошлом остался не просто Советский Союз, в прошлом осталась колоссальная работа, проводившаяся ради укрепления государства, ради эффективного функционирования всех его институтов.
q q q
Современные утверждения о шельмовании советской историографией дореволюционной России – это по меньшей мере лукавство. Никакой период истории не отрицался. Напротив, история Государства Российского описывалась как единый и непрерывный процесс, развивающийся и меняющийся. Революция воспринималась как явление закономерное, обусловленное народными чаяниями. То есть история страны в сознании граждан не дробилась на правильную и неправильную, на преступную и праведную. Никто не зацикливался на числе невинно убиенных раскольников, на жертвах петровских реформ, на пострадавших от крепостного права и пр. Цареубийц не называли сатанистами и не навязывали массовое чувство стыда за своих предков. «Не отказываясь от идеалов будущего, – писал Эренбург, – мы научились черпать силы в прошлом. Мы осознали всё значение наследства, оставленного нам предками. Мы не хотим ни отрицать огульно прошлое, ни принимать его как нечто непогрешимое». А потому прошлое у народа оставалось общим, общими были ценности в настоящем и общими казались попечения о будущем. И несмотря ни на что, это было здоровое, жизнеспособное общество, готовое и к сопротивлению, и к развитию. Что и доказано делами и свершениями. В отличие, увы, от России сегодняшней.
Словно отвечая российским чиновникам, уверяющим, что России нужны не творцы, а потребители – всем этим грефам и фурсенкам, – Эренбург подчеркивает, что войну выиграли именно творцы, и «творческий дух помог им в страшные месяцы».
А как современно звучат обличения Эренбургом «двойных стандартов» Запада! Как будто речь идет о сегодняшнем дне, когда уличные беспорядки в Киеве называются «революцией гидности», а бандиты, жгущие людей и открыто «зигующие» на улицах столицы, – мирными протестующими и борцами за свободу. Но стоит политическому спектаклю переместиться на улицы Вашингтона, как революция и борьба за свободу оказываются мятежом, а сами борцы – террористами. Даже русофобия в 40-е годы XX в. ничем не отличалась от нынешней. «Всё в русских возмущает этих господ», – подметил Эренбург. И дело не в коммунизме, как мы давно уже поняли. «Когда Красная Армия отступала, они кричали: «Нечего помогать обреченным!» Теперь, когда Красная Армия наступает, они кричат: «Это угроза Европе!» Когда московские куранты исполняли «Интернационал», эти газеты протестовали: «Опасные интернационалисты!» Ознакомившись с новым гимном нашего государства, те же газеты завопили: «Опасные националисты!» В декабре они возмущались «русским централизмом»; в январе они ополчились на «советскую децентрализацию». Но разве так уж отличается виденное Эренбургом от того, что видим сегодня мы? Так что и кое-кому на Смоленской площади чтение его публицистики не повредило бы.
q q q
И, наконец, третий всплеск популярности Ильи Григорьевича Эренбурга пришелся на период «оттепели». Собственно, и само это слово вошло в обиход после появления одноименной его повести. В этот период он написал, возможно, главную свою книгу – цикл воспоминаний «Люди, годы, жизнь». Книга эта стала творческим итогом. Автор не просто рассказывал о пережитых событиях и встреченных людях. Это был подробный рассказ о беспрерывном жизненном поиске и находках, о заблуждениях и прозрениях. Это была история личной философии писателя и человека Ильи Эренбурга. И несмотря на сложную судьбу книги, популярность ее, особенно в интеллигентской среде, была просто исключительной.

В российской культуре XX в. Илья Эренбург – одна из самых интересных и сложных фигур. Человек настолько разносторонний, что нельзя сказать о нем только: писатель. Это он в 30-е годы вступился за художественные промыслы. Это он в годы борьбы с влиянием Запада писал о Пикассо, Фолкнере и Хемингуэе. Это он, в конце концов, был страстным борцом с фашизмом и любыми человеконенавистническими идеями. Отстаивая культуру, вступаясь за человека, он проявлял удивительные проницательность и прозорливость. Но несмотря на страшные предвидения, вера его в силу добра, в торжество человеческого духа оставалась незыблемой. К наследию Эренбурга, да и к самому писателю можно относиться по-разному. Упреков в его адрес уже высказано довольно. Но актуальность творчества Эренбурга в наши дни дает все основания думать, что в скором времени его ждет новый всплеск популярности. Насколько это, конечно, возможно в современной России.

Светлана ЗАМЛЕЛОВА

http://sovross.ru/articles/2083/50753


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пт фев 12, 2021 1:27 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Отчаянный социалист

МОЖНО понять нынешних власть предержащих, почему они вытесняют из учебников, с книжного рынка русскую классику и наследующую, развивающую ее традиции классику советскую.

Классику они и их пропагандисты попросту боятся. Не может же им понравится, например, такое:

«…Эти нравственные недоросли, эти рабски-ленивые и рабски-подлые натуры делаются паразитами какого-нибудь громкого имени, чтобы его величием наполнить собственную пустоту. Нередко это громкое имя бывает – отечество, родина, народность, и тут уж не бывает конца цветистым фразам и риторическим изображениям, лишенным всякого внутреннего смысла. На деле, разумеется, не бывает у этих господ и следов патриотизма, так неутомимо возвещаемого ими на словах», – так рассуждал Николай Александрович Добролюбов, мыслитель, публицист, критик, поэт, проживший на свете всего двадцать пять лет, но успевший сделать столь много для литературы, чего хватило бы на десятки, если не сотни, иных людей, вполне способных и патриотично настроенных.

Н.А. Добролюбову чужд казенный патриотизм, проповедуемый самодержавием. Выдающимися людьми считал он тех, кто связан с народом: «Значение великих исторических деятелей можно уподобить значению дождя, который благотворно освежает землю, но который, однако, составляется все-таки из испарений, поднимающихся с той же земли». В историческом процессе он усматривает нравственное начало: «Уничтожение дармоедов и возвеличение труда – вот постоянная тенденция истории». В свете обозначенной тенденции осуждает любых конъюнктурщиков: «Человека, меняющего свои воззрения из угождения первому встречному, мы признаем дрянным, подлым, не имеющим никаких убеждений». И конкретизирует: «привыкая делать все без рассуждений, без убеждения в истине и добре, а только по приказу, человек становится безразличным к добру и злу и без зазрения совести совершает поступки, противные нравственному чувству, оправдываясь тем, что «так приказано». С четкой диалектичностью формулировал он соотношение патриотизма с интернационализмом – с одной стороны: «Патриотизм живой, деятельный именно и отличается тем, что он исключает всякую международную вражду, и человек, одушевленный таким патриотизмом, готов трудиться для всего человечества, если только может быть ему полезен», а с другой: «Наша родная Русь более всего занимает нас своим великим будущим, для которого хотим мы трудиться неутомимо, бескорыстно и горячо».

Критико-публицистические статьи Добролюбова – это произведения литературы, в которых романы, пьесы, стихи авторов рассматриваются в неразрывной соотнесенности с общественным движением, с экономическими факторами. Как и его великий соратник Н.Г. Чернышевский, он вдохновенно воспринял «освобождающий» материализм Людвига Фейербаха, но и развил ряд фейербаховских постулатов творчески, трактуя, например, «религию любви», единение «ты и я» под углом зрения классовых интересов и противоречий. Верно отмечал большевистский критик Вацлав Воровский, что «по духу своего учения, по методу мышления, по глубине анализа Добролюбов ближе к современному марксизму, чем к своим якобы преемникам 70-х и 80-х годов», пусть тот оставался социалистом-утопистом, просветителем, видевшим общественный прогресс в природе и разуме человека. К Добролюбову можно по праву отнести слова, сказанные им же: «Сильные умы именно и отличаются той внутренней силой, которая дает возможность не поддаваться готовым воззрениям и системам и самим создавать свои взгляды и выводы на основании живых впечатлений».

НИКОЛАЙ Добролюбов родился 5 февраля (24 января по старому стилю) 1836 года в Нижнем Новгороде в семье священника Никольской Верхнепосадской церкви Александра Ивановича Добролюбова и Зинаиды Васильевны, урожденной Покровской и был их первенцем. С восьми лет с ним обстоятельно занимался семинарист философского класса М.А. Костров, благодаря чему он поступил сразу на последний курс четвертого класса духовного училища, затем учился в Нижегородской духовной семинарии, получив характеристику: «отличается неутомимостью в знаниях». С благословения родителей уезжает в Петербург поступать в духовную академию, поселившись в трехкомнатном домике служителя Александро-Невской лавры, наняв, как сам пишет, «небольшую, впрочем, чистенькую комнатку, отделенную только перегородками от двух других, что дает мне возможность знакомиться с петербургскими нравами (в низшем, конечно, классе»). Однако родителей он ослушался, решив учиться в Главном педагогическом институте, о чем с извинениями им сообщает: «Я уже умел наблюдать за своими склонностями… и давно понял, что совсем не склонен и не способен к жизни духовной и даже к науке духовной»

С блеском сдав экзамены, Добролюбов становится студентом, переезжает в Главный педагогический институт, который тогда находился в одном здании с Петербургским университетом, сообщая родным не без гордости: «Наш институт ведь на «Васильевском славном острове». Юноша знакомится с жизнью столицы, гуляя пешком, осматривая ее культурные учреждения. О Публичной библиотеке он пишет: «Видел я там множество старых книг и рукописей, на всех возможных языках, на пергаменте, пальмовых листах и папирусе, видел превосходные эстампы, редкие переплеты, автографы и подписи многих великих людей»; об Эрмитаже: «Самое убранство этих зал удивляет непривычные глаза: мраморная лестница, золотая мебель, малахитовые и порфировые столы… Но собственно богатство Эрмитажа составляют произведения искусств, живописи и ваяния. Тут и «Последний день Помпеи» нашего покойного Брюллова, и мадонны Рафаэля, и головки Рембрандта и Греза, и пейзажи Верне, и портреты Рубенса, и Тициана, тут и Ван-Дейк, и Доминикино, и Перуджино, и Караччи и прочие и прочие знаменитые представители итальянской, фламандской, французской и русской школ». Он ходит в Александринский театр, читает газеты, журналы, включая охранительные, написав остро политическое стихотворение «На 50-летний юбилей его превосходительства Николая Ивановича Греча», официозного ура-патриота, разосланное в редакции и юбиляру…

Скажи нам, немец обруселый,

Что для России ты свершил?

Когда и в чем ты, в век свой целый

Любовь свою к ней проявил?

В те дни, как русские спасали

Родную Русь от чуждых сил,

В патриотическом журнале

Ты лишь ругался или льстил…

Тяжким выдался для Николая Добролюбова 1854 год: в марте умерла мать, в августе отец. Хотел он даже оставить институт и пойти работать, чтобы кормить пятерых сестер и двух братьев, но друзья-студенты отсоветовали бросать учебу, говоря, что с получением диплома гораздо легче будет и материально. И верно. О детях позаботились близкие родственники, а он стал зарабатывать уроками, занимаясь славянской филологией у академика Измаила Ивановича Срезневского, приютившего высокоодаренного ученика в своем доме на 9-й линии Васильевского острова, 52.

Об исключительной эрудиции Добролюбова свидетельствуют драматургические, прозаические опыты его, ранние статьи: «Четыре времени года» о повести Д. Григоровича, «Предисловие к пословицам» и «Заметки и дополнения к сборнику русских пословиц г. Буслаева», «О русском историческом романе», где подчеркнуты некоторые важные черты жанра, «Замечания о слоге и мерности народного языка». В 1856 году в журнале «Современник», когда Добролюбов был еще студентом, опубликована статья «Собеседник любителей Российского слова», в которой обозначен идеал критика, призванного «произнести новое слово в науке и в искусстве», дать «всестороннюю оценку писателя, или произведения», показать, насколько рассматриваемое произведение «отражает современную жизнь общества», причем критику необходимо «распространять в обществе светлый взгляд, истинные, благородные убеждения».

ОТДЕЛ критики и библиографии в «Современнике» вел Николай Гаврилович Чернышевский, который сразу увидел в молодом критике своего единомышленника, и двадцатидвухлетний Добролюбов становится – вместе с Некрасовым и Чернышевским — одним из руководителей журнала, являвшегося боевым органом революционной демократии. «С N.N. (Н.Г. Чернышевский. – Э.Ш.) толкуем не только о литературе, но и о философии, и я вспоминаю при этом, как Станкевич и Герцен учили Белинского, Белинский – Некрасова, Грановский – Забелина и т. п., – пишет Добролюбов в письме от 1 августа 1856 года. – Для меня, конечно, сравнение было бы слишком лестно, если бы я хотел тут себя сравнивать с кем-нибудь; но в моем смысле вся честь сравнения относится к N.N.» Поняв антинародное существо царской реформы 1861 года об отмене крепостного права, Чернышевский и Добролюбов старались донести свои разоблачительные мысли и до передовой общественности, и до тех, кто искренне поддался на верхушечные «улучшения», и до самих либералов, о чем Владимир Ильич Ленин писал: «Последовательные демократы Добролюбов и Чернышевский справедливо высмеивали либералов за р е ф о р м и з м, в подкладке которого было всегда стремление укоротить активность масс и отстоять кусочек привилегий помещиков, вроде выкупа и так далее», особо подчеркивал, что Добролюбов делил общество на «дармоедов» и трудящихся, на богатых и бедных, чувствуя, как в «рабочих классах… глухо готовится новая борьба»

Еще в дневнике 8 января 1857 года Николай Александрович записал: «как бы повернуть всех вверх дном», а затем провидчески написал: «Милостыней не устраивается быт человека; тем, что дано из милости, не определяются ни гражданские права, ни материальное положение. Если капиталисты и лорды и сделают уступку работникам и фермерам, так или такую, которая им самим ничего не стоит, или такую, которая им даже и выгодна… Но как скоро от прав работника и фермера страдают выгоды этих почтенных господ, – все права ставятся ни во что, и будут ставиться до тех пор, пока сила и власть общественная будет в их руках...» С негодованием пишет Добролюбов в стихотворении «Перед дворцом» (1856) о роскошной жизни богачей во главе с императором: «Ничей ни вопль, ни стон, ни вздох ему не слышен, Неведом для него нужд мелких тяжкий груз...», с проникновенным сочувствием описывая беспросветную жизнь бедняков.

ВНИМАТЕЛЬНЫЙ к жизни других людей, Добролюбов жил скромно, а порой совсем бедно. Окончив 21 июня 1857 года институт, он уехал в Нижний Новгород, а вернувшись, жил у знакомых на Шестилавочной (теперь – Маяковского) улице, оттуда переехал на Малую Итальянскую улицу (Жуковского, 6). «Он совершенно неглижировал своей житейской обстановкой, – писал Чернышевский. – И потому она, насколько ее устройство зависело от его участия, всегда была очень неудовлетворительна». Некрасов, побывав в сырой квартире Добролюбова, сказал Чернышевскому: «Я не воображал, как он живет. Так жить нельзя. Надобно приискать ему другую квартиру». Вскоре предоставилась хорошая возможность, и в августе 1858 года Николай Александрович переехал в квартиру рядом с Некрасовым и Панаевыми, в дом Краевского, что на Литейном проспекте, 36, где сейчас находится Музей-квартира Н.А. Некрасова. «Тут они вместе читали рукописи, просматривали корректуры, говорили о делах журнала; – вспоминал Н.Г. Чернышевский. – Так что довольно большую долю своей работы по редижированию журнала Добролюбов исполнял в комнатах Некрасова... они любили работать вместе, советуясь между собою, помогая друг другу».

В некрасовском «Современнике» Добролюбов стал руководить отделом критики и библиографии вплоть до кончины своей, напечатав немало ярких, новаторских статей на животрепещущие темы литературы, философии, политики, педагогики. Добролюбовская эстетика предполагала, как скажут в советские времена, тесную связь с жизнью народа, связь, содействующую и развертыванию таланта, и влиянию самого таланта на реальную жизнь: «образы, созданные художником, собирая в себе, как в фокусе, факты действительной жизни, весьма много способствуют составлению и распространению между людьми правильных понятий о вещах». «Правильные понятия» же складывались у него по мере изучения трудов Белинского, Герцена, Огарева, Чернышевского и трудов западных философов – Бэкона, Руссо, Монтескье, социалистов-утопистов – Кампанеллы, Бабефа, Сен-Симона, Фурье, Оуэна, Гегеля, левогегельянцев и, как уже сказано, Фейербаха. Отвергая различные идеалистические теории о реальных вещах как об «отражении высшей отвлеченной идеи», Добролюбов видел в человеке единый организм, где духовное порождается телесным, где мозг есть основа материальная, когда не может быть никаких «врожденных идей», когда окружающая нас реальность выражает реальные жизненные процессы и они, эти процессы, познаваемы и преходящи. «Что отжило свой век, то уже не имеет смысла», – замечал он с загадом на будущее. Оттого столь тщетны попытки теперешних реставраторов капитализма, общественного строя отжившего и себя скомпрометировавшего, навязывать людям под личиной «глобализма» некие «неизменные общечеловеческие ценности», на деле лишь провоцирующие низменные ощущения и побуждения.

«Признавая неизменные законы исторического развития, люди нынешнего поколения не возлагают на себя несбыточных надежд, не думают, что могут по произволу переделать историю, – рассуждает Добролюбов. – Они смотрят на себя, как на одно из колес машины, как на одно из обстоятельств, управляющих ходом мировых событий». У него была собственная, тщательно проработанная теория философии истории, по которой, если «какая-нибудь группа» и «ухитряется подчинить себе весь народ и эксплуатировать в свою пользу», то в конкретном человеке все же «крепко живет» вполне естественное желание «избегать лишений, удовлетворять материальную и моральную нужду». В силу этого в человеческих обществах идет борьба «низов» с «верхами». Но как только народ начинает побеждать, от него отрывается новая группка и, примыкая к прежним правителям, начинает жить за народный счет. А что делать? Бороться, бороться и бороться, пока не будет уничтожена эксплуатация человека человеком, «чтобы всем было хорошо». Утопия, конечно, но – социалистическая. Вот и художественный талант, утверждал Добролюбов, измеряется жизненной правдой, широтой охвата действительности, значительностью создаваемых образов, глубиной и тонкостью проникновения в существо преподносимого явления, яркостью его отображения. «Партию народа» призывал создать он в литературе и искусстве в противовес и апологетам «чистого искусства», и сторонникам той «правдивости», когда «берутся ложные черты действительной жизни, не составляющие ее сущности, ее характерных особенностей».

В БОРЬБЕ за общество справедливости Добролюбов был озарен идеей завоевания власти крестьянами, простым народом. В письме друзьям от 3 августа 1856 года он пишет: «Говорят, что мой путь смелой правды приведет меня когда-нибудь к погибели. Это очень может быть; но я сумею погибнуть недаром. Следовательно, и в самой последней крайности будет со мной мое всегдашнее, неотъемлемое утешение, – что я трудился и жил не без пользы». Поэтому Владимир Ильич Ленин в статье «Начало демонстраций» (20 декабря 1901 г.) напишет, что Добролюбов дорог «всей образованной и мыслящей России как писатель, страстно ненавидевший произвол и страстно ждавший народного восстания против «внутренних турок» – против самодержавного правительства». Говоря о «турках», Ленин напоминал и о статье Добролюбова «Когда же придет настоящий день?», где анализируется роман И.С. Тургенева «Накануне» с главным героем болгарином Инсаровым, борющимся за освобождение Болгарии от нашествия турок-завоевателей, а статья эта стала поводом для решительного размежевания сотрудников «Современника» – на дворян-либералов и на революционных демократов.

Введя в литературный обиход понятие «реальной критики», разделив «теоретическое мышление» и «реальное миросозерцание», Добролюбов выступает за такой подход к художественному творчеству, когда изучение подводится «к рассуждениям о той среде, о жизни, о той эпохе, которая вызвала в писателе то или иное произведение». С данным критерием подходил он и к написанию своих статей «Что такое обломовщина?» (1859) – о романе И.А. Гончарова «Обломов», обличая лень, расхлябанность дворян-либералов, соотнеся их с прямыми предшественниками в русской литературе – «лишними людьми». Разбирая драматургию А.Н. Островского в статьях «Темное царство» и «Луч света в темном царстве» (1860), критик призывает к освобождению от пороков частнособственнического мироустройства, расценивая гибель Катерины как вызов «мучающему» народ социальному порядку. В «Забитых людях» (1861) – о произведениях Ф.М. Достоевского 70-х гг. – Добролюбов увидел не просто сочувствие угнетенным, защиту прав их, но и «протест личности против внешнего давления», когда и тихий человек «будто вызвать на бой кого-то хочет».

Боевым, нелицеприятным был и «Свисток», сатирический раздел «Современника», где печатались Н.А. Некрасов, Н.Г. Чернышевский, М.Е. Салтыков-Щедрин, М.А. Антонович, но ведущим автором являлся Н.А. Добролюбов, публикуя острые фельетоны, скажем, «Опыт отучения людей от пищи» о бесчеловечном обращении хозяев капиталистических предприятий с работниками, а также пародии, эпиграммы, стихотворные сатиры, обличая, как сейчас бы сказали, чиновников-коррупционеров: «Верно ты негодяй и мошенник, Если ты уж решился сказать, Будто тот есть отчизны изменник, Кто на взятки посмеет восстать». Или: «Патриотом слывешь ты, надменный, Но отчизну ты хвалишь – губя, О, с каким аппетитом, презренный, По зубам бы я съездил тебя!!!» Добролюбов прямо высказывал свое кредо: «В человеке порядочном патриотизм есть не что иное, как желание трудиться на пользу своей страны, и происходит не от чего другого, как желания делать добро – сколько возможно больше и сколько возможно лучше».

<p>Обязательные литераторы сатирического раздела «Свисток»</p>Обязательные литераторы сатирического раздела «Свисток»

Трудные бытовые условия Николая Александровича Добролюбова не могли не отразиться на его здоровье. Узнав, что Добролюбов болен чахоткой, Некрасов отправил его на лечение – сначала в Старую Руссу, а потом за границу, во Францию и Италию, откуда тот посылает корреспонденции для «Современника» и «Свистка», критикуя тамошние власти, либералов-приспособленцев, и восхищаясь теми, кто встал под знамена республиканцев-гарибальдийцев. Но главной болью оставалась для него Россия, страдавшая под гнетом царского режима. Он восклицал. «О Русь! Русь! Долго ль втихомолку Ты будешь плакать и стонать» и вопрошал: «Когда, о Русь, ты перестанешь машиной фокусника быть?» Боль эта тоже подтачивала здоровье и 29 (17) ноября 1861 года Н.А. Добролюбов скончался. Похороны его на Волковом кладбище Санкт-Петербурга вылились в мощную политическую демонстрацию, с митингом, с горячими речами Н.А. Некрасова, Н.Г. Чернышевского, других соратников. «Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ!» – сказал у его гроба Чернышевский. «Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало!» – напишет после Некрасов. Многие вспоминали, какой хотел Добролюбов видеть Россию. Вспомним сегодня и мы, ныне живущие:

Она пойдет!.. Она восстанет,

Святым сознанием полна,

И целый мир тревожно взглянет

На вольной славы знамена.

С каким восторгом и волненьем

Твои полки увижу я!

О Русь! С каким благоговеньем

Народы взглянут на тебя…

Глазам Европы изумленной

Предстанет русский исполин,

И на Руси освобожденной

Явится русский гражданин.

К. Маркс сравнивал Н.А. Добролюбова с Лессингом и Дидро; восхищенно писал о нем и о Чернышевском Ф. Энгельс, называя их социалистами. «Я – отчаянный социалист», говорил о себе Добролюбов. Так пусть жизнь и работа этого замечательного человека будет примером для всех, у кого убеждения находятся, по ленинскому слову, не на «кончике языка». Пусть ширится и крепнет наша борьба за Социалистическую Россию, о которой мечтал Добролюбов и лучшие люди отечества.

__________

Н.А. ДОБРОЛЮБОВ
Перед дворцом



В лохмотьях, худенький, болезненный и бледный,

Дрожа от холода, с заплаканным лицом,

На площади меня раз встретил мальчик бедный

И сжалиться над ним молил меня Христом.



"Нас пятеро сирот – отец взят в ополченье

И при смерти лежит в постели наша мать,

С квартиры гонят нас, нет денег на леченье,

И нам приходится по суткам голодать".



Горел я, слушая; облилось сердце кровью...

Но пособить ничем не мог я их судьбе...

Ребенка обнял я с тоскою и любовью,

И долго плакал с ним... о нем и о себе...



"Я нищ, как ты, едва с тяжелыми трудами

Я достаю свой хлеб, – сказал я наконец, –

Проси у богачей... пусть сжалятся над вами..."

И я пошел... Взглянул – передо мной дворец.



Богат, роскошен, горд, прекрасен и громаден.

Беспечной радостью и счастьем он сиял,

И свет огней в нем был так весел и отраден...

Так безмятежно в нем царь русский пировал...



И что ж не пировать? Дворец его так пышен,

И яства и вино так нежат тонкий вкус;

Ничей ни вопль, ни стон, ни вздох ему не слышен,

Неведом для него нужд мелких тяжкий груз...



По прихоти бросать он может миллионы,

Именье у рабов, их жизнь, их честь отнять,

Велеть, чтоб за него на смерть шли легионы,

Чтоб дочерью ему пожертвовала мать...



Всё для него!.. И скорбь, и бедность, и страданья,

И гибель воинов, и граждан кровь и пот,

И грех и низость их, и даже наказанья -

Всё зреет для него в прекрасный, сладкий плод.....



Не диво, Русь, что – в тьме, в лохмотьях, в униженьи,

Замерзши чувствами, терпя духовный глад, –

Хоть в ад ты бросишься по царскому веленью;

Вся жизнь твоя теперь – позорный, душный ад.

1856

______________

Петербург – Ленинград

Эдуард ШЕВЕЛЁВ

http://sovross.ru/articles/2085/50831


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пт фев 19, 2021 11:09 am 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
ЖИЗНЕННОЕ ЯДРО НАЦИИ

В истории российского спорта первый отечественный король супертяжелого веса в тяжелой атлетике останется одной из главных его легенд. На пике спортивной карьеры Юрия Власова в СССР обожали примерно так же, как Юрия Гагарина. И так же, как и Гагарин, он был символом советского прорыва в той области, в которой конкурировать приходилось с Америкой.

Советский Союз вдруг явил миру своего грандиозного тяжелоатлета, совершенно не соответствующего укоренившимся стереотипам насчет того, каким должен быть претендент на статус самого сильного. Интеллектуал, писатель, публицист, политик… И, признаемся, большой друг газеты «Советская Россия», автор многочисленных публикаций в издании. Его имя навечно вошло в историю газеты как человека, в самые тяжкие для страны времена отстаивавшего позицию справедливости, честности, верного идеалам социализма и защиты интересов людей. Власов останется в памяти как вполне успешный литератор, публиковавший очерки, рассказы, повести и серьезные исторические труды – такие, как основанная на дневниках отца-разведчика книга «Особый район Китая», написанная под псевдонимом П.П. Владимиров, а позже как передового политика. Талант Власова оказался еще крупнее, чем можно было предположить в годы его успехов на тяжелоатлетическом помосте.

Сегодня «Советская Россия» в память о человеке-эпохе, каким без сомнения был Юрий Власов, публикует его очерк «Жизненное ядро нации», напечатанный в нашей газете 8 октября 1994 года. Юрий Петрович с большой теплотой и интересом относился к газете. Подтверждением этому вполне служит одно из последних писем коллективу издания, которое прочитаете в конце статьи.



ДЕМОКРАТИЯ у нас в России – это диктатура тех, у кого деньги. А деньги у нас по преимуществу у преступных групп. Так вот: условия власти диктует не народ, а те, у кого деньги. И политика строится на обеспечении интересов тех, у кого эти самые деньги. Порукой тому средства массовой информации, прежде всего телевидение, которое надежно в их руках – в руках денег. Народ тут играет роль куклы... да, пожалуй, не куклы, а ломовой лошади...

Бой за Россию, нападение ее недругов (после социалистического жития мы натужно, с болью приходили в себя) начались в пору, когда мы только принялись искать растоптанную и поруганную веру, искать себя как

единый народ, с надеждой вглядывались в смутные очертания прошлого. Следовало сначала все понять, осмыслить...

Нас не стали ждать, а именно пользуясь нашей культурной и политической неосведомленностью и отравленностью, не переставая подливать все виды отрав, принялись ломать, теперь уже насмерть. Западные «знатоки» России толкуют, будто купили русских «на колготки», за шмотки... В этом, пожалуй, есть своя правда, горькая и стыдная правда. Не следовало десятилетиями держать народ лишь на одной патриотической взведенности. Такой социализм не пройдет...

Победить Россия способна только на новой духовной основе, то есть своей исконно национальной вере, мировоззрении, но возрожденных и существенно обогащенных опытом...

3 ОКТЯБРЯ в телевизионной программе «2x2» демонстрировался бездельно-пошлый фильм. Молодая и вполне обеспеченная особа признавалась нам с экрана», что она с удовольствием поработала бы в борделе, но, к сожалению, люди такое не одобряют... Поток жутких безнравственных фильмов помойной жижей разливается по отечественному телевидению. Ни в одной стране мира я не видел столь сосредоточенной и целенаправленной глупости, такого старательного выворачивания всякого рода извращений и мерзостей отношений. Похоже, наше телевидение и в самом деле не прочь потрудиться в борделе, и в отличие от распутной киногероини это его желание там, наверху, разделяют.

В бытность мою в Греции (меня там пытались осудить разные чиновные подонки от международного спорта за преданность спорту и Родине – не вышло, подавились) я стал свидетелем скандала на телевидении, потрясшем страну. Впервые на экране был развернут полнометражный эротический фильм. Греческое православное духовенство, патриарх поднялись против, с ними – общество.

Был уволен министр, ответственный за такие вот «номера», и уже более никто не осмеливался тешить публику такими забавами. Общество защитило детей и юность от заразы. Наше верховное духовенство почему-то взирает на такие вещи с библейской невозмутимостью, что не может не навевать грустных раздумий, ибо непротивление растлению есть растление. Правительство же откровенно потворствует разложению общества. Мало водки, наркотиков, качают гной и в души...

Кинематограф, литература, живопись, особенно живопись, куда ни брось взгляд, всюду упадок, разложение и очевидное намерение оскотинить человека, испоганить, испакостить душу, опустить в навоз животных побуждений и провального неверия, презрения к жизни. Искусство Запада в основе своей – выродившееся и потому разрушительное своим отрицанием жизни и каким-то органичным для него ядовитым обессиливанием человека. И сия мразь сейчас беспрепятственно (а чаще всего и с поддержкой государства) изливается на головы российских народов.

Все это не случайно, ибо человек с ясным, твердым взглядом на жизнь, человек, осознающий себя человеком, сохраняющий достоинство в любой обстановке, никогда не будет покорной рабочей силой. Искусство современного общества решает одну задачу – держать народ в ярме невежества, искаженного, лживого восприятия истории и действительности, а также поставлять к станку, рабочему месту ограниченное, лишенное самосознания примитивное существо. Отсюда такое преувеличенное значение приобретают инстинкты пола и насилия. Ими общество, его трудовая основа превращаются в совокупность обособленных, грубых, опасных и растленных особей.

И эту задачу решает не только массовое искусство, уже изрядно свихнувшееся от нравственной вседозволенности. С не меньшим успехом оперирует и так называемое элитарное искусство, насквозь пронизанное безверием, безудержным стремлением к обогащению и отказом от гордости, достоинства. Почему государство самоустранилось, почему, скажем, нет наблюдательных советов? Действует же, к примеру, цензура на телевидении и радио в том же Израиле. Конечно, мы живем в России, которую хотят превратить в нечто бесформенное.

В жертву наживе приносится все. Нажива оправдывает все. Нет ни чести, ни любви, ни товарищества, ни долга, ни Отечества, ни народа, ни добра, ни подлости – нет и не может быть ничего вне наживы, барыша. Нечего и говорить, что подобная мораль точит из человека примитивное орудие, и только. Капитализм достиг той стадии, когда мораль его вошла в противоречие с гуманными целями, точнее, самим существованием человечества. Не дорогу в будущее торит это сверхиндустриальное общество, а возводит на пути народов одно препятствие за другим, отравляя людей вседозволенностью желаний, эгоизмом, презрением к жизни и людям, глубоким равнодушием к горю, болям и страданиям. Это растленное и растлевающее общество обрекает человечество не только на муки и вырождение, но и на самоизживание, самоуничтожение. В нем почти нет ничего здорового, оно гнило и преступно по своей сути. Его божество – нажива и подавление одним человеком всех других.

Здесь растление надежней самых прочных цепей, тюрем и ОМОНов приковывает каждого к своему месту. Есть свобода, очень много свободы, но экономическое бесправие превращает ее в ничто. Свобода животного всегда ограничивается миской, которую выставляет хозяин, и к этой свободе нас приучают. Отсюда возникает извечный вопрос: с кем вы, мастера искусства, – с убиением человеческого в людях или с... людьми?

НАША промышленность остановилась. То, что еще «дышит», не в счет по сравнению со всей громадой того, что осталось без жизни. Это являлось первой и генеральной целью приватизации: лишить промышленность государственной помощи, омертвить участие государства в регулировании отношений в экономике и в результате разорить. Изначально был внедрен разрушительнейший принцип: не помогать промышленности в исключительно сложный переходный период, свести помощь к наименьшей. Как тут не разориться, господа реформаторы?..

Теперь ждут вложений из-за кордона, своих капиталов недостает. Надо, чтоб приехали и взялись хозяйствовать, навели порядок, ведь «поле для посевов» готово... Слово «инвестиция» не сходит с уст министров и президента.

Брошены все силы: телевидение, продажные политики всех эпох и народов, в том числе и из патриотического стана, просто различного рода уговариватели; орудуют приезжие бригады по психологической войне, прибывшие из-за кордона, народ захлебывается в водке и телевизионной похабщине; словом, все мыслимые средства брошены на обработку eгo сознания и чувств – лишь бы проскочить пиковый этап порабощения России, только бы не забурлил народ. Как же суетятся радетели народного блага с огромными личными счетами в банках, недвижимостью в России и за границей, все неисчислимое племя кровососов...

Это действительно жутковато. Остановить все гигантское промышленное производство, созданное ценой невероятных усилий и жертв всего парода. А кто его теперь снова запустит?.. Да никто. Кому нужна промышленная Россия; это ведь бред, ее восстановление в этом мире, скрепленном на беспощадности конкуренции и выколачивания предельной выгоды (заметим, не для государства и людей, а лично для себя или горстки людей). Нет, промышленность появится, но чья? Да и уже совсем не такая, какой была и рисуется нам. Нет, не будет мощной индустриальной державы, какой была наша Родина еще буквально вчера. Содеяно преступление над народом. Разрушена экономическая база его бытия, превращенная в чужую иностранную собственность, вовсе не обеспечивающую самостоятельность России, по сути своей враждебная ей.

«Демократическая» пресса и особенно телевидение, однако, полны победного восторга и соответствующих реляций. Это какая-то шизофрения – агонизирует самостоятельная, экономически могучая страна, вместо нее нарождается уродец, нацеленный в лучшем случае на производство разного ширпотреба и распродажу своих сокровищ: сырья, коему нет цены, а пресса и телевидение заходятся восторгом. Вслушайтесь: «по ком звонит колокол». Тяжело и надрывно бьет он, а нам весело. Мы радуемся утрате нами государственной воли, контролю над нашей политикой западного капитала. Возьми он завтра прекрати поставки продуктов и вещей, и мы останемся без еды и одежды – и этому радоваться? Неужели не ясно, что, раз захватив рынки, зарубежный капитал больше их уже никому не уступит, что так и будет теперь на вечные времена. Какая уж тут отечественная промышленность, что за вздор!

И при всем том в одном из докладов наверх (выше не бывает) очень важный чин МВД совсем недавно отмечал с неподдельным недоумением, похожим даже скорее на определенное остолбенение, «невероятную терпеливость народа». Даже они – те, кто представляет, что они натворили со страной и людьми, – поражены. Предполагали, но не это...

КTO СТАЛКИВАЕТСЯ с Россией сейчас, воспринимает ее как одну лишь трагически безнадежную действительность, и только; дальше и глубже этой картины воображение и мысль редко проникают. О ее необъятной самостоятельной культуре и непреоборимой инерции жизни – незыблемо прочных устоях и традициях этой жизни – вспоминают и думают как о нечто таком, что, разрушаясь, уже отпадает в невозвратное прошлое.

Это недопонимание ведет к порочным выводам.

Любые попытки окончательно сломить Россию неизбежно поведут к опасному перекосу в развитии мира, который не обернется гибелью России, но отзовется на судьбе человечества.

Россия одно из мощнейших животворных и производящих начал мира. Выпадение этого одного из существеннейших механизмов земной цивилизации коренным образом изменит ее облик. Умаление ее уже сейчас сказывается общим резким духовным и умственным упадком всего мира.

Вместо изыскания путей наиболее успешного доразрушения России Запад должен искать средства гармоничного сосуществования с Россией. Без осознания великого духовного, умственного и физического потенциала России у мира нет будущего.

Без России мир обречен.

Чем быстрее он это осознает и перестанет вредить делу труднейшего перехода России из одного своего состояния в другое, тем больше выиграет человечество. Мир обречен на признание самодовлеющей роли России.

Россия неповторима и неисчерпаема, как прежде всего не имеющая подобия себе духовная сущность.

Ее ложные шаги в истории определялись не только ее народом, но и потребностью поиска достойного будущего всем человечеством.

Можно растерзать оппозицию, выбить ее лидеров, глумиться над прошлым народа – это только воссоздаст новые трудности для всего человечества, но не изменит духовной сердцевины России, а следовательно и ее самое. В этом смысле Россия неистребима, ибо дух ее, как доказало ее развитие, неодолим.

Никто, ничто и никогда не способно изменить духовный стержень России. Всех, кто возносился над нею, она в конечном итоге перерабатывала на свой лад и ход. Так эволюционировал даже большевизм от непримиримого жестокого учения и практики к первородной христианской сущности народа. Россия несет в себе свой смысл, который имеет первостепенное значение для судеб человечества. Уже одно это предполагает возрождение России, неизбежность возрождения. Бесплодность ее подавления.

Разве дело в коммунистах, патриотах, демократах, монархистах?.. Россия глыбой возвышается над всем этим, все это наносное и слишком мелкое возле ее первородного смысла.

Россия прежде всего означает духовность жизни, отрицание упрощенного, утробно-материального смысла бытия, что и преломляется в ее ни на что не похожую историю. Россия в одиночестве остается у истоков нравственного бытия. Это биение пульса России отчетливо ощущается на всем последнем отрезке духовного становления человечества.

Если Россия сейчас бьется в судорогах болезни – это результат столкновения между духовным и материально-животным началами бытия.

Неужели это так сложно понять?

Неужели не ясно, что человечество обречено на путях животного, примитивного устройства жизни, сугубо материального развития; его удел тогда тупик и всё, что сопутствует тупику: разложение, утрата высших ценностей, погружение в цивилизацию инстинктов и организованной бездуховности и вырождения?

Именно поэтому Россия и не поддается реформаторам. Дух народа нельзя реформировать, а сейчас пытаются сломать, изменить, извратить дух народа. Не большая земля, не ракеты, но люди не поддаются – это, кажется, начинает светить в сознании реформаторов как у нас, так и на «всезнающем» Западе. Когда ухватят эту мысль окончательно, избудут и муки России. Мы сможем строить жизнь на свой лад и ход, без того выламывания костей и глумлений, которые несут с собой реформы, насильственно навязываемые нам.

Весь патриотизм, вся национальная жизнь лишены смысла без службы народу, простым людям, как раз и составляющим национальный костяк, то есть жизненную основу народа.

Патриотизм «земля ради земли» и «небо ради неба» не имеет смысла без тех людей, которые населяют эти просторы. Это значит, что патриотизм понятие мертвое без людей, основу же их сообщества, основу народа составляют прежде всего простые люди, люди труда, к ним можно причислить и мелких собственников. Без служения интересам этих людей нет патриотизма (сам патриотизм в таком случае будет представлять мертвое, схоластическое понятие), ибо эти люди составляют жизненное ядро нации.

Всегда и во веки веков – народ!

8 октября 1994 года

***
Народная газета – моя газета

Последние годы я писал для газет достаточно много. Это дает мне возможность судить о нашей оппозиционной печати профессионально. Три газеты возглавляют ее: «Советская Россия», «Правда» и «День». Именно эти издания последовательно отстаивают государственные интересы России во всех направлениях как внутренней, так и внешней жизни.
Среди этих газет «Советская Россия» выделяется своей безусловной преданностью народу. Недаром на эту газету один за другим обрушивались судебные процессы по искам Министерства печати господина Федотова. Это никак не повлияло на позицию редакции «Советская Россия». Даже не заставило смягчить ее тон.
Именно на страницах «Советской России» мы узнали неповторимое и воистину огненное слово митрополита Иоанна.
Именно выступления «Советской России» по ряду вопросов сделали невозможными многие тяжко-позорные дела правящего режима.
Газета преданно служит народу, отстаивая его интересы. Ее последние выступления с беспощадными разоблачениями преступной клики Шеварднадзе в Абхазии еще раз доказывают, что понятия страха, расчета, личной корысти для этой газеты не существуют, если речь идет о жизнях людей.
Искреннее страдание за каждого человека – суть печатных строк «Советской России», любимой газеты нашего народа.
Юрий ВЛАСОВ

____________

Из почты
Творящая сила

Может ли быть атлет великим? Ученый, писатель – понятно. А атлет?

Но если атлет меняет представление человека (и человечества) о своих возможностях, иначе как великим его не назовёшь: именно в такой роли выступил Ю. Власов, поднявший в толчке на римской Олимпиаде 202,5 кг: считалось, что костная система человека не может выдержать нагрузку, превышающую два центнера.

Тем более, Власов тренировался, наращивая силу, без повсеместных теперь анаболических стероидов; больше того – впоследствии боролся с использованием оных.

Потом он скажет, что карьера атлета была нужна ему, чтобы спокойно заниматься литературным творчеством.

Оно загорится ярко и многообразно.

Л. Кассиль, благословивший Власова, увидел тонкость и точность в его ранних рассказах, повествовавших иногда о спорте, но в большей мере о жизни вообще, имея в виду широту этого феномена.

Рассказы были сделаны сильно, крепко, люди, нарисованные в них, вставали со страниц, чтобы принять участие в общечеловеческой, длящейся века мистерии…

«Справедливость силы» исследовала взаимоотношения человека со спортом, трактуя силу как необходимую умную составляющую человеческого бытия; книга забирала вглубь и давала много ответвлений: Власов писал о себе в не меньшей мере, чем об истории, и собственный его опыт ярко пересекался с нею.

А далее было углубление в историю.

Трехтомник «Огненный крест» определен автором как историческая исповедь и создан так, будто писатель сам был участником событий, огненным столпом завихривших историю России.

Власов выступает как пристрастный аналитик и как художник, пишущий крупными мазками кладущий слои повествования в монументальное литературное полотно.

Власов писал множество публицистических статей, темпераментно встроенных в тогдашний паноптикум российской реальности.

Власов прошел свой особый путь, оставил впечатляющий след на земле. Это особенно зримо на фоне всё более мельчающих его современников.

Александр БАЛТИН

_________________

Юрий ВЛАСОВ

http://sovross.ru/articles/2088/50919


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Ср мар 03, 2021 5:55 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Лоцман социалистической экономики
№22 (31082) 4 марта 2021 года
4 полоса
Автор: Иван ПОЛОЗКОВ, первый секретарь ЦК КП РСФСР, член Политбюро ЦК КПСС в 1990—1991 годах. г. Москва.

В плеяде славных сталинских наркомов достойное место занимает Николай Константинович Байбаков, 110 лет со дня рождения которого исполняется 7 марта. Этапы его биографии строго согласуются с историей Советской державы, её бурным взлётом, тяжелейшими испытаниями и блистательным расцветом самых лучших её проявлений, о которых многие века мечтали передовые умы планеты. Родился он в Баку в обычной рабочей семье. В год Великого Октября сел за школьную парту. В 1931 году, на старте бурного взлёта страны социализма, окончил нефтяной институт и уже через пять лет возглавил крупный нефтедобывающий трест на Северном Кавказе, а затем и вновь созданное объединение «Востокнефтедобыча» в Поволжье. В начале 1940-го был назначен заместителем народного комиссара нефтяной промышленности СССР. Через 4 года Байбаков стал «нефтяником №1» — так называли наркома работники отрасли, которой он руководил в общей сложности почти 15 лет. Занимал он и другие высокие должности, но, главное, ровно четверть века руководил Госпланом СССР. Николай Константинович на семи партсъездах избирался членом ЦК КПСС и был депутатом Верховного Совета СССР восьми созывов. За большой вклад в развитие Советской державы он был удостоен званий Героя Социалистического Труда и лауреата Ленинской премии, награждён шестью орденами Ленина и рядом других. До последних дней жизни повторял, что остаётся коммунистом.

Пять пятилеток Н.К. Байбакова

Это — выразительные «анкетные данные», а принадлежат они удивительно яркому человеку. Советский строй позволил ему раскрыться наиболее полно и разносторонне. Талантливый инженер-нефтяник, творческий организатор-производственник, выдающийся плановик-системник, яркий исследователь-учёный, он многие годы успешно возглавлял многотысячные трудовые коллективы и стал автором ряда прорывных технологий, создал несколько весьма значимых научных центров… И всё это время активно участвовал в государственном строительстве, которое осуществлялось тоже с чистого листа.

Он родился в пролетарском Баку и был типичным представителем тех самых «детей кухарок», о которых злословят всякого рода недоумки и пустобрёхи буржуазно-либерального толка. Ему посчастливилось возглавлять Госплан целых пять пятилеток. Этот высший орган социалистического хозяйственного организма называли «несущей конструкцией» и «становым хребтом» социалистического народнохозяйственного комплекса Страны Советов. Байбаков принял эстафетную палочку дирижирования этим комплексом от поколения, которое заменило хаос рыночно-продажной системы жизни на социальное устройство, стремившееся организовать созидание в соответствии с законом планомерно-пропорционального развития общества.

Под руководством Н.К. Байбакова Госплан планировал и обеспечивал согласованные действия тысяч предприятий для возведения таких индустриальных опор Советского Союза, как Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс, уникальная трубопроводная сеть по транспортировке нефти и газа, Братский народнохозяйственный комплекс, Ленинградская, Нововоронежская, Смоленская атомные электростанции, Братская, Красноярская, Усть-Илимская, Саяно-Шушенская гидроэлектростанции, Волжский и Камский автомобильные заводы, Оскольский электрометаллургический комбинат и многие сотни других объектов, составлявших гордость социалистической державы.

Каждому пожелавшему представить себе, что было сделано в стране, когда пять пятилеток Госпланом руководил Байбаков, подскажем простой выход. Если учесть, что в среднем не только капиталистическая РФ, но и другие «новые государства» по масштабам производства не достигли уровня 1990 года, то всё, что мы имеем, было создано и поддерживалось в рабочем состоянии при участии Госплана, который возглавлял пять пятилеток Николай Константинович Байбаков.

А что в противовес пяти «байбаковским пятилеткам» может предъявить Россия реставрированного капитализма? С неё стоило бы спросить отчёт о свершённом за более чем пять пятилетий. Только представить-то ей нечего, кроме погрома и развала.

На приёме у председателя Госплана

Рассказывать о великих современниках непросто. Невольно вкрадывается соблазн приукрасить своё время, преувеличить значение личных встреч, даже пытаться стать с ними вровень. Встречаться лично с Н.К. Байбаковым автору этих строк доводилось нечасто. В возрасте у нас слишком большая разница. Но память о нём цепко хранит много интересных и весьма поучительных эпизодов, сопряжённых с его дерзновенными замыслами и замечательными делами, раскрывающих сущность не только его духа и воли, но всего того времени. Да и свежи ещё в сознании самые добрые воспоминания о нём наших общих сослуживцев, многих рядовых людей из всех уголков бывшего СССР.

В 1984 году первый секретарь Горьковского обкома КПСС Ю.Н. Христораднов долго ходил по высоким руководящим кабинетам столицы с проблемой, раздражавшей в те годы многих. Увеличение выпуска автотранспорта на ЗИЛе и МАЗе, КАМазе, КрАЗе и на других автогигантах страны ориентировалось на выпуск большегрузных автомобилей, в то время как малотоннажных транспортных средств явно не хватало. С колхозных ферм по пять-десять фляг молока свозили на пункты переработки на большегрузных автомобилях, а то и тяжёлых тракторах. Юрий Николаевич по профессии автостроитель, вырос на Горьковском автозаводе. Став руководителем области, воочию столкнулся с этим досадным пробелом. Вместе с коллегами он решил переориентировать родной завод на выпуск малогабаритных грузовиков. Но надо было в верхах искать понимание и благословение на реализацию этой дорогостоящей инициативы.

Автор этих строк в то время заведовал сектором Центральных и Волго-Вятских областей в ЦК КПСС. Бывая в столице, руководители регионов всегда заходили в территориальные сектора ЦК, информировали о делах, делились проблемами, сетовали на тяготы периферийной жизни. И на этот раз усталый и расстроенный бесплодными хождениями Христораднов зашёл в сектор перевести дух и излить своё негодование. На вопрос, был ли он у председателя Госплана, ответил: «Нет, не всех ещё обошёл рангом ниже». Мы посоветовали ему немедля идти к Байбакову.

Следующим вечером он с облегчением пересказывал нам их беседу. Внимательно выслушав собеседника, Николай Константинович посетовал, что в текущие планы вписать эту затратную программу невозможно. И предложил вместе изыскивать ресурсы и безотлагательно начинать реконструкцию завода. «Центр я беру на себя, — пообещал он Христораднову. — А на месте всё возможное мобилизуете вы. На предстоящую пятилетку выпуск такой машины предусмотрим в планах».

Сейчас, встречая повсеместно юркую «газель» в городах и сёлах не только России, неизменно вспоминаю то радостное возбуждение руководителя области, а потом и благодарственные слова многих горьковских автозаводчан в адрес Байбакова, мудрость которого позволила, пусть и в сокращённом виде, но всё же сохранить некогда легендарный коллектив ГАЗа. Подобные отзывы доводилось слышать не раз и во многих других уголках СССР. То были проникновенная дальновидность советского хозяйственника-политика, его стиль жизни и устремление помыслов.

С Кубанью у Николая Константиновича были особые отношения. Рассказывать о них можно долго. Они впечатляющи и поучительны. Вспомню лишь о некоторых из них.

К 1985 году в регионе назрела острейшая социально-политическая ситуация: по всему краю недоставало электроэнергии. Свои источники обеспечивали местных потребителей лишь наполовину. Поставщики со стороны — а основным из них была Украина — тоже испытывали дефицит электроэнергии. Так называемые веерные отключения не только раздражали людей и наносили большие убытки, но и лишали возможности перевооружать производство, строить новые предприятия, благоустраивать города и сёла. Такое же положение с электрообеспечением было и в других регионах Кавказа.

Чтобы снять эту проблему, правительство решило соорудить атомную электростанцию в предгорьях Кавказского хребта, поближе к республикам Закавказья, где тоже недоставало электроэнергии. Крупнейшие строительные организации дружно приступили к подготовительным работам. Энтузиазм их был понятен: в крае в достатке рабочей силы, и из других мест желающих переехать на Кубань предостаточно. К тому же дороги там хорошие, местных стройматериалов много и погодные условия для работы самые благоприятные.

Тем временем учёные и экологи, наблюдавшие за Кавказским хребтом, с которыми изыскатели и проектировщики не соизволили посоветоваться, всё острее проявили обеспокоенность выбранным для АЭС местом. В Краснодаре, Сочи, Крымске, Новороссийске, во многих других городах и станицах по выходным дням всё больше и больше стало собираться людей с требованием прояснить ситуацию. То же происходило на Ставрополье и в других регионах Северного Кавказа. А руководителям края сказать было нечего ни осведомлённым в этом деле специалистам, ни тем более встревоженной толпе. Стройки такого масштаба без согласования с ЦК КПСС не разворачивались, да и велись они под неусыпным оком его аппарата.

Заведовал Отделом строительства ЦК тогда Б.Н. Ельцин. Естественно, что распутывать этот туго затянувшийся узел надо было с него. Принял он меня, недавно избранного первым секретарём крайкома КПСС, настороженно. На поздравления с назначением его на столь высокий пост брезгливо сморщился и сквозь зубы процедил: «Не поздравление надо по этому случаю высказывать, а соболезнование». Чувствовалось, что должность эта не удовлетворяла его безмерные амбиции.

О нашей обеспокоенности он знал из устстроителей, поэтому на просьбу вникнуть в эту острую и далеко не краевую проблему отреагировал резко и категорично: «Объект государственный, проектную документацию готовили специалисты, в чьей компетенции сомнений быть не может. Напряжёнка с электроэнергией не только у вас, но и у всех ваших соседей, и разряжать её надо безотлагательно. Строительные организации к работе приступили. И мало ли что взбредёт в головы демагогам и бузотёрам. С людьми работать — ваша обязанность, не перекладывайте её на плечи других». Сказал — как отрезал.

Таким тупым равнодушием человека, оказавшегося на весьма ответственной должности в КПСС, все мы были обескуражены. За многие годы работы в аппарате ЦК мне лично не доводилось наблюдать у его руководителей такой узковедомственный подход к государственным проблемам. Между тем не только специалисты, но и многие простые работяги понимали: тряхни Кавказский хребет своей природной мощью четыре атомных реактора, страшно представить, что станет с главной житницей страны и с всесоюзной здравницей, с Чёрным морем и прилегающими к его побережью странами…

Николай Кондратенко, отвечавший в крайкоме за сельское хозяйство и экологию, охарактеризовал такое отношение к делу диверсией. И резон в его эмоциях был. Значит, здравый смысл в этой запутанности надо было искать в других инстанциях.

Николай Константинович, тоже наслышанный о нашем беспокойстве, выслушал меня с вниманием и после затянувшегося молчания произнёс: «Положение, в котором все мы оказались, очень сложное. Ведомственные интересы — наш главный бич. Но вы правы: сооружать АЭС в том месте — большой риск. Тут есть и моя оплошность». И стал уточнять, что уже сделано на стройплощадке, сколько стянуто туда людей, другие детали. В заключение беседы не преминул справиться о делах селян, о проблемах городского быта, о жизни курортов. Провожая, обнадёжил, что в ближайшее время посоветуется с товарищами, как выйти из этой ситуации. Но провести открытое обсуждение проекта предложил незамедлительно. «Готовьтесь во всеоружии отбиваться от опытных бюрократов. Тем более от их покровителей, они, как вы уже убедились, напористые». Кабинет Байбакова я покидал с воодушевлением.

Все мы тогда представляли, какие усилия пришлось приложить председателю союзного Госплана, чтобы остановить запущенный механизм крупной стройки, сломать устоявшиеся умонастроения бюрократии и в предельно короткие сроки провести через правительство решение о прекращении строительства АЭС в опасном месте и сооружении линии электропередачи на Кубань из Центра России.

А сейчас, когда слышу благостный лепет про буреломного Бориса, про Ельцин-центр, на который затратили без малого триллион отнятых у народа рублей, соорудив эту несуразность, невольно всплывает в памяти образ истинного государственника, коммуниста Байбакова.

Байбаков на Кубани

Старшие поколения кубанцев более других наслышаны о Николае Константиновиче. До войны он трудился здесь, осваивая нефтяные запасы Кубани и организуя переработку «чёрного золота» на месте. Когда фашистские оккупанты приближались к тем краям, И.В. Сталин лично поручил заместителю наркома вывести из строя и замаскировать все скважины так, чтобы ни одна из них не могла работать на захватчиков. Долго свирепствовали фашистские каратели, чтобы раздобыть данные о скважинах: горючее-то для них доставлялось за тысячи километров из Европы и Ближнего Востока. В листовках, по радио они многое сулили за любые сведения на этот счёт, а за голову Байбакова обещали 180 тысяч дойчмарок и 200 коров. Однако запустить в работу нефтескважины Кубани германским стервятникам не удалось.

По мере освобождения от фашистских захватчиков территории края Николай Константинович лично руководил запуском прежних нефтескважин, сооружал новые и настраивал переработку нефти на местных заводах, обеспечивавших топливом не только фронт, но и многие города и предприятия тыла. То был существенный вклад Н.К. Байбакова в нашу Великую Победу над фашистами и возрождение разорённых оккупантами областей Советского Союза.

Ещё шла война и не вся территория страны была освобождена от захватчиков, когда Николай Константинович был назначен народным комиссаром нефтяной промышленности СССР. Ему поручалось широко развернуть работы по освоению нефтяных запасов Предуралья и Западной Сибири и одновременно возглавить нарождавшуюся отечественную нефтехимическую отрасль. Успешный запуск масштабного общегосударственного проекта по химизации народного хозяйства — это детище Байбакова. Затем он два года возглавлял Госплан Российской Федерации и очень многое сделал для послевоенного преобразования РСФСР.

С 1958 по 1962 год Н.К. Байбаков трудился снова на Кубани, теперь в качестве председателя Краснодарского совнархоза. В экономике края за это время произошли грандиозные качественные сдвиги. До той поры эти места славились производством пшеницы, повсеместно используемой для улучшения качества хлебобулочных и кондитерских изделий. Но в стране недоставало сахара. А сахарную свёклу выращивали и перерабатывали в основном в центрально-чернозёмных областях. Байбаков вместе с местными руководителями предложил правительству СССР значительно расширить посевные площади сахарной свёклы на Кубани и организовать там же её переработку. В кратчайшие сроки не только до 300 тысяч гектаров были доведены посевы этой культуры, но и возведены 19 современных сахарных заводов. Проблема сладкого продукта была таким образом в стране полностью решена. По потреблению его на душу населения СССР вышел на передовые позиции в мире. И всё это было сделано без сокращения производства пшеницы.

И ещё одна продовольственная проблема была решена краем при личном участии Байбакова. Рис для России — культура нетрадиционная. В СССР он выращивался в республиках Средней Азии и некоторых областях Дальнего Востока, и то в незначительных объёмах. Между тем ещё В.И. Ленин ставил задачу развития отечественного рисосеяния, но технические возможности и войны не позволили осуществить эту задумку.

Н.К. Байбаков вместе с кубанцами смело взялся за осуществление этой сложнейшей технической проблемы. Полмиллиона гектаров азово-черноморских плавней, веками покрытых непролазными камышами и кустарниками, ежегодно затопляемых бурными водами горных рек и речушек, были расчищены, выровнены, обвалованы земляными и бетонными берегами, круглогодично обеспечены регулируемым водоснабжением и засеяны рисом. Кубань стала ежегодно поставлять стране до миллиона тонн этого ценнейшего продукта. Так коммунисты, возглавляемые такими руководителями, как Байбаков, решали проблемы импортозамещения, о которых сегодня бесплодно балаболят «эффективные менеджеры» и вельможи Российского буржуазного государства.

Весной 1987 года в край позвонил депутат Верховного Совета СССР от Кубани Н.В. Талызин, сменивший в союзном Госплане Н.К. Байбакова после избрания Горбачёва Генсеком ЦК КПСС. В разговоре о делах он обмолвился, что Николай Константинович в ближайшее время намерен посетить Кубань. Созданный им на Кубани Всесоюзный НИИТермНефть разрабатывал технологии добычи нефти, повышающие производительность скважин почти на 20%. Особенно эффективны эти технологии были в… районах вечной мерзлоты. Работу своего детища, этого научного центра, Байбаков постоянно держал под контролем и лично вёл в нём разработку некоторых сложных тем.

Оставить без внимания визит легендарного Байбакова руководители края не могли. При встрече в аэропорту на вопрос, что он на этот раз хочет посмотреть, Николай Константинович с неизменной улыбкой ответил: «Нефтяную вышку в Апшеронском районе». Что за вышка, никто из встречавших не знал. По лабиринтам предгорья Николай Константинович сам указывал водителю путь. По дороге мы рассказывали гостю о делах и проблемах, он уточнял некоторые детали и цифры, переспрашивал положение дел на некоторых предприятиях, справлялся о самочувствии их руководителей, называя каждого по имени-отчеству.

Оглядевшись вокруг, он уверенно скомандовал: «Стоп, кажется, вон она, родная». Переступив ограду, он стал на колени и, прижавшись щекой к остову вышки, начал поглаживать его, приговаривая: «Ну здравствуй, труженица!» Обернувшись к нам, пояснил: «Её первой в этой округе я устанавливал весной 1937 года! Время летит, а она качает и качает на радость людям!» Достал платок и неспешно стал протирать глаза. Трогательны были для всех нас те минуты. Вот они, искренние чувства созидателя!

Приподнявшись, Николай Константинович с горькой усмешкой изрёк фразу, которая последние десятилетия почти ежедневно остро всплывает в моей памяти и до боли коробит сознание: «Не верьте безответственному трёпу о том, что курс доллара, а с ним и цены на всё остальное зависят от колебаний цены на бочку нефти. Всё это — выдумка рвачей, хапуг и мошенников. Вот она перед вами, — указал он на вышку, — полвека качает и качает, ровно и ежедневно, не требуя дополнительно никаких серьёзных затрат. И турбины Днепрогэса как крутились, так и крутятся, бесперебойно обеспечивая энергией огромные пространства. И поезда как возили эшелоны нефти, леса, хлеба, так и возят по железным дорогам, уложенным ещё до нас. Совершенно ясно, кому выгодно мутить сознание людей выдумками, что баррель нефти вчера стоил восемь долларов, сегодня — шестьдесят, а завтра из-за того-де, что где-то кто-то что-то сказал, его цена опустится до сорока... Очевидное мошенничество, которое, к сожалению, безропотно терпит человечество. У тех кровососов, что таким образом выворачивают карманы работяг, это называется делать деньги из воздуха. Поражающая циничность! Ведь всем известно, что стоимость товара определяется не алчностью того или иного барыги или клана барыг, а общественно необходимыми затратами на его производство и доставку до потребителя. А устанавливаемые ими монопольные цены — это вымогательство и паразитизм!» — с грустью закончил он свой рассказ.

Есть с кого делать жизнь

В тот же вечер я осторожно вернул Николая Константиновича к его мудрому умозаключению о мошенничестве с ценами, связав это с ещё одним легендарным сталинским наркомом. Во время моей учёбы в Московском финансово-экономическом институте профессором на кафедре «Финансы и кредиты» был Арсений Григорьевич Зверев. Мы с огромным вниманием слушали его интересные лекции, дружно посещали групповые занятия и активно обсуждали проблемы финансов на семинарах, которыми он руководил. На школьной доске мелом он иллюстрировал нам способы мошенничества на мировых биржевых игрищах, убедительно подчёркивая, что ничего общего с разумными процессами товарообмена, с насущными потребностями производства и всей остальной нашей жизнью эти инструментарии финансовых махинаций не имеют, что это всего лишь способы обворовывания трудового народа, придуманные аферистами, и такое же мошенничество тех аферистов, что возводят этот элементарный обман в разряд «объективных тенденций» и «научных теорий».

Николая Константиновича тронули воспоминания о его знаменитом коллеге. Он сказал: «Повезло тем, кому довелось учиться у этого феноменального финансиста. И человек этот был удивительного склада мышления, находчивости и доброты». И поведал нам ещё один интересный факт из их славного времени.

В годы послевоенной разрухи надо было приводить в порядок отечественную финансовую систему. Рубль оказался опущенным на мировом, да и на внутреннем рынке избыточно и необоснованно. Разработкой денежной реформы занимались министр финансов А.Г. Зверев и председатель Госплана Н.А. Вознесенский. При очередном докладе на Политбюро ЦК ВКП(б) Зверев предложил оценить американский доллар, который к этому времени усилиями американских мошенников окончательно добил английский фунт стерлингов и стал мировой валютой, в 99 советских копеек. Доклады Зверева и Вознесенского И.В. Сталин и другие члены Политбюро слушали внимательно. Иосиф Виссарионович красным карандашом всё время разрисовывал цифру, названную министром финансов, превращая левую девятку в кружок.

В конце докладов он подвинул Звереву свой лист бумаги, перевёрнутый с ног на голову. Там чётко значилась жирная цифра 60. «А может, нам так оценить их доллар, товарищ Зверев?» — произнёс он, чуть повысив голос, чтобы слышали все присутствующие. «Что вы на этот счёт скажете, Вячеслав Михайлович? — обратился он к Молотову. «Вполне можно и так его оценить, товарищ Сталин, — уверенно ответил Молотов. — Только пусть они ещё раз всё хорошенько просчитают». Вознесенский попытался что-то возразить, но Сталин, прервав его, спросил: «Товарищ Вознесенский, почему нам нельзя делать то, что они себе позволяют?»

Вскоре было объявлено, что доллар стоит 65 советских копеек.

«Вот где кроется истинный смысл так называемого свободного рынка с его волюнтаристским механизмом цен, с его клоунадой торгов, с его видимостью конкуренции», — с улыбкой произнёс Байбаков. И, помолчав немного, добавил: «Как и значимость политической воли в нашем мире, где истинные патриоты-государственники не только понимают, что к чему, но и смело противостоят произволу жуликов и грабителей», — с улыбкой закончил он тот разговор.

В те дни и потом, когда Николай Константинович посещал Кубань, мы с интересом расспрашивали его о Сталине, Молотове, Маленкове, Ворошилове, Микояне, других руководителях той эпохи. И всегда слышали убедительные положительные отзывы. «Жили они интересами своего государства, заботой о благополучии своего народа, думами о лучшем будущем человечества, — подчёркивал Николай Константинович. — Личным примером они показывали окружающим, как надо служить интересам трудящихся и оберегать их права и достоинство».

Личность Байбакова, безусловно, одного из выдающихся созидателей социализма, органично вписывается в плеяду самых знаменитых сталинских наркомов. И смотрелся в этом ряду Байбаков весьма достойно среди имён, которые золотыми буквами вписаны в летопись нашего Отечества, — таких как А.Н. Косыгин и Н.А. Вознесенский, А.Г. Зверев и В.А. Малышев, Б.Л. Ванников и М.Г. Первухин, И.Ф. Тевосян и А.Ф. Засядько, М.З. Сабуров и Д.Ф. Устинов, Б.П. Бещев и И.А. Лихачёв...

Ранней весной 1991 года, когда продажные правители наши по науськиванию извечных наших недругов разрушали СССР и учинили дикие порядки и нравы, нас, недавно избранных в руководство Компартии РСФСР, попросили встретиться с представителями ветеранских организаций столицы. В городском Доме политического просвещения оказалось много известных людей, чьи имена ещё вчера были народной гордостью. По поручению Политбюро ЦК КП РСФСР мы честно осветили всё, что творилось тогда в стране, напомнили, откуда повеяли на нас эти напасти, кто и для чего их осуществляет.

Не снимая вины за происходящее с себя, я попросил каждого сидевшего в зале ветерана оценить меру своего участия в творимом развале страны, в издевательствах над всем советским и русским и призвал не верить благим посулам разрушителей, ибо они — инструмент в руках известных кланов капитала. От имени руководства Компартии России мы высказали просьбу ко всем патриотам потревожить свою совесть, включить рассудок и посильно включиться в спасение страны, в защиту интересов труда и ценностей наших предков вместе с коммунистами, единственными защитниками интересов трудового народа.

По окончании встречи нас окружили вчерашние руководители Советской державы и наши замечательные наставники: М.С. Соломенцев и И.В. Капитонов, В.С. Мураховский и В.И. Воротников, Д.С. Полянский и Л.Н. Ефремов, многие министры последнего Советского правительства. Все они посчитали необходимым высказать свою неизменную преданность делу партии, которой они служили всю жизнь, и пришли подбодрить нас, кому выпала нелёгкая доля отстаивать варварски попранную правду жизни и волю народов.

Николай Константинович задержал мою ладонь в своём крепком рукопожатии дольше других и всё с той же доброй улыбкой произнёс: «Держись, брат, ношу вы взвалили на свои плечи тяжкую, сломаться можно вмиг. Пожар, как видишь, раздут не меньший, чем в годы Гражданской войны или при нашествии фашистов». Помолчав немного, горестно произнёс: «Вот как легко можно обмануть доверчивые народные массы, затмить разум и сбить с толку народную совесть, коли даже такое вот представительство путается в элементарном раскладе сил нынешней реальности. Передайте своим соратникам, вы на правильном пути, а мы с вами».

Последняя встреча с легендарным Байбаковым состоялась в марте 2006 года. Общественность Москвы торжественно отмечала его 95-летие. Выглядел он усталым и озабоченным. Но мысли излагал ясно и здраво. Его особый прищур глаз и добрая улыбка, как и прежде, излучали устремлённость в будущее, веру в необоримость нашего народа.

«Вот всем нам пример для подражания!» — довелось услышать в тот день от многих товарищей.

https://gazeta-pravda.ru/issue/22-31082 ... ekonomiki/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Ср мар 10, 2021 11:06 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Уроки, нужные народам

Человечеству для движения вперед необходимо постоянно иметь перед собой на вершинах славные примеры мужества. Подвиги храбрости заливают историю ослепительным блеском, и это одни из ярчайших светочей людей. Заря дерзает, когда занимается. Пытаться, упорствовать, не покоряться, быть верным самому себе, вступать в единоборство с судьбой, обезоруживать опасность бесстрашием, бить по несправедливой власти, клеймить захмелевшую победу, крепко стоять, стойко держаться – вот уроки, нужные народам, вот свет, их воодушевляющий.

Виктор ГЮГО

Знаменательная эпоха французской истории, начавшаяся буржуазной революцией 1789 года и через последовавшие затем революции 1830–1834 и 1848 годов пришла к первой пролетарской революции 1871 года, совершенной совместными усилиями пролетариата и мелкой буржуазии Парижа. Длительная, упорная борьба против правительства Наполеона III, доведшего страну до небывалого национального унижения и почти разорившего ее, способствовала сближению двух классов и привела к союзу между ними.


Восемнадцать лет императорского режима тяжелым бременем легли на плечи трудового народа. Империя, возникшая в результате государственного переворота 2 декабря 1851 года, фактически уничтожила все завоевания революции 1848 года и вместо демократических республиканских учреждений установила в стране систему полного административного произвола. Во Франции возникла ничем не прикрытая личная диктатура.


Крупная буржуазия, в интересах которой президент республики Луи Бонапарт совершил превращение в императора Франции, напуганная июльским восстанием парижского пролетариата, с радостью отказалась от ненужной ее в данной обстановке политической свободы: только под защитой сильной власти могла она спокойно и беспрепятственно продолжать эксплуатацию пролетариата, разоряя вместе с тем и широкие слои мелких самостоятельных хозяйчиков – ремесленников и торговцев.


В годы Империи развитие промышленного капитализма шагнуло далеко вперед, значительно ухудшив положение низших слоев общества, делая это положение подчас совершенно невыносимым. Рабочее и революционное движение во Франции пятидесятых-шестидесятых годов XIX века поэтому не прекращалось.


Франко-прусская война, начавшаяся летом 1870 года, до самого конца обнажила гнилые корни Второй империи. Народ ответил на Седанскую катастрофу – полный разгром французских армий – революцией 4 сентября 1870 года и уничтожением императорской власти.


Однако неподготовленность революционный партий к захвату власти привела к образованию буржуазного временного правительства, так называемой национальной обороны, унаследовавшего от империи «не только груду развалин, но и страх перед рабочим классом» (К. Маркс). У власти вместо одной фракции буржуазии оказалась другая ее фракция, одно буржуазное правительство заменено было другим; классовая борьба развертывалась дальше в еще более осложненной обстановке. После Седанской битвы прусская армия продолжала наступление и скоро начала осаду Парижа. И без того тяжелое положение масс значительно ухудшилось вследствие новых, порожденных осадой бедствий. Преступная политика правительства национальной обороны способствовала дальнейшему сближению пролетариата и мелкой буржуазии. Союз между ними был закреплен теперь окончательно.


«Коммуна возникла стихийно, ее никто сознательно и планомерно не подготовлял. Неудачная война с Германией, мучения во время осады, безработица среди пролетариата и разорение среди мелкой буржуазии; негодование массы против высших классов и против начальства, проявившего полную неспособность, смутное брожение в среде рабочего класса, недовольного своим положением и стремившегося к иному социальному укладу; реакционный состав Национального собрания, заставлявший опасаться за судьбу республики, – все это и многое другое соединилось для того, чтобы толкнуть парижское население к революции 18 марта, неожиданно передавшей власть в руки национальной гвардии, в руки рабочего класса и примкнувшей к нему мелкой буржуазии». В.И. Ленин «Памяти Коммуны».


Попытка разоружить рабочих и ремесленников Парижа и отнять у них пушки привела к изгнанию «законных» властителей Франции и установлению в ней нового, вышедшего из народных низов правительства. Значение деятельности этого правительства – Коммуны – слишком хорошо известно. Достаточно сказать, что Коммуна впервые в мировой истории действительно разрушила государственный аппарат буржуазии, что в деятельности ее имелись элементы социализма: последовательно проводя благоприятную для трудящихся политику, правительство Коммуны начало вводить рабочий контроль над производством, передавать рабочим покинутые фабрикантами предприятия.


Неудивительно, что только трудящиеся, рабочие и низшие слои мелкой буржуазии, до конца защищали дело Коммуны, приняв на себя в кровавые майские дни удары озверевшего Версаля.


Требования парижан провести выборы в муниципальный совет (Коммуну), способный обеспечить оборону столицы, наталкивались на неизменный отказ. Прусские войска подошли к городским укреплениям, и 19 сентября началась осада Парижа, продолжавшаяся более четырех месяцев. Вынужденное выбирать между национальным долгом и классовыми интересами, правительство не колебалось ни минуты – оно превратилось в правительство национальной измены. Бездеятельность властей заставила республиканские комитеты бдительности, избранные после 4 сентября в каждом из 20 округов Парижа, взять на себя административно-хозяйственные функции, связанные с удовлетворением первых нужд трудящихся. Центральный комитет 20 округов, первый выборный орган революционного Парижа, в период осады города являлся политическим центром его пролетарских сил.


Тяжелое поражение, понесенное Францией в войне с Пруссией, обострило классовые противоречия между пролетариатом и буржуазией. Возмущение трудящихся предательской политикой правящих кругов еще более усилилось, когда во главе правительства встал монархист, сторонник династии Орлеанов, тесно связанный с верхушкой буржуазии, – Адольф Тьер. В работе «Гражданская война во Франции» Карл Маркс дал ему уничтожающую характеристику, отметив, что «этот карлик любил перед лицом Европы размахивать мечом Наполеона I, в своих исторических трудах он только и делал, что чистил сапоги Наполеона, на деле же его внешняя политика всегда приводила к крайнему унижению Франции – начиная от Лондонской конвенции 1840 г. до капитуляции Парижа 1871 г. и теперешней гражданской войны, во время которой он, по специальному разрешению Бисмарка, натравил на Париж пленных Седана и Меца. Несмотря на свои гибкие способности и изменчивость своих стремлений, он всю свою жизнь был самым закоренелым рутинером. Нечего и говорить, что более глубокие движения, происходящие в современном обществе, всегда оставались для него непостижимой тайной; его мозг, все силы которого ушли в язык, не мог освоиться даже с самыми осязательными изменениями, совершающимися на поверхности общества».


Наверное, это общее правило: контрреволюционеры, отстаивая свои узкоклассовые интересы, предают национальные интересы и подавляют справедливое возмущение трудящихся, продают национальные богатства, чтобы набить мошну.


«Нельзя быть героем, сражаясь против своей Отчизны», – писал Виктор Гюго. Тьер же объехал всю Европу, выпрашивая помощь для борьбы с собственным народом. Капитуляция, отдавшая во власть Пруссии не только Париж, но и всю Францию, закончила собой длинный ряд изменнических интриг с врагом, начатых узурпаторами 4 сентября, в самый день захвата ими власти. Эта капитуляция положила начало гражданской войне, которую они затем повели при содействии Пруссии против республики и Парижа. Ловушка была уже в самих условиях капитуляции. Более трети страны находилось в руках врага, столица – отрезана от провинции, все пути сообщения нарушены. Население не могло не почувствовать, что условия перемирия делали немыслимым продолжение войны и что для заключения мира, предписанного Бисмарком, лучше всего подходят наихудшие люди Франции.


Карл Маркс пишет: «Невиданное дотоле разорение Франции побудило этих патриотов – представителей земельной собственности и капитала – на глазах и под высоким покровительством чужеземного завоевателя завершить внешнюю войну войной гражданской, бунтом рабовладельцев».


Первым условием успеха было разоружение Парижа. Тьер потребовал сложить оружие, иначе угрожал обезглавить его и лишить звания столицы. Именно Париж был единственным препятствием на пути контрреволюционного заговора. Но Париж был на страже, и накануне вступления пруссаков Центральный комитет принял меры к перевозке на Монмартр, в Бельвиль и Ла-Виллет пушек и митральез, изменнически оставленных капитулянтами именно в тех кварталах, в которые должны были вступить пруссаки. Эта артиллерия была создана на суммы, собранные самой национальной гвардией. Захват артиллерии должен был послужить, очевидно, только началом всеобщего разоружения Парижа, а следовательно, и разоружения революции 4 сентября. Но революция стала узаконенным состоянием Франции. Республику признал победитель в тексте капитуляции, и от ее имени было созвано Национальное собрание: законным основанием его являлась революция парижских рабочих 4 сентября. Париж был полон геройской решимости пройти через все опасности борьбы с французскими заговорщиками, несмотря на то, что прусские пушки угрожали ему из его же фортов. «…Из отвращения к гражданской войне, которую старались навязать Парижу – Центральный комитет продолжал придерживаться чисто оборонительной позиции, не обращая внимания ни на провокационные выходки Национального собрания, ни на узурпаторские действия исполнительной власти, ни на угрожающую концентрацию войск в Париже и вокруг него».


«Правительство национальной обороны больше всего боялось пролетарской революции. Жюль Фавр, министр иностранных дел, признавался в письме к Гамбетте, что они защищаются не от прусских солдат, а от парижских рабочих» (К. Маркс). Согласно заранее выработанному правительством плану, наступление войск на пролетарские кварталы, где укрепилась национальная гвардия, для ликвидации ее ЦК и разоружения было назначено в ночь на 18 марта.


Ночью 18 марта Тьер отправил несколько полков и полицейских отрядов отобрать пушки и митральезы, принадлежавшие национальной гвардии. Рабочие подняли тревогу и вместе с массами мелкой буржуазии дали отпор войскам. Солдаты, которым генералы Леконт и Клеман Тома приказали стрелять в толпу женщин и детей, расстреляли самих генералов и начали брататься с рабочими. Париж весь день воздвигал баррикады. Тьер бежал с черного хода министерства иностранных дел, приказав войскам и всем государственным учреждениям в тот же день переехать в Версаль, где уже собралось Национальное собрание. Их свободно выпустили из Парижа, и это была первая крупная ошибка ЦК национальной гвардии, к которому перешла власть. Он занял своими батальонами важнейшие правительственные здания и поднял над ратушей – новым местом своих заседаний – красное знамя. Установленная таким образом власть рабочих, однако, была непрочной, поскольку по соседству существовало реакционное правительство, сохранившее в своих руках аппарат управления страной, а под стенами города стояли пруссаки, готовые в любой момент к интервенции. Поддержка же красного Парижа провинцией была недостаточной, так как восстания, вспыхнувшие между 19 и 27 марта в Марселе, Лионе, Нарбонне и других городах, оказались слишком разрозненными и лишенными единого руководства. ЦК национальной гвардии еще более ослабил шансы революции на успех, не воспользовавшись своим военным перевесом для похода на Версаль, захвата правительства и разгона Национального собрания.


«В своем упорном нежелании продолжать гражданскую войну, начатую разбойничьим нападением Тьера на Монмартр, Центральный комитет сам сделал на этот раз роковую ошибку: надо было немедленно идти на Версаль – Версаль не имел тогда достаточных средств к обороне – и раз навсегда покончить с конспирациями Тьера и его помещичьей палаты» (Карл Маркс. «Гражданская война во Франции»). Вместо этого ЦК вступил в переговоры с соглашательски настроенными депутатами Парижа о проведении 26 марта выборов в Коммуну. Умеренность выдвинутых требований показывает, что он не осознал в начале революции своей роли и всей остроты начавшейся гражданской войны. Тьер, наоборот, воспользовался затяжными переговорами для реорганизации своей армии, главным образом военнопленными, возвращенными из Германии Бисмарком, имея в виду овладеть революционным Парижем при помощи новой осады.


А в Париже свободно выходила буржуазно-республиканская и реакционная пресса, бушевавшая против революции 18 марта и ЦК национальной гвардии. Банк 22 марта отказал ЦК в небольшой сумме денег. Агент Тьера адмирал Сессе организовал контрреволюционную демонстрацию, во время которой были убиты двое гвардейцев и ранено семеро. Эта попытка контрреволюционного переворота толкнула ЦК национальной гвардии на решительные действия и создала перелом в его политике: он отказался от уступок, тверже подступил к банку, арестовал главнокомандующего, пьяницу Люлье, выпустившего из Парижа войска и военное имущество. Но первое, решающее в дни Коммуны время для мобилизации революционных сил и быстрого разгрома растерявшегося врага было потеряно, что в значительной степени определило исход ее борьбы. Снисходительность Коммуны к полицейским, которые благополучно удалились в Версаль, великодушие вооруженных рабочих, столь несвойственные «партии порядка», были приняты ею за сознание рабочими своего бессилия.


Все политические перевороты, совершенные во Франции до Коммуны, оставляли нетронутой военную и полицейско-бюрократическую машину буржуазного государства, сложившуюся при Наполеоне I. Ни одна из буржуазных революций – 1830 г., 1848 г. и 1870 г., не затронула этот государственный аппарат, служивший орудием угнетения народных масс и защиты привилегий эксплуататорского меньшинства. По иному пути должна была пойти пролетарская парижская революция. Как правительство рабочих Коммуна с первых дней приступила к поискам новых форм подлинно демократического самоуправления, означавших на деле слом всей старой государственной машины буржуазии.


Уже 29 марта Коммуна издала декрет об отмене рекрутского набора и упразднения старой армии. Это было осуществлением одного из важнейших пунктов программы демократических преобразований, выдвинутой в 1866 г. на Женевском конгрессе I Интернационала. «Исторический опыт показал антинародную сущность милитаристской системы, при которой армия отрывается от народа и используется против интересов трудящихся, для защиты привилегий господствующих классов, для подавления революционных выступлений и ведения захватнических войн». Постоянную армию Коммуна заменила всеобщим вооружением народа – национальной гвардией, состоявшей в основном из трудящихся. Обязанности охраны порядка и обеспечения безопасности граждан были возложены вместо полиции на резервные батальоны национальной гвардии.


Показательно, что новая русская буржуазия заменила народную милицию на полицию, чем доказала, кто хозяин в доме, и это было важное решение президента Медведева.


Твердая решимость коммунаров покончить с ненавистным прошлым угнетения и насилия нашла символическое выражение в декрете от 12 апреля о разрушении колонны со статуей Наполеона I на Вандомской площади, «памятника варварства, символа грубой силы и ложной славы, апологии милитаризма», – этот памятник противоречил праву и принципу братства народов. Декрет был приведен в исполнение 16 мая при большом стечении народа, горячо одобрившего эту меру Коммуны.


Полным разрывом с практикой всех буржуазных революций был принятый 1 апреля декрет об установлении максимального оклада государственным служащим (в том числе и членам Коммуны) в размере 6 тысяч франков в год, что равнялось заработной плате квалифицированного рабочего. Этот указ закрыл путь в государственный аппарат продажным чиновникам и карьеристам. В органы Коммуны вошли рабочие и представители революционной интеллигенции, показавшие пример бескорыстного служения революции.


В новой буржуазной России оклады чиновников несравнимы не только с рабочими окладами, а даже с академическими. В результате коридоры власти заполнились проходимцами, подпевалами, преступниками такого рода, что даже новая власть, породившая их, должна была наказать слишком зарвавшихся.


Отделив церковь от государства, Коммуна покончила с духовным угнетением масс, отстранила духовенство от руководства делом народного образования. В декрете Коммуны указывалось, что содержание духовенства за счет государственных средств противоречит принципу свободы совести, так как облагает налогом всех граждан, независимо от их отношения к религии.


Выборность, ответственность и сменяемость всех должностных лиц, коллегиальность управления – таковы были демократические принципы, положенные в основу нового государственного аппарата.


Опыт Парижской Коммуны подтвердил мысль Маркса о том, что рабочий класс не может просто овладеть буржуазной государственной машиной и пустить ее в ход для своих целей. Коммуна создала новый госаппарат, поставленный на службу народу. Впервые в истории образовалась подлинно демократическая власть, которая опиралась на силу вооруженного народа и в интересах народа.


Будучи сама составлена из выборных, сменяемых и ответственных перед избирателями членов, объединяя в своих руках функции законодательной, исполнительной и судебной власти, являясь, таким образом, не парламентом, а рабочим органом, Коммуна напоминает Советы. Маркс писал Кугельману 17 апреля 1871 года: «Как бы ни кончилось дело непосредственно на этот раз, новый исходный пункт всемирно-исторической важности все-таки завоеван». Партийный состав Коммуны после выборов отличался пестротой, отразив различные течения революционно-демократической и социалистической мысли, но в середине апреля наметилось деление на бланкистское большинство и прудонистское меньшинство. Отсутствие единой дисциплинированной рабочей партии, вооруженной передовой теорией и определенной программой, обрекало Коммуну на фракционные споры и борьбу, препятствуя во многих случаях принятию правильных и своевременных решений, а также их энергичному проведению в жизнь. Так, например, в социально-экономической сфере законодательство Коммуны носило робкий и половинчатый характер, а в области финансов допущен был серьезнейший просчет: Коммуна отказалась от захвата Французского банка, в котором хранились деньги и ценности на сумму около 3 млрд франков. За период существования Коммуны Французский банк выдал ей только 15 млн, лежавших на счету муниципалитета, а за это же время он перевел Версальскому правительству 257 млн франков. Захвату банка помешал делегат Коммуны при банке прудонист Белэ, лишив Коммуну средств для осуществления многих задуманных реформ. Коммуна показала пример всему последующему рабочему движению, как начинать подлинно пролетарскую революцию: не пользоваться готовой государственной машиной буржуазии, а разбить и заменить ее. Именно это делало Коммуну первым в истории правительством рабочего класса, которое должно было устранить не только монархическую форму классового господства, но и самое классовое господство. «Ее (Коммуны) настоящей тайной было вот что: она была, по сути дела, правительством рабочего класса, результатом борьбы производительного класса против класса присваивающего. Она была открытой, наконец, политической формой, при которой могло совершиться экономическое освобождение труда» (К. Маркс).


В.И. Ленин марксово учение продолжил и развил дальше, на опыте русской революции, открыв советскую власть как форму пролетарского государства. Защищая Советы как правительство революционных рабочих и крестьян, Ленин писал в октябре 1917 года: «Эта власть того же типа, какой была Коммуна 1871 года. Основные признаки этого типа 1) источник власти – не закон, предварительно обсужденный и проведенный парламентом, а прямой почин народных масс снизу и на местах, прямой «захват», употребляя ходячее выражение; 2) замена полиции и армии, как отделенных от народа и противопоставленных народу учреждений, прямым вооружением всего народа; 3) чиновничество, бюрократия либо заменяются опять-таки непосредственной властью своего народа, либо, по меньшей мере, ставятся под особый контроль, превращаются не только в выборных, но и сменяемых по первому требованию народа, сводятся на положение просто уполномоченных».


Разработанный план похода на Версаль осуществить было уже невозможно из-за огромного превосходства Версаля в численности войск и вооружения. Нерешительность и прекраснодушие коммунаров помешали сделать это раньше. Наступила «майская неделя», когда версальцы вошли в Париж и начали уничтожать коммунаров. Исторические документы дают яркое представление о стойкости и героизме, проявленных защитниками Коммуны в борьбе с версальцами. Женщины не уступали в храбрости мужчинам. Не отставали от взрослых дети и подростки.


Вот что говорилось в приказе от 14 мая по 6-му легиону о братьях Эрнесте и Феликсе Дюнанах, подростках 14 и 17 лет. «Оба мальчика, – писал начальник легиона, – проявили блестящую выдержку во время атаки парка Исси. Более часа они выдерживали огонь версальцев на расстоянии 100 метров, а затем вместе со своими товарищами по 1-й роте бросились в штыки и взяли баррикаду в Мулино; это было в понедельник 9 мая. Младший из братьев, Эрнест, пал, сраженный пулею в тот момент, когда он водружал знамя батальона на вершине баррикады. Феликс, бросившийся вперед, чтобы отбить знамя и унести тело своего брата, пал, в свою очередь, сраженный перед баррикадой».

На баррикаде

За баррикадами, на улице пустой,
Омытой кровью жертв, и грешной и святой,
Был схвачен мальчуган одиннадцатилетний.
«Ты тоже коммунар?» – «Да, сударь, не последний!» –
«Что ж! – капитан решил. – Конец для всех – расстрел.
Жди, очередь дойдет!» И мальчуган смотрел
На вспышки выстрелов, на смерть борцов и братьев.
Внезапно он сказал, отваги не утратив:
«Позвольте матери часы мне отнести!» –
«Сбежишь?» – «Нет, возвращусь!» – «Ага, как ни верти,
Ты струсил, сорванец! Где дом твой?» – «У фонтана».
И возвратиться он поклялся капитану.
«Ну живо, черт с тобой! Уловка не тонка!» –
Расхохотался взвод над бегством паренька.
С хрипеньем гибнущих смешался смех победный.
Но смех умолк, когда внезапно мальчик бледный
Предстал им, гордости суровой не тая,
Сам подошел к стене и крикнул: «Вот и я!»
И устыдилась смерть, и был отпущен пленный.

Виктор ГЮГО


Уже 150 лет назад дети были вполне сознательными участниками классовых битв, а потому могли принимать собственные решения. У нас такими были оклеветанный подлецами Павлик Морозов и юные партизаны Марат Казей, Володя Дубинин, Леня Голиков… а сейчас почему-то подросткам отказывают в субъектности и понимании обстановки.


Из воззвания Генерального совета Международного общества рабочих по поводу гражданской войны во Франции 1871 г., написанного К. Марксом:

«Европейские правительства продемонстрировали перед лицом Парижа международный характер классового господства, а сами вопят на весь мир, что главной причиной всех бедствий является Международное Товарищество Рабочих, то есть международная организация труда против всемирного заговора капитала… Буржуазный рассудок, пропитанный полицейщиной, разумеется, представляет себе Международное Товарищество Рабочих в виде какого-то тайного заговорщического общества, центральное правление которого время от времени назначает восстания в разных странах. На самом же деле наше Товарищество есть лишь международный союз, объединяющий самых передовых рабочих разных стран цивилизованного мира. Где бы и при каких бы условиях ни проявлялась классовая борьба, какие бы формы она ни принимала, – везде на первом месте стоят, само собой разумеется, члены нашего Товарищества. Та почва, на которой вырастает это Товарищество, есть само современное общество. Это Товарищество не может быть искоренено, сколько бы крови ни было пролито. Чтобы искоренить его, правительства должны были бы искоренить деспотическое господство капитала над трудом, то есть искоренить основу своего собственного паразитического существования. Париж рабочих с его Коммуной всегда будут чествовать как славного предвестника нового общества. Его мученики навеки запечатлены в великом сердце рабочего класса. Его палачей история уже теперь пригвоздила к тому позорному столбу, от которого их не в силах будут освободить все молитвы их попов».


Версальский террор подавил Коммуну, сопроводив его кровавой расправой с трудящимися Парижа. Хватали и расстреливали не только участников Коммуны, но и людей, которые держались в стороне от нее, но по тем или иным причинам казались подозрительными. Поголовно убивали всех, кто носил обувь военного образца и мундир национального гвардейца. Зачастую людей осуждали на смерть за найденные при обыске кепи национального гвардейца, за сходство с кем-либо из деятелей Коммуны, за косой взгляд, брошенный на палачей, за неосторожное замечание по их адресу. Расстреливали женщин и даже детей.


Более трех тысяч человек были расстреляны во дворе казармы Лобо, сотни людей у кладбища Пер-Лашез; в тюрьме Ля-Рокетт за один день было умерщвлено почти 2 тысячи человек. Даже раненые в госпиталях и лечившие их врачи не были ограждены от репрессий. За руководящими деятелями Коммуны была организована настоящая охота. Члена Коммуны Э. Варлена в течение двух часов водили по улицам Монмартра под улюлюканье обывателей, полицейских и солдат, которые осыпали его ударами и плевками. Избитый до полусмерти, он уже не мог держаться на ногах. Э. Варлен умер с возгласом: «Да здравствует Коммуна!»


Казнен был версальцем видный публицист Ж.-Б. Мильер. «Я знаю вас лишь по имени, – заявил ему капитан Гарсен. – Я читал некоторые из ваших статей. Вы – гадина, которую следует раздавить. Вы ненавидите общество». – «О да. Это общество я ненавижу», – ответил Мильер. Его расстреляли на ступенях Пантеона, предварительно заставив опуститься на колени. Последними словами его были: «Да здравствует Республика! Да здравствует народ! Да здравствует человечество!» Без суда был расстрелян и прокурор Парижской коммуны Р. Риго. Он пал с возгласом: «Да здравствует Коммуна! Долой убийц!»


Оказывается, бывшие коммунисты – предатели советского строя, уничтожившие СССР и восстановившие власть буржуазии – изучали Парижскую Коммуну и взяли из нее то, что им было надо – «раздавите гадину!». Это провокаторы.


Одним из самых жестоких и циничных палачей Коммуны являлся генерал Галифе, ярый реакционер и бонапартист. По его приказу расстреляли более ста коммунаров.


К середине июня расстрелы без суда прекратились, но не потому, что победители почувствовали сострадание к побежденным, а потому, что дальнейшее нагромождение трупов, которые едва успевали зарывать в землю, грозило распространением эпидемий. Тысячи арестованных коммунаров томились в тюрьмах в ужасающих условиях, умирали от болезней, недоедания и побоев.


Всего в результате тюремного заключения, осуждения на каторгу, расстрелов, вынужденной эмиграции рабочее и демократическое население Парижа потеряло около ста тысяч своих лучших сынов и дочерей.


В 1880 году накануне парламентских выборов буржуазное правительство было вынуждено пойти на удовлетворение всенародного требования о всеобщей амнистии. Несломленными, полными решимости продолжать борьбу за дело рабочего класса, за социальную республику вернулись на родину из ссылки и эмиграции осужденные коммунары.


Вернулся из эмиграции девять лет спустя и французский поэт-рабочий Эжен Потье, автор знаменитой пролетарской песни «Интернационал». В.И. Ленин в газете «Правда» №2 от 1913 года писал: «Эта песня переведена на все европейские языки… В какую бы страну ни попал сознательный рабочий, куда бы ни забросила его судьба, каким бы чужаком ни чувствовал он себя, без языка, без знакомых, вдали от родины, он может найти себе товарищей и друзей по знакомому напеву «Интернационала». Рабочие всех стран подхватили песню своего передового борца, пролетария-поэта, и сделали из этой песни всемирную пролетарскую песнь, которую знают теперь десятки миллионов пролетариев».


Вот как оценил значение Коммуны В.И. Ленин:

«Память борцов Коммуны чтится не только французскими рабочими, но и пролетариатом всего мира. Ибо Коммуна боролась не за какую-нибудь местную или узконациональную задачу, а за освобождение всего трудящегося человечества, всех униженных и оскорбленных. Как передовой боец за социальную революцию, Коммуна снискала симпатии всюду, где страдает и борется пролетариат. Картина ее жизни и смерти, вид рабочего правительства, захватившего и державшего в своих руках свыше двух месяцев столицу мира, зрелище геройской борьбы пролетариата и его страдания после поражения – все это подняло дух миллионов рабочих, возбудило их надежды и привлекло их симпатии на сторону социализма. Гром парижских пушек разбудил спавшие глубоким сном самые отсталые слои пролетариата и всюду дал толчок к усилению революционно-социалистической пропаганды. Вот почему дело Коммуны не умерло; оно до сих пор живет в каждом из нас.

Дело Коммуны – это дело социальной революции, дело полного политического и экономического освобождения трудящихся, это дело всесветного пролетариата. И в этом смысле оно бессмертно».


Парижские рабочие сохранили свой пассионарный дух и память о коммунарах. Они до сих пор выходят протестовать при малейшем покушении властей на их благополучие и права. Достаточно повысить цены или затеять пенсионные реформы, как весь Париж и другие города выходят на протестные демонстрации.


В отличие от французских рабочих, бывшие советские безропотно проглотили пенсионную реформу, притом что многие люди не доживают до пенсии. Впрочем, вот еще одна оценка нашей с вами пассионарности…


М.Е. Салтыков-Щедрин:

«– Мы люди привышные! – говорили одни, – мы претерпеть могим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить – мы и тогда противного слова не молвим!– Это что говорить! – прибавляли другие, – нам терпеть можно! потому мы знаем, что у нас есть начальники!– Ты думаешь как? – ободряли третьи, – ты думаешь, начальство-то спит? Нет, брат, оно одним глазком дремлет, а другим поди уж где видит!»


А. КУТЫРЕВА,
Д. КУТЫРЕВ

г. Нижний Новгород

http://sovross.ru/articles/2095/51152


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Вс мар 28, 2021 11:44 am 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Как царская Россия заложила триумф советской науки и техники
Как царская Россия заложила триумф советской науки и техники

Расцветом науки в России стала советская эпоха — однако мало кто вспоминает, на сколь высоком уровне научно-технических достижений находилась наша страна до революции. На передовой край науки и техники Россия вышла именно в XIX веке. Каким образом ученые становились государственной элитой Российской империи?

125 лет назад, 12 (24) марта 1896 года, в физической аудитории Санкт-Петербургского университета происходило необычное собрание. Там, где за экспериментами и лекциями внимательно наблюдали студенты, собралась совсем иная публика. Немолодые ученые, состоявшие членами Русского физико-химического общества, морские офицеры и чиновники. Должно было состояться что-то очень важное.

Доклад делал Александр Попов, преподаватель Технического училища Морского ведомства. А завершил рассказ об его исследованиях наглядный эксперимент, в котором прибор, созданный Поповым, принял электромагнитные сигналы от передатчика, размещенного на расстоянии 250 метров в этом же здании. Весь зал затаил дыхание, чтобы услышать звуки азбуки Морзе, которую Попов тут же расшифровывал и записывал мелом на черной ученической доске. Вскоре там появились два слова «Генрих Герц» — ставшие первыми словами в истории, переданными по радио.

Дальнейшая история всем хорошо знакома. Радио было слишком очевидным практическим применением накопленных к концу XIX столетия теоретических знаний. Поэтому изучением возможностей передачи сигналов на расстоянии занимались многие ученые во многих странах. В мире до сих пор спорят, кто же изобрел радио — Попов, Маркони или Тесла. Но для нас самый важный вывод, пожалуй, заключается в том, что на примере гонки за первенством в разработке радио — вершины тогдашнего хайтека — в числе призеров оказалась Россия. Подтверждая тем самым, что наука в императорской России стояла на необыкновенной высоте, а наша страна входила в число мировых лидеров.

На протяжении долгого времени в Советском Союзе создавался странный и противоречивый миф о русской дореволюционной науке. С одной стороны, всячески подчеркивалась отсталость царской России, ведь это была основа всей пропаганды, объяснявшей народу — зачем было необходимо устраивать революцию. При этом, вступая в явное противоречие с первым тезисом, выдвигался второй — о русских приоритетах в науке. Которые, впрочем, и тут использовались для того, чтобы лишний раз поддеть «старый режим» — утверждалось, что правительство Российской империи относилось к науке с пренебрежением, отчего ученые крайне страдали. Выход из логического противоречия обычно находился в формуле «талантливые ученые и бездарная власть», хотя, как мы увидим, дело обстояло решительно не так.

Возьмем пример, с которого мы начали этот рассказ. Вообще изначально для Попова эксперименты по радиовещанию были не более чем игрой для ума выдающегося физика. Зато новинкой очень быстро заинтересовалось Морское ведомство, которое буквально направило Попова, к тому же работавшего в его системе, на путь продолжения исследований. Ведь военным кораблям был нужен надежный инструмент для передачи сообщений, не зависящий от погоды и расстояния.

Так что уже в 1900 году Попов продемонстрировал военным работу беспроводной связи в полевых условиях и на большом расстоянии, практически доказав потенциал радио. За это ученый получил признание и множество наград — от денежных премий и помощи в регистрации патентов до чина статского советника и профессорской кафедры в Электротехническом институте.

То есть власть императорской России не просто не препятствовала научным исследованиям, она их всячески поощряла. Наглядно демонстрировалось, что выдающиеся ученые могут сделать очень быструю карьеру и стать видными членами общества.

И это не случайно. Когда Петр I реформировал русское государство, превращая его в современную, динамично развивающуюся империю, в основу государственной системы он заложил очень простой принцип — место каждого человека с государственной иерархии зависит не от знатности или богатства, а только от его личных заслуг. Это нашло воплощение в Табели о рангах, которая стала первой в истории меритократической институцией.

При Александре I был сделан следующий очень важный шаг — продвижение вверх по Табели о рангах было поставлено в прямую зависимость не только от заслуг, но и от степени учености кандидата. Так правящая элита Российской империи оказалась тесно связана с качеством образования, которое в России стояло на самом высоком уровне. Именно качеству образования вместе с государственной поддержкой развития науки мы обязаны тем, что в конце XIX — начале ХХ века в России происходит настоящий взрыв самых передовых научных разработок, поставивших нашу страну в ряд мировых лидеров.

Куда ни глянь, мы видим русских ученых, успешно занимавшихся самыми разнообразными проблемами. Продолжателем Попова стал изобретатель телевидения Борис Розинг, который уже в 1911 году добился стабильной передачи на расстоянии изображения и запатентовал свое устройство. В СССР Розингу не нашлось места, он оказался в лагерях, а затем ученый с мировым именем был задвинут на должность преподавателя в Архангельск, где вскоре скончался. Его ученик Владимир Зворыкин эмигрировал в США, где воплотил разработки своего учителя, собственные изобретения, вскоре стал одним из руководителей Радиовещательной корпорации Америки и человеком, получившим славу создателя системы телевещания.

В области точных наук мировое признание получила Санкт-Петербургская математическая школа, созданная академиком Пафнутием Чебышевым, занимавшаяся теорией вероятности. Достижения советской математики во многом обязаны кадрам, подготовленным именно этой научной школой.

В химии всемирно известны имена Дмитрия Менделеева, создателя Периодической системы элементов, и Николая Зелинского, чьи работы легли в основу органической химии, тогда еще не выделяемой в отдельную область науки. Показательно, что, к примеру, Менделеев происходил из очень небогатой семьи простого школьного учителя, дослужившегося до директора гимназии, но благодаря своим научным достижениям получил чин тайного советника, войдя в самую верхушку правящего слоя Российской империи.

Необычайных высот достигла русская биология. Академик Иван Павлов стал создателем науки физиологии высшей нервной деятельности, получив всемирное признание, и оказался первым русским лауреатом Нобелевской премии. Исследованиями фотосинтеза растений успешно занимался Климент Тимирязев. А биолог Илья Мечников вместе с Робертом Кохом и Луи Пастером разделил честь создания науки микробиологии, а также стал вторым лауреатом Нобелевской премии. Вообще стоит отметить, что в начале ХХ века наметилась тенденция регулярного вручения русским ученым этой высшей награды научного мира.

В области электротехники невозможно забыть про достижения Павла Яблочкина, изобретателя первой электрической лампы, основанной на принципе вольтовой дуги. Яблочков оказался не только ученым, но и прекрасным предпринимателем, создавшим международную компанию электрического освещения и ставшим миллионером. Его дело продолжил Александр Лодыгин. Он усовершенствовал лампу накаливания, предложив использовать вместо угольных стержней металлическую нить.

Хотя современный англосаксонский мир предпочитает называть изобретателем этой лампы Томаса Эдисона, первые лампы с металлической нитью в США производились по патенту Лодыгина. Необычайна история жизни русского электротехника. В молодости он увлекался революционными идеями, но затем пересмотрел свои взгляды, стал русским националистом, либеральным консерватором и монархистом. Лодыгин также достиг весьма значительных успехов, создав компанию, выпускавшую лампы накаливания, и продавая патенты на свои изобретения, которых он сделал немало.

Необычайных высот достигла к концу XIX — началу ХХ века русская антропология, потеснив с пьедестала почета немцев, долгое время лидировавших в этой области. Иосиф Деникер стал основоположником расовой классификации человека, на которую опирались все позднейшие исследователи, эта классификация оказалась настолько удачной, что сохраняет научную ценность по сей день.

Краниологией и археологией успешно занимался академик Анатолий Богданов. Сирота, не знавший родителей, он стал видным ученым и получил чин тайного советника — характернейший пример того, как в старой России человек самого простого происхождения мог возвыситься благодаря своему уму.

Профессор Дмитрий Анучин не только прославился как антрополог, но и занимался исследованиями в области географии, этнографии и археологии.

Ученик Анучина — Виктор Бунак стал создателем советской школы антропологии и одним из самых значимых антропологов ХХ века во всем мире. Успешно и при полной поддержке властей действовало Императорское Русское географическое общество. Благодаря деятельности его членов проводились не только кругосветные экспедиции, но и был внесен ключевой вклад в исследование важнейших для Российской империи стратегических направлений — Центральной Азии и Дальнего Востока. Именно русские ученые Грумм-Гржимайло, Семенов-Тян-Шанский, Пржевальский, Миклухо-Маклай, Мушкетов, Обручев стали главными исследователями этих, в то время плохо освоенных и изученных регионов, отобрав первенство у англичан, также имевших большие виды на Центральную Азию и Дальний Восток.

Особенно эффективно сложилось сотрудничество географического общества с Главным штабом армии и военно-морским флотом империи. Ведь военные ведомства крайне нуждались в точных картах и этнографических сведениях о неизведанных землях.

Причем все эти примеры даются совсем не для того, чтобы утвердить в науке русские приоритеты. Нет, спор о том, кто первым сделал то или иное открытие, слишком сложная тема, а параллельное развитие научного знания приводит к тому, что многие изобретения происходят независимо в разных местах и у разных ученых. Но вот утверждать, что в области как теоретической, так и практической науки императорская Россия не только не была отсталой, но и занимала одну из лидирующих позиций, мы можем с полной уверенностью.

Не случайно, если мы посмотрим на самых выдающихся представителей уже советской науки, то обнаружим, что они появились не на пустом месте, а или же получили образование в царской России, или стали учениками высококлассных специалистов, подготовленных в то время.

Источник

Автор Михаил Диунов / газета Взгляд

https://rusrand.ru/spring/kak-carskaya- ... -i-tehniki


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Чт июн 17, 2021 11:25 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Ленский расстрел
№63 (31123) 18 — 21 июня 2021 года
6 полоса
Автор: Олег НАЗАРОВ, доктор исторических наук, обозреватель журнала «Историк».

Уважаемая редакция «Правды»! Ещё со школьных лет в советское время помню про расстрел рабочих на Ленских золотодобывающих приисках весной 1912 года. Но за последнее время публикаций на эту тему нигде не встречал. Нельзя ли подробнее рассказать о той трагедии? По-моему, для многих это нужно.

В.И. КОТОВ, ветеран труда.

г. Находка, Приморский край.

Золото в бассейне Лены, в верхних притоках реки Олёкма, было обнаружено в 1843 году. А в 1855-м возникло «Ленское золотопромышленное товарищество почётных граждан Павла Баснина и Петра Катышевцева». Это были два иркутских купца 1-й гильдии.

Поначалу дело шло успешно: разработка первых приисков принесла купцам большую прибыль. Однако другие прииски оказались куда беднее, и начались серьёзные финансовые проблемы. Они продолжались и позднее, когда паевое товарищество было преобразовано в акционерное общество «Ленское золотопромышленное товарищество» («Лензото»). На помощь золотопромышленникам в конце концов пришёл Государственный банк.

Одновременно (уже к началу ХХ века) замечается повышенная благосклонность к «Лензото» со стороны Министерства торговли и промышленности, разрешившего ему беспошлинный ввоз материалов. Причины заботы министерства будут понятнее, если принять во внимание, что акционером компании стал министр торговли и промышленности Сергей Тимашев. Как утверждал советский историк Корнелий Шацилло, со временем пакетами акций обзавелись и мать Николая II — вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, Сергей Витте (министр финансов в 1892—1903 гг. и председатель Совета министров в 1905—1906 гг.), Василий Тимирязев (министр торговли и промышленности в 1905—1906 гг. и в 1909 г.).

Так в единый клубок сплелись финансовые интересы бизнеса, высшей бюрократии и династии Романовых. К ним вскоре добавились иностранные акционеры. Для того чтобы привлечь их средства, летом 1908 года владельцы «Лензото» вместе с «Русской горнопромышленной корпорацией» учредили в Лондоне акционерное финансовое общество Lena Goldfields Limited. Председателем его правления стал вышеупомянутый Тимирязев.

Между тем расстояние, отделявшее Санкт-Петербург и Лондон от Ленских приисков, было огромным. Путь к ним тогда был долгим и небезопасным. Даже от ближайшей железнодорожной станции Иркутск до Бодайбо — центра «Лензото» — надо было преодолеть 1710 вёрст (около 2 тысяч километров)!

Постепенно «Лензото» превратилось в этакое государство в государстве. Добычу золота компания вела хищнически, но это сходило ей с рук, ибо золотопромышленники делали отчисления на содержание местной администрации. Даже генерал-губернатор Восточной Сибири Леонид Князев признавал «неприглядную зависимость правительственных органов от усмотрения и своевластия частных предпринимателей».

Но если зависимость местных чиновников от «Лензото» была всё же относительной, то прибывавшие на прииски рабочие попадали в полную кабалу.

Условия труда на приисках «Лензото»

Из Бодайбо до приисков рабочие должны были идти пешком, преодолевая по 25 вёрст в сутки и получая по два фунта сухарей на день. По договору рабочий день с 1 апреля по 1 октября длился 11,5 часа (в остальное время — на полчаса меньше). Время пути от казармы до шахты рабочим не считалось, каким бы ни было расстояние. С «прогулкой» рабочий день продолжался 17 часов в сутки. Вкалывать в шахтах часто приходилось под струями рудничной воды, и обратный путь в казарму для промокших до нитки людей (сушилки предусмотрены не были) становился настоящей пыткой, особенно в холодное время года.

Губительным для здоровья трудящихся было и отсутствие вентиляции. На ней, как и на сушилках, главноуправляющий приисками Иннокентий Белозёров и другие «эффективные менеджеры» «Лензото» экономили. Не волновала их и техника безопасности: производственный травматизм был массовым явлением. Иначе и быть не могло, ведь спуск в шахты осуществлялся по почти вертикально поставленным лестницам. Из-за темноты и налипшей грязи рабочие срывались вниз, роняли инструменты на головы спускавшихся ниже людей. И хотя администрация сообщала в горный надзор далеко не обо всех несчастных случаях, в 1911 году их было зарегистрировано 896 на 5442 рабочих!

О доступности медицинского обслуживания красноречиво свидетельствует такой факт. В 1911 году Василий Бушуев, получив ушиб в грудь, упал без сознания. В больницу его не приняли. Если же больной или получивший травму рабочий всё же попадал в больницу, то с чем сталкивался? Ответ находим в заявлении рабочих Андреевского прииска, поданном 24 марта (6 апреля) того же года окружному инженеру Витимского горного округа Константину Тульчинскому: «Грязь и зараза царят кругом. Войдите в отделение, где стоит согревательный котёл, грязь на полу на 1/4 аршина, и в этой грязи дрова потонули и присохли. Очевидно, отделение не чистилось уже несколько месяцев. Атмосфера невероятная. Наверху стоит бак для воды — в ванны и для мытья посуды. На дне этого бака грязи вершка на 3, а ведь этой водой моются больные, у которых есть различные порезы и язвы. Рядом стоят ретирады (вёдра-«нужники». — О.Н.), в которых тоже грязь, и, кроме того, при испражнении больного брызгами обдаёт его всего, так как ведро стоит очень высоко. Больные лежат до сих пор в своём белье, отчего заводятся насекомые. Даже к Пасхе нет у них простынь для прикрытия матрацев, и больные пока и лежат на матрацах. Нет ни одной плевательной чашки. Всё это так цинично...»

Не менее цинично и отношение «эффективных менеджеров» к получившим травмы. В заявлении рабочих Утёсистого прииска, полученного окружным инженером 6 (19) марта 1912 года, приведены такие многочисленные факты:

«Рабочему Шатохину, №7383 (номер расчётной книжки. — О.Н.), в шахте на работе ушибло палец левой руки, из-за чего не мог работать и проболел 22 дня. Лежал в казарме. Не получил никакой платы.

Рабочему Шелковникову в воскресенье, 18 декабря, расшибло на работе в шахте колено левой ноги. Когда заявили смотрителю Синцову, последний ответил, что за праздничные ушибы больным платы не полагается, и не обратил внимания. №9143, рабочий Егор Васильев, получил ушибы 6 октября 1911 г., пролежал до 1 марта 1912 г., в больницу не принят и больничная плата не проведена. Болен в настоящее время.

Рабочему Степану Угрюмову, №9164, в шахте камнем расшибло голову в нескольких местах, но в больнице находился до тех пор, пока ему зашивали раны, остальное время лежал в казарме, сорок два дня. Никакой платы не производилось.

Рабочему Степану Лошанову, №9069 в настоящее время, а в 1911 г. — №7122, в шахте огнивом переломило ногу. Пролежал в больнице шесть месяцев. Больничных не получил».

И так далее и тому подобное...

Условия жизни рабочих

В казармах, куда после каторжного труда возвращались голодные и обессиленные люди, по свидетельству фабричного инспектора, было «так холодно, что мокрые сапоги примерзают к полу, рабочие вынуждены спать в шапках». А побывавший на приисках адвокат Алексей Никитин с негодованием свидетельствовал: «Рабочие казармы представляли из себя нечто из ряда вон выходящее в отношении своей антигигиеничности и неудобства для живущих в них. Уже один внешний вид многих из них вызывал опасение за судьбу обитающих в них: стены покривились и поддерживались подставками, в стенах и крышах щели, вместо вентиляторов в стенах прорублены дыры, заткнутые тряпьём, окна с разбитыми стёклами… На плите чугунки с пищей, парится бельё, над плитой на жердях сушатся бельё, пелёнки, портянки, валенки, мокрая рабочая одежда. Густые испарения поднимаются от плиты, соединяются с испарением тел, испорченным дыханием воздухом, — и в казармах образуется невозможная атмосфера».

Из-за скученности воздух в казармах был до предела спёртым. В каморку к семейным рабочим подселяли холостых — «сынков». Никитин писал: «За уход «мать» (так называли «сынки» ухаживавшую за ними женщину) получает по 3 рубля, повышая своим заработком скудный заработок мужа. Но, говорят, на почве этих услуг часто возникали совершенно не материнские отношения к «сынкам»... Семейные рабочие всегда с волнением рассказывали об институте «сынков», и одним из требований забастовки было разделение казарм на семейные и холостые».

Четверть зарплаты рабочих до конца операционного года находилась в обороте «Лензото», а 43,9% зарплаты выдавали продуктами и вещами из лавок «Лензото» по завышенным ценам. Трудящихся обсчитывали и обвешивали, а товары часто оказывались плохого качества. В хлебе попадались тряпки, песок, запечённые крысы и конский кал. Чтобы рабочий не отоваривался на стороне, часть зарплаты принудительно выдавали талонами. Сдачу не давали, вынуждая покупателей отоваривать указанную в талоне сумму полностью.

Мирная стачка трудящихся

29 февраля (13 марта) 1912 года забастовали рабочие Андреевского прииска. Поводом для протеста стала выдача в лавке жене рабочего Завалина замороженного мяса, в котором оказался конский половой орган. Именно этот случай был последней каплей, переполнившей чашу народного терпения.

За несколько дней стачка охватила все прииски. Чтобы донести до начальства компании свои требования, рабочие явились к исполняющему обязанности главноуправляющего приисками А.Г. Теппану (Белозёров был в отъезде). Тот предложил для переговоров с администрацией представить выборных. Что и было сделано. Так возник Центральный забастовочный комитет.

Политических требований рабочие не выдвигали. Более того, выступления на политические темы бастующими сразу пресекались. Трудящиеся добивались: восьмичасового рабочего дня; установления запрета на увольнение в зимнее время; запрета на принуждение женщин к труду; повышения зарплаты на 30% и её полной ежемесячной выплаты; отмены штрафов; устранения 26 наиболее ненавистных служащих из администрации; вежливого обращения на «вы»; незамедлительного оказания медицинской помощи по первому требованию больного; стопроцентной оплаты дней, пропущенных из-за полученных по вине администрации «Лензото» травм; 50-процентной оплаты по иным случаям потери трудоспособности.

3 (16) марта собрание нескольких тысяч рабочих Утёсистого, Андреевского, Васильевского, Пророко-Ильинского, Александровского, Надеждинского и Феодосиевского приисков постановило: прекратить работы «до тех пор, пока не будут удовлетворены требования всех рабочих». Добиваясь улучшения жилищных условий и соблюдения законов и договоров, бастующие требовали, чтобы к ним относились по-человечески. Руководители стачки, желая известить общественность о причинах и ходе забастовки, отправили письма в Государственную думу, в сибирские и центральные газеты. Они подчёркивали, что забастовка носит мирный характер. Так оно и было.

Совсем другим был настрой администрации «Лензото». Правление компании сообщило бастующим, что готово улучшить качество продуктов, медицинской помощи и освещение казарм, отклонив остальные требования рабочих как «чрезмерные и незаконные». О законности у администрации «Лензото» было своё представление. И всё потому, что двери многих министерских кабинетов были для золотопромышленников открыты. Отказавшись повысить зарплату и пойти на другие уступки, они стали требовать от местных властей принятия к рабочим жёстких мер. К 13 (26) марта «Лензото» подало мировому судье Хитуну 1199 исков с требованием выселить бастовавших рабочих из казарм. Выдавая стачечникам деньги и расчётные книжки, мировой судья должен был одновременно предъявлять им иски о выселении. Поскольку другого жилья, кроме казарм, на приисках не было, идти рассчитанным рабочим с семьями предстояло ранней весной в тайгу…

Избранный «эффективными менеджерами» способ решения трудового спора напугал иркутского губернатора Фёдора Бантыша: связанные с подавлением забастовки риски во многом ложились на него. Он писал в департамент полиции: «Я категорически утверждаю, что в забастовке прежде всего и более всего виновато само «Лензото», поэтому скорейшее прекращение забастовки зависит исключительно от их доброй воли». Губернатор, побывавший на приисках летом 1911 года и знавший о царивших там порядках, потребовал от компании продолжить выдачу продуктов бастовавшим и запретил выселять их из казарм.

И тогда в дело вмешался министр торговли и промышленности Тимашев. На документе Бантыша он вывел потрясающие цинизмом слова: «Я не совсем одобряю эту меру, она только усилит упорство и притязательность рабочих. По прежним моим отношениям к «Лензото» я знаю, что там рабочие не только не бедствуют, но необычайно избалованы. Наблюдается прямо роскошь, их деморализующая».

В Иркутск срочно выехал из Петербурга представитель «Лензото» П.М. Саладилов. По сообщению прессы, он удостоился «ряда совещаний у местного губернатора». Неизвестно, какие аргументы привёл столичный эмиссар, но ключ к Бантышу подобрал. Рапортуя министру внутренних дел Александру Макарову, губернатор уже рассыпался в комплиментах «Лензото». Он сообщил, что дал инструкцию заместителю начальника Иркутского губернского жандармского управления ротмистру Николаю Трещенкову в случае нарушения мирного хода забастовки использовать все меры — «до воинской силы включительно». Переброска из Киренска в Бодайбо воинской команды во главе со штабс-капитаном Д.Н. Санжаренко свидетельствовала о том, что это были не просто слова.

Миссия инженера Тульчинского

К середине марта на приисках бастовали уже более шести тысяч рабочих. Чиновником, пытавшимся найти компромисс между трудом и капиталом, стал окружной инженер Витимского горного округа Тульчинский. Прибыв на прииски, он предложил выборным от рабочих прийти в его канцелярию на Успенском прииске. 24 марта (6 апреля) к нему явились более полусотни рабочих, в том числе несколько женщин. В течение семи часов они жаловались чиновнику, призванному следить за исполнением закона, на тяготы жизни и произвол работодателей. С отдельной жалобой обратились к Тульчинскому жёны рабочих. Поскольку жён и детей рабочие имели право привозить с собой лишь с согласия управления приисков, то за это компания требовала согласия рабочих на то, чтобы по первому требованию администрации их жёны и дети выходили на работы — тяжёлые и низкооплачиваемые. На них могли выгнать всех женщин, включая больных и беременных. Женщины писали:

«2. Работать приходится более 12 часов, а также и ночные работы. Помимо нашего труда, от нас ещё требуют и наше тело.

3. Когда мы не поддаёмся, то нам не проводят рабочее время, выдворяют из казарм, штрафуют. Мужьям нашим заявляют, чтобы они внушили нам слушаться, чтобы «проучили», и если нас мужья не проучивали, то их наказывали всевозможными лишениями...

5. Выгоняли на работы плетьми, отрывая от грудных детей».

На волновавший рабочих вопрос: «Кто нарушил договор?» — Тульчинский прямо ответил, что «Лензото». Самым острым оказался вопрос о зарплате. По воспоминаниям выборных, Тульчинский говорил, что «Лензото» «не может прибавить заработную плату, так как ему это невыгодно». Обещал «исхлопотать» сокращение рабочего времени в мокрых забоях, запретить выдачу заработка талонами и пр. Выборные обещали подумать.

Думали и решали бастующие сообща. Утром 25 марта (7 апреля) на Феодосиевском прииске состоялось общее собрание рабочих нескольких приисков. Выслушав информацию выборных о встрече с Тульчинским, собравшиеся пришли к мнению, что решение по вопросу о продолжении забастовки надо принять голосованием. В качестве «урн для голосования» использовали две бочки, дно которых застелили соломой. Проходя между бочками, каждый бросал камень в одну из них. В итоге бочка с надписью «Не выйду на работу» оказалась переполненной, а в бочке с надписью «Выйду на работу» лежало всего 17 камней…

Кровавая развязка

В те часы, когда шло голосование, иркутский губернатор Бантыш получил предписание Министерства внутренних дел на ликвидацию стачечного комитета. Бантыш тянул до 2 (15) апреля, когда отправил телеграмму ротмистру Трещенкову, разрешив арест стачечного комитета, если эта мера «будет содействовать мирному улажению конфликта». Настрой получавшего денежные подачки от «Лензото» Трещенкова был иным — ротмистр горел желанием устроить массовое кровопролитие.

В ночь на 4 (17) апреля по команде Трещенкова были арестованы «подстрекатели» — члены Центрального стачечного комитета. Арест выборных, которых рабочие считали «лицами неприкосновенными», привёл к тому, что с раннего утра на разных приисках стал собираться народ. Рабочие требовали освобождения арестованных. На Феодосиевском прииске к конторе управления к 8 часам утра пришли около двух тысяч человек. Трещенков по телефону распорядился срочно отправить на поезде из Бодайбо воинскую команду под командованием штабс-капитана Петра Лепина (так называл себя в Сибири латыш Петерис Лиепиньш).

К 12 часам на Феодосиевский прииск прибыл Тульчинский. Он уговорил Трещенкова увести воинскую команду на Надеждинский прииск. Краевед Мунгалов писал: «Рабочие потребовали от Тульчинского немедленного освобождения арестованных, немедленного расчёта, чтобы больше не было арестов. Тульчинский пообещал походатайствовать по данным вопросам, а рабочие до 9 утра 5 апреля пообещали ничего не предпринимать. По этой причине рабочие Феодосиевского прииска под пули не попали».

Иной оказалась судьба других трёх тысяч бастующих, которые днём направились к Надеждинскому прииску. Они несли общее заявление Тульчинскому и индивидуальные однотипные заявления в прокуратуру.

На пути народа появились солдаты, Санжаренко, Лепин и Трещенков. Находившийся там же Тульчинский двинулся навстречу шествию. В тот момент, когда он подошёл к рабочим и заговорил с ними, прогремел залп. А потом стрельба продолжалась, хотя одни рабочие сразу упали на землю, а другие бросились бежать...

117 человек получили пулю в лежачем положении, 69 — в спину. Общее число жертв с учётом позже скончавшихся от ран достигло 270 человек. Точное число раненых неизвестно (о полученных ранах сообщили далеко не все пострадавшие).

Реакция власти и ответ народа

5 (18) апреля о кровавой трагедии на Ленских приисках рассказала петербургская газета «Вечернее время». После этого директор-распорядитель компании барон Альфред Гинцбург сообщил редакции «Биржевых ведомостей», что применение оружия было вынужденным, поскольку рабочие вели себя вызывающе. 6 (19) апреля в интервью «Новому времени» Гинцбург уверял, что требования бастовавших приняли «резко выраженный политический характер», так как «рабочих подстрекали вожаки».

Но такая интерпретация событий не стала доминирующей. 6 (19) апреля «Вечернее время» обвинило «Лензото» в том, что оно «в качестве монополиста рабочего рынка обратило рабочих в рабов». А легальная социал-демократическая газета «Звезда», предшественница «Правды», поместила на первую полосу номера за 8 (21) апреля заключённый в траурную рамку поимённый список 170 убитых, а также список 196 раненых участников забастовки.

Но вот реакция власти на трагедию была подчёркнуто спокойной. Открывая 9 (22) апреля первое после расстрела заседание Третьей Государственной думы, её председатель октябрист Михаил Родзянко сообщил депутатам о кончине одного из их коллег, о смерти видного французского политического деятеля Эжена Анри Бриссона, о катастрофе «Титаника», однако при этом промолчал о многочисленных жертвах ленской бойни!

Всё-таки официальные запросы о ленских событиях в тот же день подали депутаты трёх фракций. И вот 11 (24) апреля на думскую трибуну взошёл министр внутренних дел Макаров и принялся источать потоки лжи:

«Результаты праздного шатания многочисленной толпы, агитируемой подстрекателями, проявились к этому времени во всей силе. Толпа, проникая в полицейские дома, производила обыски, останавливала пассажирские поезда, оказывала сопротивление при попытке к выселению по исполнительным листам, не допуская вновь нанятых рабочих стать на работу… Предварительным следствием установлено теперь, что цель скопища 4 апреля заключалась в том, чтобы захватить оружие, смять войска и разгромить промыслы. Согласитесь, что такие действия недопустимы… Когда потерявшая рассудок под влиянием злостных агитаторов толпа набрасывается на войска, тогда войску не остаётся ничего делать, как стрелять. Так было и так будет впредь».

Угроза главы МВД лишь подлила масла в огонь. Акции протеста прошли в разных концах Российской империи. 17 (30) апреля в «Звезде» появилась статья Иосифа Сталина (под псевдонимом К. Солин). В ней говорилось: «После ленских выстрелов — забастовки и протесты по России… От мирной экономической забастовки на Лене — к политическим забастовкам по России, от политических забастовок по России — к многотысячной демонстрации студентов и рабочих в самом центре России, — вот чего добились представители власти в своей борьбе с рабочими».

В первом номере большевистской «Правды», вышедшем 22 апреля (5 мая) 1912 года, объявлялось о том, что вырученные от продажи газеты средства будут перечислены «семьям рабочих, убитых на Лене»: «Там, на далёкой окраине, в глухой сибирской тайге, разыгралась кровавая драма. Сотни рабочих жизней принесены в жертву ненасытному капиталу, биржевым спекулянтам».

27 апреля (10 мая) Николай II возложил на члена Государственного совета Сергея Манухина «проведение расследования всех обстоятельств забастовки на Ленских промыслах». Семь месяцев спустя Манухин отослал царю доклад по итогам расследования. В нём признавалось, что стачка не носила политического характера и была вызвана тяжелейшими условиями жизни трудящихся. Николай II передал доклад в Совет министров, где в январе 1913 года его обсуждали. 15 (28) мая 1913 года император одобрил доклад, но никого из виновников кровопролития наказывать не стал. Тем самым, как совершенно очевидно, выразил своё отношение к совершённому преступлению.

https://gazeta-pravda.ru/issue/63-31123 ... -rasstrel/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пт июл 16, 2021 8:00 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Девять жизней Бруно Ясенского

Не бойся врагов – в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство.

Биография этого удивительного писателя и поэта больше похожа на авантюрно-приключенческий роман с трагическим финалом. За свою недолгую, но яркую жизнь Бруно Ясенский сменил не только несколько стран и паспортов, но и множество масок, каждая из которых на какое-то время становилась его собственным лицом: лидер польского футуризма, хулиган и позер, активист левого движения, изгнанник, советский номенклатурный писатель...

Современный русскоязычный читатель с творчеством польского писателя и поэта Бруно Ясенского (1901–1938) знаком, что греха таить, не слишком хорошо. Однако многие наверняка помнят знаменитую цитату из этого автора, в свое время украшавшую стены школьных кабинетов литературы, а также учебники и хрестоматии по соседству с другими популярными высказываниями классиков, вроде «Человек – это звучит гордо!» или «В человеке все должно быть прекрасно – и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Слова эти давно живут собственной жизнью, независимо от того, кто их написал, и существуют в народном сознании уже сами по себе:

Не бойся врагов – в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство.

Это автоэпиграф к неоконченному антифашистскому роману Бруно Ясенского «Заговор равнодушных», над которым писатель работал в 1935–1937 годах, живя в Советском Союзе. Многое изменилось в мире с тех пор, однако эти хрестоматийные строки не потеряли своей актуальности – а все потому, что природа человеческого равнодушия осталась, увы, неизменной.

Начало 20-х годов прошлого века в Польше – это эпоха «бури и натиска» польских футуристов, пытавшихся не столько покорить польский Парнас, сколько сровнять его с землей. Во главе этой поэтической банды стоял двадцатилетний Бруно Ясенский, живший тогда в Кракове и учившийся в Ягеллонском университете. Сначала он пытался опубликоваться в «Скамандре», однако его стихи были отвергнуты и вдобавок публично высмеяны на страницах журнала за манерность и «северянинщину». Иной молодой поэт на его месте полез бы в петлю, но Ясенский и бровью не повел, решив возглавить собственное литературное направление. В марте 1920 года он организовал в Кракове первый «поэзовечер» только что созданного им Независимого клуба футуристов Pod Katarynk? («Под шарманкой»), который был назван так в честь книги стихов «Шарманка» русской кубофутуристки Елены Гуро. Ядро этой группы составили Ясенский, Станислав Млодоженец и Титус Чижевский. Спустя несколько месяцев краковские футуристы протянули руку футуристам варшавским, организовав вместе с Анатолем Стерном и Александром Ватом совместные чтения в Лодзи, претенциозно названные ими «набегом на город».

А в январе 1921 года у Ясенского выходит дебютная книга стихов But w butonierce (дословно – «Башмак в петлице», хотя ради сохранения ассонанса было бы уместнее перевести это название, скажем, как «Рукавица в петлице»). В сборник вошли 26 стихотворений, сегодня считающихся классикой польской поэзии, а тогда вызвавших у многих читателей недоумение пополам с возмущением.

Но одной поэзии вожаку футуристов было мало – и вскоре, по примеру своих итальянских и русских коллег, он пишет манифест польского футуризма, а потом еще один, и еще. В них он призывал к «немедленной футуризации жизни», обращаясь к полякам: «Если вы действительно народ будущего, а не народ-пережиток, вы пойдете с нами». Эти прокламации Ясенский выпустил в июне 1921 года в первой газете-«однодневке» польских футуристов, которая называлась «Однодневка футуристов / манифесты польского футуризма / чрезвычайное издание / на всю Жечь Паспалитую». Официальное название страны – Речь Посполитая – Ясенский сознательно коверкал и вообще демонстративно пренебрегал правилами правописания и правилами произношения. Очевидцы вспоминают, что во время публичных выступлений он умышленно картавил, протяжно грассировал, произнося звук «р» на французский манер, и получалось что-то вроде: «Х-х-хаздетая Джоконда».

Подобно русским футуристам, Ясенскому не терпелось «сбросить классиков с парохода современности», недаром он писал: «Что мне стриндберг и норвид – наследия пыльный ком?». Литературное творчество он понимал как одну из форм участия в общественной жизни, и потому в стихах и манифестах выступал против официальной религии и культа войны, за гендерное равенство – правда, женщин он при этом все-таки «опредмечивал», пышно и безответственно именуя их «произведениями искусства наподобие архитектурных, скульптурных и технических объектов». Архитектурного, технического и вообще городского в стихах Ясенского было много, он зачарованно наблюдал за «адищем города» – это особенно заметно в его второй книге, поэме «Песня о голоде», вышедшей в мае 1922 года.

К осени 1923 года Ясенский разочаровывается в футуризме и объявляет о своем разрыве с ним, а также о смерти этого литературного направления. Возможно, виной тому был переживаемый им творческий кризис. «Писать по-старому я считал ненужным, – скажет он впоследствии, – а по-новому еще не умел». Кроме того, поэт сильно «полевел» – во многом этому способствовали рабочие волнения в Кракове в ноябре 1923 года, в результате которых погибло около сотни рабочих. Ясенский даже пытался принять участие в уличных столкновениях с полицией, правда, неудачно – очевидцы вспоминали, как поэт, одетый в дорогое пальто с бобровым воротником, сверкая моноклем и размахивая тростью из слоновой кости, обратился к восставшим рабочим с пламенной речью и... был ими освистан. Он давно симпатизировал коммунистам, и вскоре после краковских событий предложил своему приятелю Анатолю Стерну выпустить совместную книгу стихов в полулегальном варшавском коммунистическом издательстве Ksi??ka («Книга»). Сборник, получивший название Ziemia na lewo («Земля влево»), вышел в начале 1924 года, после чего в литературных кругах Ясенского начали презрительно называть «салонным коммунистом».

А поэт продолжал сжигать за собой мосты. Он порвал с семьей, женился на львовянке Кларе Арем и перебрался во Львов. Там он работал литературным редактором тогда еще легальной коммунистической газеты Trybuna robotnicza («Рабочая трибуна»), переводил многочисленные статьи Ленина, оказавшись, таким образом, первым польским переводчиком «вождя мирового пролетариата». Он видел в большевизме силу, способную уничтожить старый мещанский порядок, столь ему ненавистный. Мир обывателей он считал питательной средой фашизма – и был, в сущности, не так уж неправ.

После того, как власти закрыли газету, Ясенский всерьез задумался об эмиграции. В «санационной» Польше он чувствовал себя абсолютно чужим и одиноким. «Это были годы, – вспоминал Ясенский, – когда воздух в Польше был полон угаром самого зоологического шовинизма и воскресших великодержавных амбиций». Кроме того, он боялся, что его посадят – перед глазами был пример Анатоля Стерна, получившего после публикации вполне невинного стихотворения «Улыбка Примаверы» два года тюрьмы за оскорбление, как сейчас бы сказали, «чувств верующих». А у Ясенского было немало произведений, на которые можно было «оскорбиться» – взять, к примеру, поэму «Футбол всех святых» или строки из «Песни о голоде»: «снимите распятых с крестов! / пусть шагают вновь по планете / все, кто за нас умереть был готов / там, во мраке столетий!».

Устав от Польши, осенью 1925 года Ясенский вместе с женой отправился в Париж – начинать новую жизнь.

В Париже Ясенский много занимается журналистской работой, пишет для львовских газет «Новый век» и «Львовский курьер». Овладев французским языком, начинает учить японский. Пишет и издает поэму «Слово о Якубе Шели», посвященную одному из вождей «галицийской резни» 1846 года. Поэма, впрочем, большого успеха не имела, а Юлиан Тувим откликнулся на нее весьма ядовитой пародией «Слово о Джеке-потрошителе».

Решив переключиться на прозу, Ясенский в последние три месяца 1927 года пишет роман «Я жгу Париж», который наконец-то приносит ему долгожданную славу. Этот революционно-утопический роман-памфлет стал своего рода ответом Ясенского на сатирическую повесть Поля Морана «Я жгу Москву», и был в апреле 1928 года опубликован по-русски в советском издательстве «Московский рабочий», а осенью того же года французский перевод романа напечатала на своих страницах парижская коммунистическая газета «Юманите». У советских критиков книга вызвала предсказуемый восторг, на Западе – жаркую полемику, но равнодушным не оставила никого. Пытаясь как следует напугать своих идеологических противников, парижских буржуа, Ясенский, «сжигая» Париж, не поскупился на топографические подробности, вдохновенно и с размахом изобразив самый настоящий апокалипсис. В его романе Париж гибнет от чумы, горит синим пламенем, Елисейские Поля превращаются в адскую пустыню, после чего на руинах французской столицы возникает новая пролетарская республика будущего. Впрочем, многие критики заметили, что уничтожение выходит у Ясенского куда более убедительно, нежели созидание – его утопия выглядела наивно и искусственно.

Еще в 1927 году Ясенский организовал в Париже рабочий театр из польских рабочих-эмигрантов, который, по его словам, «в тяжелую эпоху полицейских репрессий должен был стать проводником революционных идей». А в начале 1928 года Ясенский был принят во французскую компартию и с удвоенной энергией принялся за политическую агитацию. Польскому посольству все это не слишком нравилось, и оно регулярно доносило на Ясенского в полицию. А уж после публикации романа «Я жгу Париж» на страницах «Юманите» терпение французских властей лопнуло.

В ноябре 1928 года Ясенского под конвоем вышвырнули из Франции на том основании, что его роман призывал к свержению государственного строя. Ясенский оказался в Германии и решил временно обосноваться во Франкфурте-на-Майне. Тем временем во Франции разразился скандал – французские писатели объявили решительный протест против высылки своего коллеги за литературное произведение. В результате министр внутренних дел был вынужден отменить решение о депортации. Однако когда Ясенский явился во французское посольство, консул вежливо, но решительно отказался выдать ему визу. «Я поспешил, не менее любезно, – вспоминал Ясенский, – успокоить консула, что с визой или без визы, но буду во Франции и обещал прислать ему из Парижа открытку».

Сказано – сделано. Ясенский отправился в Трир, родной город Карла Маркса, не спеша осмотрел все достопримечательности, а утром, прячась за проезжающим грузовиком, перешел мост, отделяющий Германию от княжества Люксембург. Следующей ночью он так же нелегально пересек границу Франции, дошел пешком до ближайшей железнодорожной станции и на поезде отправился в Париж.

В Париже он пробыл три месяца на нелегальном положении, однако 30 апреля 1929 года был вновь арестован и под конвоем выслан на бельгийскую, а затем немецкую границу. Быстро убедившись, что в Берлине, охваченном стычками нацистов с социалистами, он никому не интересен, Ясенский решает ехать в Советский Союз – уж там-то его точно примут с распростертыми объятиями. Поэт доехал до Штеттина, сел там на пароход и вскоре прибыл в Ленинград.

22 мая 1929 года Ясенский прибыл в Москву, на Ленинградский вокзал, где ему устроили помпезную встречу: на перроне его ждали люди с цветами и транспарантами, делегации писателей, рабочих, пионеров... Из Ленинграда в Москву Ясенский ехал в одном купе с Маяковским – последний был уверен, что люди на перроне встречают именно его. Каково же было удивление «лучшего, талантливейшего поэта эпохи», когда выяснилось, что вся эта толпа явилась на вокзал ради Ясенского.

Газета «Правда» писала: «Приветствуем Бруно Ясенского – несгибаемого бойца на фронте пролетарской культуры Запада!». Польская газета Rzeczpospolita отреагировала совершенно в другом, куда более кислом тоне: «В Москву прибыл высланный из Франции за антигосударственную деятельность варшавский еврей Бруно Ясенский. Писатель-диверсант был восторженно принят в советских литературных кругах».

Довольно скоро Ясенский почувствовал себя в Москве, как рыба в воде. Он женился на советской журналистке и писательнице Анне Берзинь, приятельнице Сергея Есенина, с которой познакомился в день своего приезда в Москву. Возглавил журнал «Культура масс», а также литературный отдел польскоязычной газеты Trybuna Radziecka («Советская трибуна»). В апреле 1930 года Ясенский вступил в ВКП(б), затем стал главным редактором журнала «Интернациональная литература» (предтеча «Иностранки»). Из бунтаря и литературного скандалиста, каким его знала Польша, Бруно Ясенский превратился в партийного агитатора и литературного функционера.

Не желая чувствовать себя эмигрантом, Ясенский начинает писать по-русски. В 1931 году появилась его пьеса «Бал манекенов», а в 1933 году – роман «Человек меняет кожу». И хотя Ясенский описывал в этом романе социалистическое строительство в Таджикистане, это была метафора его собственной жизни.

В Таджикистан Ясенский ездил несколько раз, ему нравилось чувствовать себя эдаким «большевиком пустыни и весны», по выражению поэта Луговского. В подарок от таджикских комсомолок писатель получил двух живых орлов, которых забрал с собой и держал в своей роскошной московской квартире. В январе 1933 года писатели Зигмунт Новаковский и Мельхиор Ванькович побывали в Москве и навестили Ясенского, который пригласил их к себе на званый ужин. Войдя в столовую, где был накрыт стол, Новаковский и Ванькович остолбенели – в углу комнаты на цепи сидел огромный горный орел. Прекрасно понимая, что Ясенский пытается поразить соотечественников, гости решили не подыгрывать хозяину и в течение всего вечера демонстративно не обращали на экзотическую птицу ни малейшего внимания.

В 1933 году Ясенский стал членом Верховного совета Таджикистана, а спустя год вошел в состав правления Союза писателей СССР. Это был пик его писательской и политической карьеры. Однако все эти высокие должности счастья ему не принесли – напротив, они его погубили.

Тучи начали сгущаться над головой Ясенского еще в 1936 году – участие во внутрипартийной борьбе и знакомство с Всеволодом Мейерхольдом не прошли ему даром. Весной 1937 года на страницах «Правды» он был обвинен в отклонении от партийной линии и троцкизме. В стране тогда вовсю раскручивалось так называемое «польское дело» – среди живших в СССР поляков искали шпионов. Вскоре Ясенский был исключен из партии и Союза писателей, а 31 июля 1937 года его арестовали сотрудники НКВД. В сентябре того же года начинаются допросы. Не выдержав пыток, Ясенский признался в участии в польском националистическом заговоре, хотя и не оговорил никого из знакомых, находящихся на свободе. На суде от всех своих показаний он отказался, но это уже не имело никакого значения.

Сидя в печально известной Бутырской тюрьме, Ясенский снова начинает писать стихи, но уже не на польском, а на русском языке. Некоторые из них – к примеру, адресованное наркому Ежову стихотворение с просьбой выслушать автора и разобраться в его деле – чудом уцелели. Последним поэтическим произведением Ясенского стало стихотворение «Железные крыши и окна квартир...», которое заканчивалось словами:

На стыке грядущих боев и коммун
Оборванной песни допеть не успел я,
И образы вянут, как яблоки спелые,
Которых уже не сорвать никому.
Шагай, моя песня, в знаменном строю,
Не плачь, что так мало с тобою мы пожили.
Бесславен наш жребий, но раньше ли позже ли –
Отчизна заметит ошибку свою.



17 сентября 1938 года Бруно Ясенский был расстрелян и погребен под Москвой в Коммунарке. Его жене Анне Берзинь, которую арестовали и отправили в лагеря, удалось сохранить рукопись неоконченного романа Ясенского «Заговор равнодушных» – книга была напечатана в «Новом мире» в 1956 году, после посмертной реабилитации писателя.

В Польше о судьбе Ясенского долгое время ничего не было известно. В ПНР считалось, что он погиб в том же самом лагере под Владивостоком, что и Мандельштам – на этой легенде была основана знаменитая песня Яцека Качмарского «Эпитафия Бруно Ясенскому». И хотя в наши дни в биографии Ясенского практически не осталось белых пятен, легенды о нем продолжают появляться. К примеру, Ясенский неожиданно «воскрес» на страницах фантаcтического детектива Романа Прашинского «Яйцеед» – уцелев в застенках НКВД, писатель собирается бежать в Аргентину, а по дороге заезжает в Бреслау, где вместе со своим приятелем, испанским анархистом, пытается украсть огромный бриллиант, чтобы на вырученные от продажи деньги добраться до вожделенной Южной Америки. И это очень похоже на Бруно Ясенского, бродягу и космополита, подлинного героя авантюрных и безалаберных 20-х годов, который признавался: «Я много стран сменял, как паспорта. / Как зубы, выбитые в свалке демонстраций, / я выплюнул из окровавленного рта / слова «земляк», «отечество» и «нация». Его заблуждения и иллюзии стоили ему жизни, но в одном он оказался прав – пока человечество опутано «заговором равнодушных», у него нет будущего.



Игорь БЕЛОВ

поэт, переводчик

https://sovross.ru/articles/2145/52825


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пн авг 23, 2021 8:26 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Небесный купол Котельникова

Одно из главных изобретений авиации – парашют появилось благодаря целеустремленности и стараниям всего одного человека – конструктора-самоучки – пишут, что одаренного театрального актера – и нашего с вами соотечественника Глеба Котельникова. Ему пришлось не только решать множество наисложнейших для своего времени технических задач, но и долго добиваться начала массового производства спасательного комплекта.

В начале XX века началось развитие авиации. Во многих городах России, в том числе и в Санкт-Петербурге, стали проводиться показательные полеты, которые живо интересовали публику. Именно таким образом с авиацией познакомился и Глеб Котельников. Будучи всю жизнь неравнодушным к технике, он не мог не загореться интересом к самолетам. По случайному стечению обстоятельств Котельников стал невольным свидетелем первой гибели пилота в истории российской авиации. Во время показательного полета летчик Мациевич сорвался с сиденья и погиб, рухнув на землю. Вслед за ним упал примитивный и малоустойчивый самолет.

Катастрофа с участием Мациевича была закономерным последствием небезопасности полетов на самых первых авиационных машинах. Если человек отправлялся в воздух, он ставил на кон свою жизнь. Данная проблема возникла еще до появления самолетов. В XIX столетии от схожего нерешенного вопроса страдали воздушные шары. В случае возникновения пожара люди оказывались в ловушке. Они не могли покинуть терпящее бедствие воздушное средство. Эту дилемму могло разрешить только изобретение парашюта.

После трагического эпизода на показательном полете Глеб Котельников превратил свою квартиру в полноценную мастерскую. Конструктор был одержим идеей создать спасательное средство, которое помогло бы пилотам выжить в случае авиакатастрофы. Самым удивительным было то, что самодеятельный актер принялся в одиночку за техническую задачу, над которой уже много лет безрезультатно бились технические гении всего мира. Все свои эксперименты изобретатель парашюта Котельников проводил за свой счет. С деньгами было туго, часто приходилось экономить на деталях. Экземпляры спасательного средства сбрасывались с воздушных змеев и петербургских крыш. Котельников обзавелся кипой книг по истории летного дела. Опыты проходил один за другим. Постепенно изобретатель пришел к примерной конфигурации будущего спасательного средства. Это должен был быть прочный и легкий парашют. Небольшой и складывающийся, он мог всегда быть при человеке и выручить в самую опасную минуту. Возможно, имя изобретателя парашюта было бы другим, если бы Глеб Котельников не догадался решить проблему складывания парашюта с помощью специального ранца. Для того, чтобы уместить в него материю, пришлось придумывать оригинальный чертеж и замысловатую раскройку. Наконец изобретатель приступил к созданию первого опытного образца. В этом деле ему помогала супруга. Вскоре был готов РК-1 (Русский-Котельниковский).

Внутри специального металлического ранца была полочка и две спиральные пружины. Котельников сделал конструкцию такой, чтобы она могла как можно быстрее открыться. Для этого пилоту необходимо было только дернуть за специальный шнур. Пружины внутри ранца открывали купол, и падение становилось плавным. Парашют состоял из 24 полотен. Через весь купол шли стропы, которые соединялись на подвесных лямках. Их пристегивали крючками к основанию, надетому на человека. Оно представляло собой дюжину поясных, плечевых и нагрудных ремней. Также были предусмотрены обхваты для ног. Устройство парашюта позволяло пилоту управлять им при спуске на землю. Когда стало ясно, что изобретение станет прорывом в авиации, Котельников забеспокоился об авторских правах. У него не было патента, и поэтому любой посторонний человек, увидевший парашют в действии и понявший принцип его функционирования, мог украсть идею. Эти опасения заставили Глеба Евгеньевича перенести свои испытания в глухие новгородские места, которые посоветовал сын изобретателя. Именно там бы опробован окончательный вариант нового спасательного средства.

Котельников написал подробное письмо в военное министерство. Он в деталях описал технические характеристики новинки и объяснил важность ее внедрения в армию и гражданскую авиацию. Действительно, количество самолетов только росло, а это грозило новыми смертями смелых пилотов. Однако первое письмо Котельникова затерялось. Стало ясно, что теперь изобретателю предстоит бороться со страшной бюрократической волокитой. Он начал обивать пороги военного министерства и различных комиссий. В конце концов Глеб Евгеньевич прорвался в комитет по изобретениям. Однако функционеры этого ведомства забраковали идею конструктора. Они отказались выдавать патент, считая изобретение бесполезным.

После неудачи на родине Котельников добился официальной регистрации своего изобретения во Франции. Долгожданное событие произошло 20 марта 1912 года. Затем удалось организовать проведение генеральных испытаний, на которых присутствовали пилоты и другие лица, причастные к молодой российской авиации. Они прошли 6 июня 1912 года в деревне Салюзи, недалеко от Санкт-Петербурга. После смерти Глеба Евгеньевича этот населенный пункт был переименован в Котельниково. Июньским утром на глазах изумленной публики пилот аэростата перерезал конец петли, и специально подготовленный манекен стал падать на землю. Зрители следили за происходящим в воздухе с помощью биноклей. Через несколько секунд механизм сработал, и в небе распахнулся купол. В тот день не было ветра, из-за чего манекен приземлился прямо на ноги и, постояв так еще несколько секунд, упал. После этого публичного испытания на весь мир стало известно, кто изобретатель авиационного ранцевого парашюта.

Первое серийное производство РК-1 началось во Франции в 1913 году. Спрос на парашюты вырос на порядок после того, как началась Первая мировая война. В России спасательные комплекты были необходимы для пилотов самолетов «Илья Муромец». Затем в течение многих лет РК-1 оставался незаменимым и в советской авиации. При советской власти Котельников продолжил заниматься модификациями своего исходного изобретения. Он много работал с Жуковским, поделившимся своей собственной аэродинамической лабораторией. Опытные прыжки с пробными моделями парашютов превратились в массовое зрелище – на них приходило огромное количество зрителей. В 1923 году появилась модель РК-2. Глеб Котельников снабдил ее полумягким ранцем. Затем последовало еще несколько модификаций. Парашюты становились удобнее и практичнее. Одновременно со своей изобретательской деятельностью Котельников уделял немало времени помощи аэроклубам. Он выступал с лекциями, был желанным гостем в спортивных сообществах. В 55 лет он прекратил сам принимать участие в экспериментах. И все свое наследие он передал Советскому государству. За многочисленные заслуги Котельникова наградили орденом Красной Звезды.

Будучи на пенсии, Котельников продолжал жить в Северной столице. Он писал книги и учебники. Когда началась Великая Отечественная война, уже пожилой и слабо видящий Глеб Евгеньевич, тем не менее, принял активное участие в организации противовоздушной обороны Ленинграда. Блокадная зима и голод нанесли сильный удар по его здоровью. Котельникова удалось эвакуировать в Москву, где он скончался 22 ноября 1944 года. Знаменитого изобретателя похоронили на Новодевичьем кладбище.

Анатолий ТАРАСОВ

https://sovross.ru/articles/2162/53295


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Чт авг 26, 2021 10:20 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Наш инженер – сталинский нарком

Советский период остается в памяти современников как эпоха выдающихся достижений научно-технического прогресса и небывалого роста экономики. Об этом свидетельствуют многие свершения в машиностроении, энергетике, космосе, оборонном комплексе. В этом громадная заслуга и вклад не только трудового народа, но и руководителей предприятий и целых отраслей народного хозяйства. Именно благодаря их свершениям и трудовым подвигам наша страна и сегодня остается на плаву и способна противостоять силам внешней агрессии.

Особая роль при этом принадлежит видному организатору машиностроения и оборонной промышленности Борису Львовичу Ванникову. Это благодаря его организаторскому и профессиональному таланту удалось быстро организовать производство и бесперебойную поставку продукции для фронта в годы Великой Отечественной войны и создать мощное ядерное и водородное оружие.

Примечательно, что свой трудовой путь после участия в Гражданской войне и окончания в 1926 году МВТУ им. Баумана Б.Л. Ванников начал на Люберецком заводе им. Ухтомского – инженер, начальник цеха, технический директор. Это при его непосредственном участии в заводских цехах были механизированы многие производственные процессы, внедрена конвейерная сборка машин, окраска узлов и т.п.

Как талантливый руководитель, в начале 30-х годов он был назначен директором Тульского оружейного завода, а затем Пермского машиностроительного завода, где много сил и энергии приложил по техническому перевооружению этих предприятий.

В январе 1939 года Б.Л. Ванников возглавил Наркомат вооружения СССР. Именно при нем оборонная промышленность получила дальнейшее развитие, поставив на производство многие виды военной продукции, включая знаменитые «катюши», автоматы ППШ (пулемет-пистолет Шпагина) и др. Создаются профильные НИИ и КБ, внедряются прогрессивные технологии, конструктивные решения, стали применяться автоматические линии, что позволило значительно поднять производительность труда и объемы выпускаемой продукции.

Однако за две недели до начала войны он был отстранен от должности и арестован. Но в середине июля по личному указанию И.В. Сталина был доставлен к нему прямо из тюрьмы в Кремль. «Вы во многом были правы, – сказал вождь. – Мы ошиблись, а подлецы вас оклеветали». Был полностью реабилитирован и назначен заместителем наркома вооружения (Д.Ф. Устинова). И сразу же с присущей ему энергией приступил к организации производства продукции для фронта. Громадные усилия приложил он и к эвакуации предприятий на восток.

С февраля 1942 года и до окончания войны Б.Л. Ванников – во главе вновь образованного Наркомата боеприпасов СССР. Немало усилий приложил он по организации производства и поставкам фронту боеприпасов на существующих и эвакуированных предприятиях. Борису Львовичу пришлось решать множество проблем – нехватка рабочих, металла, пороха, взрывчатки. В 1941 году на производство боеприпасов было переведено 382 предприятия, а в 1942 году боеприпасы выпускались уже на 1108 заводах. В 1943 году под эти цели было задействовано более 1300 предприятий. Производство продукции было поставлено на поточный метод. В результате в 1942 году произведено боеприпасов в два раза больше, а в 1943 году в три раза больше, чем в 1941 году. Фронт был полностью обеспечен боеприпасами, что явилось значительным вкладом в Победу.

За этот напряженнейший труд В.Л. Ванников был удостоен звания Героя Социалистического Труда.

С неменьшим напряжением сил и энергии трудился он и в послевоенное время. В августе 1945 года был срочно вызван в Кремль, где ему было поручено вместе с И.В. Курчатовым немедленно приступить к созданию атомного оружия. Для руководства всеми сверхважными работами во главе с ним был создан Научно-технический совет. Будучи талантливым инженером и превосходным организатором, Борис Львович быстро нашел общий язык с крупным коллективом ученых, возглавляемым И.В. Курчатовым, в решении поставленной задачи. Много месяцев провели они вместе в походных условиях в полевом вагончике. Титаническая работа завершилась успехом – в августе 1949 года в СССР был осуществлен взрыв атомной бомбы. Монополия американцев закончилась.

Примечательно, что в 1949 году у Сталина обсуждался список представленных к наградам за создание этой бомбы. Первым в списке был Л.П. Берия. Сталин, подумав, сказал: «Лаврентия Павловича мы наградим грамотой. А вот тов. Ванников, я полагаю, достоин Золотой Звезды». Наступила пауза. Кто-то осторожно заметил, что Ванников уже Герой Соцтруда, а в положении записано… «Положение писали люди, – перебил Сталин, – они и исправят это положение». Б.Л. Ванников был удостоен второй Золотой Звезды Героя Соцтруда.

Самое непосредственное участие принимал он и в дальнейшем осуществлении ядерной программы. За заслуги по организации разработки и осуществлению проекта по испытанию водородной бомбы он был в 1954 году награжден третьей медалью «Серп и молот», став трижды Героем Соцтруда.

Небезынтересно, что во многом он был первым. Первый нарком вооружения СССР, первый министр сельхозмашиностроения СССР, первый дважды Герой Соцтруда, первый трижды Герой Соцтруда.

Б.Л. Ванников неоднократно избирался членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР, имел звание генерал-полковника инженерно-артиллерийской службы. Был дважды лауреатом Сталинской премии, награжден шестью орденами Ленина.

Но высокие титулы и награды не помешали ему бывать на родном предприятии. Кадровый рабочий Н.Д. Вавилов рассказывал, что нарком часто приезжал на завод, ходил по цехам, заглядывал к нему в калилку, держался просто, как равный с равными, ценил юмор, но дело знал и строго спрашивал за выполнение заданий по выпуску и качеству продукции.

Мне не пришлось с ним встречаться, но я знал некоторых руководителей подразделений завода (Б.А. Фраткин, В.С. Калашников и другие), которые работали под его началом и отмечали его высокие деловые качества. Он обладал смелостью и мужеством в отстаивании интересов дела, вступая в спор даже со Сталиным, что было чревато непредсказуемыми последствиями.

Последний раз Б.Л. Ванников был на заводе в канун октябрьских праздников 1959 года, встречался с ветеранами. Остались его высказывания, опубликованные в «Заводской правде»: «Завод и его закалка были для меня лучшей школой и живым родником ценного опыта».

В своих «Записках наркома» Борис Львович подробно описывает многие замечательные эпизоды производственной деятельности предприятий, включая и Люберецкий завод. Большое внимание уделяет он встречам с И.В. Сталиным, выдающимися учеными и организаторами производства.

Но жизнь в качестве пенсионера и мемуариста его не устраивала, и в июле 1961 года он обратился в ЦК партии с просьбой предоставить ему возможность поработать по мере своих сил, опыта и знаний. Однако его мечте не суждено было осуществиться. В феврале 1962 года, на 65-м году жизни, он скоропостижно скончался от острой сердечной недостаточности. Помню, коллектив завода с глубокой скорбью воспринял известие о кончине своего бывшего руководителя.

Такова была жизнь замечательного машиностроителя и организатора оборонной промышленности, внесшего достойный вклад в Победу и создание надежного оборонного щита страны, патриота, бескорыстно служившего Родине.



А.Л. ВОЖДАЕВ

ветеран завода им. Ухтомского

https://sovross.ru/articles/2163/53323


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Чт авг 26, 2021 10:23 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Великий князь Александр Ярославич Невский

Твоя судьба прекрасна и жестока,
Но помнит Русь короткий славный путь,
Твой трудный путь, с которого до срока
Пришлось тебе в бессмертие шагнуть.

Подошел очередной отпуск. Отбросив все дела, лечу на свою малую родину – в село Александровское Даровского района, затерявшееся на западе Кировской области среди непроходимых болот и бескрайних лесов. Село названо в честь великого князя Александра Невского, 800-летие которого в 2021 году отмечает наша страна. Влечет меня в Полуптюжье неведомая сила и зов предков. Здесь всё истинно русское, радушное, хлебосольное, откровенное… и вот уже вырывается нараспашку русская душа, она смеется и плачет, грустит и ликует. Славный здесь живет народ, отсюда с пустой душой не уедешь. За четыре долгих часа пути мысли мои погрузились в прошлое, в далекий и загадочный ХIII век, когда встал вопрос «быть или не быть Руси?» и когда совершал свои подвиги Александр Невский.

Въезжаю уже не в родное село, а в град Великий Новгород; под ногами не грунтовая дорога, а булыжная мостовая новгородского Кремля с Софийским собором; на плечах не штормовка, а тяжелые доспехи ратника; очерк пишу не в городской квартире, а в монашеской келье, при тусклом пламени свечи. Пишу для ведома впредь идущим «откуда есть пошла Русская земля», чтобы пробудить совесть, оживить память, вспомнить важнейшие даты истории. Нельзя строить будущее на песке – без знания «Жития» благоверного князя Александра Ярославича, «яко Божественном сокровище Российстей земли», именем которого названы тысячи сел и церквей по всей России. Как много дошло до нас через века его мудрых изречений, жизненной силы, добра, света, и к этому небесному свету мы возвращаемся снова и снова.


ХIII век

«Всему свое время и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать; время раздирать, и время сшивать; время войне, и время миру; время разбрасывать камни, и время собирать камни» (Еккл. 3:1).



Князь Александр Невский родился в четверг, 13 мая 1221 г. в Переславле-Залесском, что на реке Трубеж, в семье благочестивого князя Ярослава Всеволодовича и рязанской княжны Феодосии Мстиславовны и был у них вторым ребенком. Появился малыш на свет в тяжелейший период истории страны. Единая Русь распалась на десятки уделов, между сыновьями князя Всеволода III Юрьевича Большое Гнездо шла борьба за самый богатый «Киевский стол» – terra sancta. В 1223 г. пришли на Русскую землю с востока татаро-монгольские полчища раскосых и скуластых кочевников со жгутами черных волос. «Языци незнаеми, добре никто не весть, кто и отколе изыдоша, и что язык их, и какого племени суть, и что вера их», – повествует Новгородская первая летопись старшего извода. Налегла тяжкая туча неволи, смолкли песни, опустились руки, по всей стране слышны вопли и горькие рыдания. Жестокие степняки не знали пощады: города сжигали, пленных распинали, ремесленников, женщин и детей угоняли в рабство. Многие секреты великих мастеров и 27 высокоразвитых ремесел были навсегда утеряны. В это же время на западных рубежах совершали набеги на Новгородские земли закованные в броню рыцари Тевтонского ордена и меченосцы, кощунственно называвшие себя «крестоносцами», носителями Креста Господня.

В этот грозный час воздвиг Господь на духовном небосклоне для защиты Руси от многочисленных недоброжелателей князя Александра Ярославича, мудрого правителя, талантливого полководца, величайшего стратега, мыслителя, тонкого дипломата, наделенного светлым умом, огромной физической силой и могучей волей. «Александр же бысть осьмый степень родства от равноапостольного князя Владимира Святославича Крестителя Руси, от Рюрика же первый надесять степеней; и наградил его Господь премудростью Соломонову, храбростью – аки царя Еуспасиана, утвердил стопы его и благоволил пути его…»

Князь Александр во весь богатырский рост встал на защиту своего Отечества и наполнил русскую историю примерами мужества, благородства, добром, справедливостью. Он разорвал «железные клещи», в которых оказалась страна в ХIII веке, сохранив и возвысив славянское племя великорусское, которое взрастили его знаменитые предшественники-родственники – Владимир Мономах, Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский, Всеволод Юрьевич… «Дивно гремит Бог гласом Своим, и делает дела великие, для нас непостижимые» (Иов. 37:5).


Детство

Детские годы Александра прошли в Переславле-Залесском, где княжил его отец. В двухнедельном возрасте младенца крестил епископ Суздальский Симон, который через четыре года совершил над мальчиком древний обряд пострига: посадил на коня и опоясал боевым мечом – так раньше проходило посвящение в воина; с этой минуты взрослые стали признавать его гражданские права и преданность православной вере. После пострига отец отдал сына на воспитание дяде Федору Даниловичу. Последующий период жизни княжича можно охарактеризовать словами armas et lertas – знакомство с буквой и оружием. Подростка обучали грамоте, счету, письму, правилам поведения. Много времени отводилось богослужениям, церковному пению, чтению Евангелия, Псалтири, творений святителя Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, «книг Бытийския», «Домостроя» – первого сборника прав и обязанностей жителей Руси.

Философские поучения своего прадеда – Владимира Мономаха Александр знал наизусть: «В душе нашей три силы: первая сила – разум, который превыше прочего. Вторая сила – чувство, при неправильном употреблении ея у человека появляется злоба и зависть. Третья сила – воля: человек стремится к Богу, святости и получает за труды свои духовное просвещение. Чаще читайте третий псалом, в котором верно изображено, каков должен быть царь или князь; он просветит очи ваши, освятит слух, отвратит суету, очистит сердце, исправит стопы, защитит от поползновений лукавого, продлит ваш «Мафусаилов век». Молитву «Господи, помилуй!» взывай беспрестанно. На войну выйдя, не ленись, лжи, пьянства, блуда остерегайся, ибо от этого погибают и душа, и тело; страх Божий имей превыше всего. Всегда говори только правду, дело веди честно, стойко переноси трудности – Dic, duc, fac, fer! Смерти, дети, не бойтесь, ни войны, ни зверя, мужской долг выполняйте, как Бог пошлет. Давши клятву (поцеловав крест), блюдите, как бы не преступив, не погубить души своей. Князь есть Божий слуга и должен не напрасно носить меч».

Большое внимание уделялось физической подготовке и владению всеми видами оружия: «Худой и слабый князь – равносильно недороду». С первых дней жизни его приучали к посту и воздержанию, что способствовало укреплению силы духа. «Пост – это как военный поход и битва с врагом, а воздержание – это борьба со страстями».

Под руководством духовника Александр быстро обрел понимание долга правителя и ответственности за будущее страны: «От Бога мы получаем власть над людьми, и в страшный День Суда должны будем дать отчет о деяниях своих».

«От юна возраста всякому благу делу научен быв, Христа возлюбив, от мирских суемудрий отвратился, бесовских сонмищ возгнушался, препоясав чресла истиною и облекшись в броню праведности» – детство его к 9 годам закончилось. Юный княжич сейчас представлял из себя нерушимый бастион из сплава веры и разума, мужества и целомудрия, превратившись в неустрашимого защитника земли Русской, который умел постоять и за себя, и за святую Софию. От благодатного старца Симона Александр получил благословение на дальнейшее служение Отечеству.


«Шапка Мономаха»

Тяжесть «шапки Мономаха» Александр узнал, когда отец оставил его со старшим братом Федором одних управлять удельно-вечевой Русью – Великим Новгородом, который входил в Ганзейский союз 130 высокоразвитых городов северо-востока Европы. Начались военные походы. В десятилетнем возрасте вместе с отцом он участвовал в сражениях с языческими племенами – мордвой и мари; в 1233 г. разбил войско крестоносцев; весной 1234 г. одержана очередная победа на реке Эмайыги над литовцами, совершившими набег на Русь…

В 1236 г. Александр остается один княжить в Новгороде. Такое высокое право на «стол» давала «отчина и дедина» – согласие родни, боярства и городской общины. Через три года молодой княжич повенчался с дочерью полоцкого князя Александрой. Отец Ярослав Всеволодович благословил их чудотворной Федоровской иконой Божией Матери, которая всегда была при них как семейный молельный образ.

Военные походы, треволнения суровой жизни, интриги в княжеской среде и среди бояр – «300 золотых поясов» – явились для отрока хорошим жизненным «учебником»: развили природный ум, научили стратегии и тактике, воспитали тонкого дипломата. Александр возмужал. Его живые черты производили на современников сильное впечатление: «Велиций князь Александр Ярославич смысленный и храбрый, красен телом и душею, и благочестием сияя, глас его – аки труба в народе, сила его – часть силы Самсона, тезоименитый царю Александру Македонскому, крепкому и храброму. Был сий князь светлый и возвышенный орган Святаго Духа – побеждая, а не победим, и угобзи ему Бог по правде дни и чести в славу его, яки несть подобных мужу сему».

От своих знаменитых предков Александр перенял «золотое сердце», рыцарскую прямоту, ревность к Слову Божию, изумительную проницаемость и цельный могучий характер – честность, справедливость, аскетизм, чувство меры, которое уравновешивало все душевные порывы; трезвый ум – умение сосредоточиться на главном; силу воли, не позволяющую предаваться самообольщению и унынию; господство разума над чувствами, умение переносить огромные физические нагрузки, голод, холод, жару и прочие жизненные неудобства; философский склад ума, постоянно ищущий истину и справедливость; стремление к самосовершенствованию и святости. Он истребил в себе легкомыслие и излишнюю доверчивость ко всему иноземному. Это был человек будущего, он как бы выпадал из эпохи удельной раздробленности и как высокая скала возвышался над бушующим морем страстей. Как будто про него написал пророк Исаия: «Я полагаю в основание на Сионе камень – испытанный, краеугольный, драгоценный, крепко утвержденный». Александр любил свое Отечество больше княжеской власти и скоро имел случай ратными подвигами увеличить свою добрую славу.


«Ижорское чудо»

«Ибо надлежит тому быть: восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам» (Мф. 24:7). В 1237 г. на Русь обрушилось страшное бедствие – нашествие «тьма тем» – несметного количества полчищ монголо-татар. Огромное войско хана Батыя – более 300 тысяч человек – шагнуло через Волгу и начало разорять русские города – Рязань, Ростов, Ярославль, Галич, Переславль, Юрьев, Торжок, Тверь. В

1240 г. под натиском Чингизидов пали Киев, Чернигов, Галицко-Волынское княжество. Русь истекала кровью, жителей секли словно траву, территории опустошены, в народе смятение и горе. Растерзанная и издыхающая Русь была превращена в провинциальный «русский улус» – часть великой Монгольской империи.

Логика геополитической борьбы неумолима. В это время на западных рубежах страны все сильнее стало раздаваться бряцание оружием немецко-католической монашеской братии – крестоносцев – «рыцарей Христа Ливонии», которые решили воспользоваться удобным моментом для покорения славянских племен, «хладнокровно бедствий яд изливая на православные уделы». Папа римский Гонорий III, а за ним и Григорий IХ призывали своих вассалов к военному походу на Русь, обещая всем участникам прощение грехов и вечное блаженство на небесах. Первыми на Новгородскую землю пришли шведы, «хотяще завоевать всю Ладогу и крестить русских дикарей». Исполняя призывы римского первосвященника, король «полуночной страны» гордый Эрик Эриксон Картавый собрал большое войско – «ледунг» и на 100 кораблях отправил его под предводительством зятя – ярла Биргера к берегам Невы. В первое воскресенье второго месяца лета 1240 г. шведские корабли встали в устье Ижоры. Самоуверенный ярл Биргер отправил князю Александру письмо: «Я пришел. Прииди ко мне, поклонись и проси милости, если же воспротивишься, то пленю и разорю твою землю, и будешь мне рабом».

«Не так страшен черт, как его малюют». Богатырская сила проснулась у Александра Ярославича, когда он узнал о нападении врага, пришедшего терзать его родную землю. Он долго молился в соборе Святой Софии: «Боже Праведный, стани в помощь мне! Суди, Господи, обидящим мя и возбрани борющия мя, прими оружие и щит и востани в помощь мою!» Архиепископ Спиридон благословил русское воинство на брань с супостатами. Выйдя из храма, князь произнес перед дружиной знаменитые слова, вошедшие на века в историю: «Братья, воины мои! Не в силе Бог, а в правде. Сии во оружии, и сии на конех, мы же Имя Господа Бога нашего призовем, и всуе будут труды врагов. Не убоимся множества ратных, яко с нами Бог!»

Со своей дружиной, с расшитыми знаменами и в блестящих шлемах, уповая на Святую Троицу, не дожидаясь помощи отца, ждать времени не было, пошел он на врага. Внезапному нападению крестоносцев юный князь, которому в то время не исполнилось и двадцати лет, противопоставил такой же неожиданный контрудар – «лавину», «изгон». Александр продемонстрировал в этом сражении признаки зрелости и великий полководческий талант. Русская дружина ударила по неприятелю со всех сторон и опрокинула шведов. «И была сеча велика с латинянами и свеями, и пало их великое множество, иные ушли посрамленные. Предводителю свеев ярлу Биргеру князь возложил печать на лицо острым копием», – сообщает «Рифмованная хроника». Когда наступило утро, то на другом берегу Ижоры, где сражения не было, обретено было множество перебитых врагов, это Ангелы Божии незримо помогали православному воинству. Победа была столь стремительной, что русские дружинники всему произошедшему очень дивились. «Римляне побеждены и посрамлены!» – Aquile sumus! За эту победу на реке Неве, одержанную в воскресный день 15 июля 1240 г., народ прозвал князя Александра «Невским», враги – «Храбрым», татары – «Исандер Грозны Очи». Это была первая судьбоносная победа 19-летнего полководца, был дан отпор сильнейшим рыцарям Европы. По всей земле прогремела слава русских воинов-богатырей, воспылала слава Александра Невского, который еще раз убедился, что «латинство» – это ложь, лицемерие, коварство, жадность до чужого добра, воинствующая религиозная система с волчьим фанатизмом, волчьи серо-голубые глаза со стальным отливом насилия, что составляет кровавую увертюру к варварской cимфонии под названием Drang nach Osten – «Натиск на Восток». Для себя Александр сделал вывод: «Как две души, заключенные в одном теле, не могут сосуществовать вместе, так и Славянство с Латинством не могут быть вместе, они всегда будут вести друг с другом борьбу не на жизнь, а на смерть». А Церковь уже начала воспевать великому русскому князю славу за ратные подвиги.


«На Узмени»

Опасным врагом оставались немецкие рыцари. Магистр Ливонского ордена Андреас фон Вельвен, который в 1237 г. объединил тевтонцев с остатками меченосцев, собрал огромные силы – более 12 тысяч воинов – и овладел многими поселениями Вотской пятины – городами Юрьев, Псков, Копорье. В зимнем походе Александр Невский освободил захваченные рыцарями города-крепости, а весной, 5 апреля 1242 г., в субботу, «на Похвалу Пресвятыя Богородицы» дал Ливонскому ордену решающее сражение на льду Чудского озера, у Вороньего камня. Выбор места сражения на Узмени был продиктован стратегическими соображениями относительно рельефа местности, чтобы лишить врага инициативы и свободы маневра. Перед боем князь долго молился в Софийском соборе: «Суди мя, Боже, и рассуди распрю мою с этим народом велеречивым и помози якоже древле помог Моисею на Амалика и прадеду моему Ярославу Мудрому на окаянного Святополка…» «Наша брань не против крови и плоти, но против власти злобы и сетей дьявола века сего, где он сам в ядре своем».

«Коня приготовляют на день битвы, но победа – от Господа» (Притч. 21:31). Первый удар «кабаньей головы» немецких рыцарей принял на себя пеший полк. Легко пробив русское «чело», немецкая «свинья» уперлась в высокий берег. Вороний камень поднялся из воды перед супостатами непреодолимой стеной. Немецкие рыцари оказались в капкане, в «мешке», ворот которого князь Александр начал умело затягивать. Русская кавалерия засадного полка окружила врага, рубя мечами и топорами, баграми стаскивая «божьих дворян» с коней наземь.

«И бысть сеча велика, и не бе видети льду, покрыто бо есть кровью; и треск от ломающихся копий стоял, и звон от ударов мечами, и лед трещал. И повоева, и посече, и погнаша поганых…» Воины Александра более семи верст гнали крестоносцев до самого Соколицкого берега.



И, отступая перед князем, бросая копья и щиты,
С коней валились немцы наземь, воздев железные персты.
Гнедые кони горячились, из-под копыт вздымая прах,
Тела по снегу волочились, завязнув в узких стременах.
Стоял суровый беспорядок железа, крови и воды,
На месте рыцарских отрядов легли кровавые следы.
Одни лежали, захлебнувшись, в кровавой ледяной воде,
Другие мчались прочь, пригнувшись, трусливо шпоря лошадей.



Более 400 немецких рыцарей погибло, многие под тяжестью доспехов и коней провалились под тонкий лед «сиговицы» и утонули. Первыми ко дну пошли самые знатные и самые тяжелые рыцари, доспехи которых весили по 2–3 пуда. Разгром был полный. Такого позорного поражения немецкие крестоносцы доселе не знали. Много пленных было приведено в Новгород для обозрения жителями и боярами. Эту славную битву летописцы назвали Ледовым побоищем. Узнав о поражении своего отборного рыцарского войска, тут же в Лионе от стыда упал без сознания и предал душу Богу папа римский Целестин IV, не приходя в себя и даже без посвящения. Это было крупнейшее сражение Средневековья. По всем странам Европы, и до гор Араратских, и до великого Рима, и по ту сторону моря Варяжского прославилось имя князя Александра Невского. На долгие годы был положен предел грабительским набегам врага с Запада. Храбрый князь вынудил рыцарей к миру и заключил с ними выгодный для Великого Новгорода договор. Летописцы донесли до нас слова, сказанные святым Александром пленным врагам: «А вы идите и скажите всем в чужих краях, что Русь жива. Пусть без страха жалуют к нам в гости! А кто с мечом к нам придет – от меча и погибнет! На том стояла и стоять будет Русская земля!» С Западом мир был налажен. Настало время оградить Русь с востока.


Сарская епархия

Постоянно зарились враги на хлебное русское поле, согласно поговорке «Было бы корыто, а свинья найдется». Сколько их было! Татары и литовцы, шведы и поляки, французы и немцы, турки и датчане – всяк не прочь был отведать пышного русского каравая. Мечом, копьем, топорами и стрелами разили русские воины полчища поганых. А вольная русская нива продолжает стоять, шуметь и колоситься, воздавая хвалу князю Александру Невскому, победоносному правителю и надежному кормчему, политическому гению и молитвеннику, который уверенно вел свой корабль среди бушующих волн океана. Четыре раза посетил великий князь столицу Золотой Орды Сарай-Бату, что на Нижней Волге, один раз ездил в далекую Монголию со столицей Каракорум, выполняя священную миссию по защите Руси, являясь посредником между русским народом и коварными Чингизидами. Иго было для него своеобразной «школой» воспитания. «Сии путешествия были опасны: надлежало на два-три года проститься с семьей и Отечеством, терпеть нужду, голод, жажду, ночи проводя в голой степи на снегу или под раскаленными лучами солнца. Что тебя ожидает впереди: рабство и деспотизм или слава и грамота-ярлык на княжение?»

Впервые он побывал у хана Батыя в 1247 г. Через шесть лет он снова едет в Орду и получает золотую пайдзу на великое княжение Владимирское, Киевское и Новгородское. Великая ответственность перед Богом и историей лежала на его плечах. И враг не дремал. В 1245 г. он успешно отразил набеги литовцев на Смоленск и Витебск; в 1253 г. защитил Псков от немецких рыцарей; в 1254 г. подписал «Разграничительную грамоту» с Норвегией; в 1256 г. ходил военным походом в Финские земли, в том же году ездил в Орду, чтобы подтвердить мирные отношения с вновь поставленным ханом Берке.

Во тьму язычества князь Александр нес свет евангельской проповеди и православной культуры. Все поморские племена были просвещены им христианской верой – чудь, карелы, мари, сумь, водь, весь, меря, мурома, пермь, вятичи, кривичи, саамы… В 1261 г. стараниями князя Александра и митрополита Владимирского Кирилла была учреждена в столице Золотой Орды православная епархия, первым епископом Сарским и Подонским был поставлен Митрофан. В особом ханском ярлыке говорилось: «Кто будет хулить веру русскую или ругаться над нею, пусть тот умрет злой смертью». Так была выполнена еще одна великая миссия России.

«Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Мф. 7:15). Находясь между молотом и наковальней, святой князь выбрал покорность татарскому игу – Великой степи перед лживыми обещаниями папы римского и католическим Западом. Он знал судьбу Константинополя, разграбленного крестоносцами в 1204 г., и о зверствах, которые учинили они над обманутым народом. Десять раз приезжали в Новгород к Александру Ярославичу легаты папы римского Иннокентия IV, прельщая русского князя заманчивыми предложениями стать их союзником: «Миром обладает один Бог, на небе сияет одно солнце, на земле один властитель – папа римский, все несогласные с этим мнением будут истреблены. Если не примешь нашего предложения и нашей веры, то будешь проклят как безумец, лишенный здравого смысла. А если подчинишься нам, то будешь прославлен и возвеличен». «Князь Александр, просветившись силой Святаго Духа, учение латинское презрел, прелесть их обличил, легатов укорил, дерзость их в ничто же вменил: «Сия вся учения Церкви добре сведаем, все решения Вселенских Соборов и Предания святых… знаем, а от вас латинского учения не приемлем и знать не хотим, и словес ваших не слушаем…»

Его страстная вера не терпела инакомыслия и двойных стандартов. Он умело сдерживал военную агрессию на Востоке и производил брань с рыцарями на Западе, для которых русские всегда будут изгоями, холопами, недочеловеками – untermensche. Поэтому благоверный князь Александр твердо расставил для себя приоритеты: «Чтобы сохранить и душу, и свою землю, надо крепить заставы на Западе, а дружбу искать на Востоке. Проводником духовной заразы на Русскую землю служат гнилые речи и безнравственные поступки папы римского, его подданных, царей и лордов Запада».

Правильную линию его политики многократно подтвердило время. Постепенно Русь окрепла, набралась сил, отказалась платить дань Чингизидам, а в 1480 г. «стоянием на Угре» окончательно сбросила с себя 250-летнее татаро-монгольское иго. Фундамент же для спасения Руси заложил прозорливый князь Александр Невский, «достойный среди достойных, скорбящий в Отчизне скорбящих». Россия спасена! Он много потрудился за землю Русскую и по делам северным, живота своего не жалея, и был для простого народа Ангелом-хранителем, защищая их от безбожных агарян, европейских феодалов и «от власти немецкиа». Целостность его души перевоплотилась в могучую силу государства – все разрозненные уделы вскоре объединились. Александр был дальновидным правителем и уже в те далекие времена Средневековья следовал мудрому правилу: «Не обнажать напрасно меча и не проливать крови зря. Хочешь мира – готовься к войне – Vis pacem, para bellum. Важен не масштаб сражения, а результат и его последствия».


Блаженная кончина

В 1262 г. во многих русских городах были перебиты сборщики дани, которую осуществляли нанятые монголами мусульмане – баскаки. Чтобы отвести от Руси татарскую месть, пришлось ехать Александру снова в Орду. Эта поездка в Сарай была для него последней. На обратном пути от физических и нервных перегрузок, от постоянных забот и тревог он смертельно занемог. В Городце на Волге 14 ноября 1263 г., в среду, в день памяти апостола Филиппа, он предал свою чистую душу Господу при свете лампад, горящих перед чудотворным образом Владимирской иконы Божией Матери, и отошел в вечные обители, успев завершить свой жизненный путь постригом в монашество и принятием иноческой схимы с именем Алексий. Перестало биться сердце драгоценной отрасли священного корня, которое явил Русской земле сам Христос.



Блажен, кто храм души своей
Не предал пламени страстей,
И кто с любовью крепкой к Богу
Свершает жизни сей дорогу.
Блажен, чья мысль всегда свята,
Чей дух не горд и терпелив,
И кто к подножию креста
Слагает чувств своих порыв.



Девять дней несли тело усопшего князя из Городца во Владимир. При погребении его в Богородице-Рождественском монастыре «было явлено Богом чудо дивное и памяти достойное». Когда тело князя уже лежало в раке, эконом Севастиан и митрополит Кирилл хотели вложить ему в руку напутственную грамоту. И тут почивший князь Александр, как живой, сам простер руку и взял духовную грамоту у митрополита. «И объял их ужас, и едва отступили от гробницы. И кто не удивится тому, если он был мертв и уже более десяти дней лежал во гробе?» Так Господь прославил своего Святого воина. В надгробном слове митрополит Кирилл произнес: «Чада мои, разумейте! Зашло солнце земли Суздальской. Не будет больше такого князя на Русской земле». Прихожане горестно запричитали: «Уже погибаем!»

Народное почитание благоверного князя Александра Невского началось сразу же после его погребения. Киевский митрополит Кирилл II составил ему в 1271 г. «Житие», в 1380 г. перед Куликовской битвой тело его было обретено нетленным. Митрополит Киприан учинил в 1381 г. монастырское празднование святому, были написаны Канон и первая икона. Общецерковное прославление князя совершилось при митрополите Макарии на Московском Соборе 1547 г. На иконах Священный Синод повелел его изображать не как монаха, а как монарха – в царской короне, в великом великокняжеском платье и в доспехах с мечом; дни празднования установили 30 августа / 12 сентября и 23 ноября / 8 декабря.

Первую церковь в честь Александра Невского построил патриарх Филарет в 1630 г. – над Тайницкими воротами Московского Кремля. Император Петр I заложил в 1710 г. на месте Невской битвы, слывшем Виктория Победное, что в устье речки Черной, Свято-Троицкий Александро-Невский монастырь «в память славных дел великого князя Российского и возблагодарение Господу». Обитель стала главным центром культуры и просвещения России. 30 августа 1724 г. мощи святого князя были торжественно перенесены из Владимира в Северную столицу, где они и покоятся сейчас в серебряной раке в стенах Лавры. «Якоже убо царския утвари златом украшении с многоценным камением веселят зрящих на тя, паче же сих духовная красота!»

В 1725 г. Екатерина I Алексеевна учредила орден Александра Невского и сама же стала его первым кавалером. С 1743 г. в День памяти святого по улицам Петербурга стал проходить крестный ход. Вершиной почитания святого князя стали 40-е годы ХХ века. 22 июня 1941 г. он был вновь призван к оружию против своры вурдалаков-фашистов, которые по плану Ost решили истребить весь русский народ. Главнокомандующий Советского Союза И.В. Сталин поставил его имя на первое место среди всех исторических личностей. 7 ноября 1941 г. во время военного парада на Красной площади Москвы в обращении к солдатам и матросам РККА он произнес:

«Пусть вдохновляет вас в борьбе с врагом мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Минина и Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победное Знамя великого Ленина!»

Молитвы советского народа были услышаны: 6 декабря, в День памяти великого князя, началось контрнаступление Красной армии под Москвой. 29 июля 1942 г. для награждения талантливых полководцев был учрежден орден Александра Невского, которым были награждены 42 тысячи советских командиров. В настоящее время на территории страны возведены сотни памятников, «се, идеже Александр святый посея мало семя, где он потрудился, дабы не безвестна была граница Российския, и ты престол тамо воздвиг еси». На этих «местах силы» мы становимся свидетелями вечного и нетленного, взор проясняется, помыслы облагораживаются. В 2010 г. орден Александра Невского был учрежден в новой России – как воинская и общегражданская награда, а перед этим был проведен конкурс «Имя России»: из 500 отобранных исторических личностей – политиков, ученых, поэтов, писателей, экономистов, полководцев – большинство россиян проголосовало за благоверного Великого князя. Кто-то может удивиться такому выбору, ведь жил-то князь восемь веков назад! Это говорит о том, что есть такие заслуги перед народом и Отечеством, которые одинаково высоко оцениваются при любом общественном строе.


Русский путь

У русского народа есть имена героев, которые с каждым годом светят всё ярче и ярче. Они составляют нашу славу и гордость, их подвиги прославлены в летописях, сказаниях и песнях. Они как звезды на историческом горизонте, освещающие нам путь. Еще выше значение тех политических деятелей, жизнь которых озаряется ореолом святости, которые дела служения своему народу совершали по законам угождения Богу. Благоверный князь Александр Невский – это подлинное воплощение русского христианского государства, это «золотое сечение» православия, камертон Истины, национальный герой, мудрый правитель, спасший в ХIII веке русскую нацию от истребления. Сорок два года он самоотверженно нес служение по защите рубежей земли Русской, поставив во главу угла своей политики «сбережение русского народа». «Главное богатство Руси – это простой народ-труженик с его потаенной энергией, смекалкой, мужеством, добротой, целомудрием, знаниями, опытом, желанием трудиться, не жалея сил во благо Родины». Находясь в «тисках», Александру удалось решить сложнейшую задачу на выживание. Он расшифровал содержание потаенной «жизненной книги за семью печатями», которую до него никто на земле не смог ни раскрыть, ни посмотреть, ни прочитать. Он разгадал динамику взаимодействий планов бытия с человеческой душой – национально-русского, вселенского, конкретно исторического, философско-универсального, социально-политического, религиозно-нравственного, земного и надмирного, сиюминутного и вневременного, всего того, что составляет красоту живой русской человеческой души и ее вечность.

«Кормчего испытывает буря, борца – ристалище, военачальника – битва». Он в полной мере раскрыл русскому народу представление об Отечестве и воплотил в себе черты характера идеального правителя: «Нельзя быть правителем вполсилы: тут либо всё, либо ничего». Именно с князя Александра Невского началось осмысление национального самосознания, русского языка, русской культуры и святой души великого народа. Со своими врагами князь Александр всегда вел справедливую войну – bellum justum, не преступая границ чужой территории, руководствуясь словами Священного Писания: «Не передвигай межи давней, которую провели отцы твои» (Притч. 22:23). Над изменниками Родины его суды были суровые и принципиальные: «Безнаказанность порождает беззаконие».

Отделив плевелы от семян, а католичество от православия, прозорливый Александр в пух и прах разбил норманнскую теорию русофобов – немцев Байера, Миллера и Шлецера о превосходстве «высшей» арийской нации над остальными народами и доказал, что у России была своя самобытная и яркая история государственности с высочайшей письменностью, культурой, архитектурой, высокоразвитыми ремеслами в переплетении с Высшим сакральным миром. Русские ученые и мореплаватели еще до Крещения Руси использовали «резы и черты» – чертежи и точнейшие географические карты земли с нанесенными на них реками, морями и океанами, которых не было в то время у «высокоразвитой» Европы.

Приобретя глубокие познания в Священной истории, он указал народу прямой путь к святости, написав на личном жизненном примере первую «Русскую Библию» на русском языке, приукрасив ее примерами мужества, отваги и безграничной любви к Родине, с восхождением по лестнице нравственного самосовершенствования вверх и вверх. Под его чутким руководством русский народ продемонстрировал свою жизнеспособность, умение побеждать и обстоятельства, и время, и саму смерть. На деятельность Александра Невского надо смотреть не с точки зрения истории, а с точки зрения вечности. На этом фоне ярко проявляется продажная политика феодально-крепостнического самодержавия ХVIII–ХIХ веков в России, оккупированной Биронами, немецкими проходимцами и карьеристами всех мастей с деспотизмом и враждой ко всему русскому, с угнетением широких масс населения, с ужасными условиями жизни и труда, телесными наказаниями и продажей на рынке труда наравне с домашними животными целыми семьями и по одному, оптом и в розницу. Феодально-крепостнический строй и цепи рабства русского народа тормозили развитие страны, а все достижения в науке и технике умело переправлялись в Германию.

В эпоху Средневековья было много истинных героев на Русской земле – князь Ярослав Всеволодович Владимирский, Мстислав Галицкий, Олег Курский, Вячеслав Юрьевский, Мстислав Черниговский, Мстислав Киевский, Владимир Суздальский, Даниил Волынский, Василий Ростовский, Меркурий Смоленский, жители города Козельска, рязанский воевода Евпатий Коловрат, киевский воевода Димитрий… Все они сложили головы на поле брани с ненавистными татарами, «латинянами» и остались верными сынами Отечества, но на первом месте по цельности образа, силе характера и широте взглядов стоит благоверный князь Александр Невский, который не проиграл ни одного сражения ни на ратном поле, ни в дипломатических играх. Будучи реалистом, он делал только то, что было полезно для будущего России. Александр решительно и бесповоротно отошел от «киевских миражей» и от западенских униатских князей, которые во все времена представляли из себя особое этнокультурное католическое образование, общность, резко отличающуюся от остального православного мира.

Устремив свой острый соколиный взгляд к грядущему Великой России – на северо-восток Руси, к Новгородско-Суздальским землям, Александр как бы направил деятельность будущих правителей по нужному курсу, закладывая на все века правильный вектор развития государства. Страшно и опасно другое, что даже сейчас, в ХХI веке, есть среди российских политиков утописты, склонные к самообману и душевно страдающие «единением русских земель» – России с униатскими Украиной и Белоруссией, которые с 1569 г. попали под сильное воздействие папы римского – католической Польши и Литвы и стали их «улусами» во главе с папскими кардиналами, умело замаскировавшимися под православными облачениями и занявшими все ключевые посты в правительстве; с

90-х годов ХХ века их сменили нацисты, криминал, банкиры, «экономисты», профессиональные воры, западные олигархи, суперкроты из ЦРУ и МИ-6. «Было бы болото, а черти найдутся». История лжи, воровства и обогащения у наших западных соседей достигла своего апогея. Но разве могут это они принародно признать? – У каждого плута свой расчет. Поэтому время ушло безвозвратно, нам не надо ворошить прошлое и стараться возродить бывший Советский Союз, поднимая каждый раз столбы пыли и зловония. У нас, русских, нет крыльев, но есть несгибаемый русский характер и великая мечта – построить Царство Небесное уже здесь, на земле, – этого вполне достаточно для решения любых сверхсложных задач без помощи наших «заботливых, изворотливых и пронырливых соседей».

Святые не изменяются и не изменяют, так как их осеняет Божественная благодать. И Господь всегда пребывает неизменным: вчера, и сегодня, и во веки веков Он тот же. Ныне по молитвам святого князя Александра Невского Господь охраняет врученный ему удел – Отечество наше от всех поползновений ворогов. И ныне святой князь близок и скоропослушлив ко всем, кто с верой призывает святое имя его. «Ты, оставив тленный венец царства земного, избрал еси безмолвное житие и ныне, праведно венцем нетленным увенчанный, на небесах царствуеши, исходатайствуй и нам, смиренно молим тя, житие тихое и безмятежное, и шествие неуклонное к вечным обителям устрой нам, святый отче Александре!»



Дописываю статью. Ноги затекли от многочасового сидения на одном месте, пальцы рук онемели, не могу повернуть голову ни вправо, ни влево. Еще одна строка, еще немного, еще чуть-чуть… Вот уже сам князь Александр встает с одра и предстает перед нами – молодой, сильный, красивый, статный, кудрявый, верхом на белом скакуне во главе непобедимой Русской Рати. Вот он поднимает меч и… – враг повержен. Еще секунда-другая – и добро восторжествует, а зло будет побеждено. Еще секунда… – или жизнь, или смерть, или… вечность. А по комнате в этот ранний утренний час все сильнее и сильнее разливается необычайное небесное благоухание, исходящее от иконки святого, стоящей на полочке напротив моего письменного стола. Спасибо тебе, Великий князь Александр Невский, ведь это благодаря твоим ратным и духовным подвигам мы живем сейчас в Великой России, учимся, работаем, отдыхаем, свободно дышим, разговариваем на Великом русском языке, которого так боятся западные империалистические страны прогнившего воровского буржуазного капитализма, и всем сердцем продолжаем верить в добро, высшую справедливость и уверенно смотрим вперед. Святый отче Александре, моли Бога о нас!



Русский путь святой, радостен и строг,
И сотворил его несотворенный Бог.



Анатолий АВДЕЕВ

священнослужитель, публицист

https://sovross.ru/articles/2163/53321


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пт сен 24, 2021 8:49 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Мудрец, обращенный к солнцу

«Кстати, у вас в России знают, что я философ? В Германии уже лет пять, как знают!» – с гордостью заявил Лем в одном из интервью. А в другом: «Между прочим, в немецкой энциклопедии написано коротко и ясно, что я – философ». Как это понимать?

И смерть пребудет бессильна.

На ветру, под знаком белой Луны,

Встанут мертвые, чтобы – быть среди нас.

Пусть наги они, пусть их кости – прах,

Но сиянье звезд в них узрит любой,

Сойдут с ума – но их разум здрав,

Океан их поглотит – встанут со дна,

Со смертью любимых – не сгинет любовь,

И смерть пребудет бессильна.

Из стихотворения
Д. Томаса «Solaris* Poem»



Во-первых, он стремился ставить такие вопросы (и находить на них ответы, в отличие от просто писателей), на которые в свое время отвечали философы и мудрецы. «Ребе, у тебя мало времени и у меня мало времени. Скажи, как жить?»

Практически все придуманные Лемом миры и футурологические предсказания маскировали строго и кратко поставленные философские вопросы. Эти маски стали способом, который позволил ему быть услышанным «в наш жестокий век» и показать, что никакие внешние обстоятельства не меняют сути человека и стоящих перед ним проблем. А еще Лем без устали предлагал, как эту суть можно улучшить.

С этим его стремлением улучшить человеческую породу порой происходили недоразумения: слишком уж это напоминало устремления коммунистов. Известно письмо, адресованное в 1974 году в ФБР одним из лучших американских фантастов (и единственным среди фантастов, которого ценил Лем) – Филипом К. Диком. Дик предостерегал, что американскую фантастику пытается взять под контроль известный коммунистический партийный функционер из Кракова, некто Лем, который «по всей вероятности, является скорее целой организацией, нежели одним человеком, поскольку он пишет несколькими различными стилями и иногда понимает иностранные языки, а иногда – нет». А на сайте КПРФ я недавно обнаружил исследование, автор которого утверждал, что «лучше всего описал модель коммунизма Станислав Лем в книге «Возвращение со звезд». А ведь это одна из самых страшных и горьких антиутопий Лема, где ставится вопрос о том, что для человека важнее: свобода или мир и благополучие.

Может, именно эта двусмысленность и сбивала с толку советскую цензуру? Во всяком случае, сам Лем признавался, что огромные тиражи его книг в СССР весьма способствовали их судьбе в Польше. А его приезды в Москву…

«Как только я появлялся в Москве, ученые отбивали меня у литераторов. В результате я не познакомился ни с одним писателем, за исключением братьев Стругацких, а только с одними физиками, астрофизиками, кибернетиками. Однажды меня пригласили в Институт физики высоких температур, куда нужно было иметь специальный пропуск, на что-то вроде лекции для сотрудников. Когда я надевал пальто, кто-то вложил мне в карман записку «Этому человеку вы можете полностью доверять». А человек сказал мне: «Пожалуйста, выйдите из вашей гостиницы «Пекин» в девять вечера и стойте на углу».

Приказ есть приказ: вышел я из гостиницы, подъехал «Запорожец», уже с пассажирами. Я уселся кому-то на колени, и мы тронулись. По дороге я оглядывался, не едут ли за нами кагэбэшники, но все обошлось. Мы ехали по каким-то темным переулкам, поднялись по темным лестницам, двери отворились – и я оказался перед сливками общества советских ученых. Садимся за стол, и тут мне объявляют: «Здесь можно говорить все!» – «Ну, раз все, – отвечаю, – то ответьте мне на такой вопрос: есть у меня идея книжки о таком суперкомпьютере, который читал бы лекции о человечестве и его судьбах. Есть в этом смысл?» – «Ну, конечно», – отвечают, и начали так меня подначивать, что вскоре после возвращения в Польшу я написал «Голема». Станислав Лем.

Прошу прощения, но здесь я вынужден добавить несколько слов от себя. Дело в том, что все библиографии произведений Лема дружно сообщают, что повесть «Голем XIV» – которую Лем, по его собственному признанию, особенно любил, – была впервые издана в Польше в 1981 году. (Я имел счастье познакомиться с паном Станиславом задолго до описанного им случая, будучи совсем еще «зеленым» студентом физфака МГУ. На факультете действовал так называемый «Студенческий клуб физиков», и я занимался тем, что приглашал туда разных интересных людей. Лем пришел на встречу, и после этого я виделся с ним еще несколько раз. На гения по внешнему виду он не тянул – не Ландау! – но говорить с ним, пожалуй, было интереснее, и чувство юмора у него было необыкновенное.) Так вот, «Голем» – единственная вещь Лема, над переводом которой я работал, – был издан в СССР издательством «Знание» раньше, в 1980 году (в 23-м выпуске серии «Научная фантастика»). И что самое смешное, я совершенно не помню, с какого текста делался перевод. Загадка, как говорил пан Станислав, природы (и обязательно вспоминал при этом советский журнал «Природа», который выписывал и весьма ценил).

Но я отвлекся. Так почему же Лем был так популярен в соцлагере, и особенно в СССР? Лучше всего на этот вопрос, по-моему, ответила Мариэтта Чудакова.

«Лем удовлетворял больше чем потребность – жажду. Советские читатели сталкивались в его фантазиях со свободой человеческой мысли, объединявшей и героев, и авторов, с демонстрацией ее мощи, тогда как в тогдашней публичной (не на кухне) жизни мощь мысли не существовала как ценность (предполагалось, что за нас думает партия). Лем напоминал нам каждой страницей: Cogito ergo sum! Да, он помогал нам существовать, напоминая, что мы мыслим, мыслим, должны, по крайней мере, мыслить! И потом – беспрерывная демонстрация логического аппарата – в стране, где подавление способности к логическому мышлению было одной из важнейших, хотя никогда не эксплицированных, задач мощного аппарата советской пропаганды». Мариэтта Чудакова, «Станислав Лем в умах и сердцах жителей исчезнувшей страны». (Пожалуй, весьма спорное заключение, но это – точка зрения литератора. – Ред.)

…У Лема всегда разум побеждает грубую силу (даже в такой, казалось бы, безобидной сказке, как «Кибериада»). То же самое Чудакова пишет о Стругацких: «В романе «Улитка на склоне» (1965) ярко обозначилась корневая суть творчества братьев Стругацких: глубочайшее разочарование в самом человеке, не желающем измениться внутренне, преодолеть на пути к лучшему будущему прежде всего себя. <…> В тогдашней печатной жизни не было ни экономической, ни социологической, ни исторической, ни философской, ни политологической мысли. В книгах братьев Стругацких читатели искали ответы на те вопросы, которые они должны бы задать профессионалам всех этих наук».

Но подлинных профессионалов – не было. Мудрецов – не было. И философов тоже. Именно поэтому Лем так гордился, что немцы его признали философом (он вообще считал, что в Германии он более популярен, чем в Польше).

А популярность Лема в Америке (помимо чисто писательской) оказалась наиболее достойной его выдающегося интеллекта. В антологии известных специалистов по когнитивным наукам Дугласа Хофштадтера и Дэниела Беннета The Mind's I» (1981) были собраны работы, которые стали, по мнению авторов, основополагающими для развития этих наук, для решения проблемы искусственного интеллекта. Из 27 работ три принадлежат Лему (и все три были опубликованы ранее в качестве художественных произведений!). С тех пор Лем стал мировым классиком этого научного направления. В качестве основного инструмента своих исследований он использовал так называемый мысленный эксперимент, вполне законным образом использующийся также в физике («парадокс близнецов» в теории относительности, «кошка Бора» в квантовой механике и др.).

Хотя, надо сказать, он гораздо больше гордился тем, что предвидел (в «Сумме технологии») возникновение этих новых наук и даже дал им замечательные названия: «интеллектроника» и «фантоматика» (которая стала теперь называться «виртуальной реальностью»).

Лем верил, что человек неспособен измениться сам, что люди в массе своей глупы и злы, что «зло возникает из глупости, а глупость питается злом».

«Никто ничего не читает, а если читает, то не понимает, а если даже понимает, то ничего не помнит». Станислав Лем.

Он считал, что автоэволюция вида homo sapiens будет проходить в несколько этапов: один из первых, уже начавшийся, – это так называемая консервативная техника, т.е. пересадка органов и протезирование, а сущность второго этапа состоит в реализации биотехнологической программы-максимум, то есть в формировании все более совершенных типов человека. «Голем ХIV» завершается следующими словами суперкомпьютера: «Дело в том, что не существует Разума, если существуют разумы различной мощности, и, чтобы выйти за свои пределы, как я уже говорил, человек разумный будет вынужден либо отвергнуть человека естественного, либо отречься от своего разума. <…> Я думаю, что вы вступите в век метаморфозы, что решитесь отбросить всю свою историю, все наследие, все остатки природной человечности, образ которой, многократно увеличенный до размеров прекрасного трагизма, сосредоточивают зеркала ваших вер. Я утверждаю, что вы выйдете за эти пределы, ибо иного выхода нет. И в том, что сейчас вам кажется лишь прыжком в бездну, вы усмотрите вызов, если не красоту, и все же поступите по-своему – ибо, отринув человека, спасется Человек».

Не существует Разума, если существуют разумы различной мощности… Понятно, что, придерживаясь этой концепции, Лем не мог не быть атеистом.

«У меня свои убеждения. После моей смерти со мной будет в точности то же самое, что было перед моим рождением. То есть попросту ничего. И это для меня – обещание счастья. В определенном смысле, потому что ничего не ощущать – это намного приятнее, чем быть старым, больным, немощным». Станислав Лем.

Это мог бы написать Эпикур.

Александр БОНДАРЕВ

Париж

https://sovross.ru/articles/2176/53795


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пт окт 01, 2021 9:24 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Влюбился в пчёл и изобрёл для них дом

В популярных списках русских изобретений обычно всё перепутано. Половина забыта, а другая приписана иностранцам по непонятным причинам.

Очевидно, что Россия никогда не была технологической сверхдержавой, но здесь были впервые созданы сухое молоко, семиструнная гитара, ледокол, парашют и еще более 40 интересных вещей. «Советская Россия» сегодня рассказывает о сыне священника Петре Прокоповиче, который к 1814 году владел самой большой пасекой в мире и стал новатором в этом непростом деле.

***

Рамочный улей – это великое изобретение. Вы скажете: «Да неужели? А автомобиль? А компьютер? А телефон, в конце концов?» Разумеется. Но вы покупаете в магазине свежий мед, добавляете его в чай, намазываете на булку или просто едите прямо из банки благодаря конкретному человеку – Петру Ивановичу Прокоповичу.

Впрочем, нельзя сказать, что это только лишь его заслуга. Улей, как радио и самолет, – плод одновременного и совместного труда целого ряда выдающихся инженеров и пчеловодов. Собственные конструкции разборных рамочных ульев в разное время создали также поляк Ян Дзержон и американец Лоренц Лорен Лангстрот. Но это было позже.

Пчеловодство появилось еще в каменном веке. Изначально оно было диким, то есть первобытные люди просто собирали мед в естественных местах обитания пчел. Затем стало бортевым, когда для роя в стволе дерева выдалбливалось специальное дупло – борть. В дупла устанавливались так называемые снозы – кресты, позволяющие разместить и укрепить соты. Мед стекал в нижнюю часть дупла, где проделывалось дополнительное отверстие – должея – для удобного сбора продукта. Этот способ был распространен вплоть до Средневековья, когда появились первые пасеки. У борти есть явные недостатки: в каждом дереве дупло не выдолбишь, в целом лесу найдется дай бог несколько подходящих стволов, да к тому же они могли значительно отстоять друг от друга.

Первые пасеки делались колодными. Пчел содержали в глиняных или деревянных колодах – неразборных ульях. Первые такие ульи выросли из бортей: участки стволов с дуплами просто выпиливали и собирали в одном месте. Независимо от материала и конструкции неразборные ульи имели один главный недостаток: изнутри они полностью застраивались сотами, и для изъятия меда нужно было уничтожить улей, разрубив его. При этом пчелиная семья погибала, и в новую колоду приходилось заманивать другой рой.

В XIX веке, когда экономика стала играть более значительную роль, нежели в Средние века, перед пчеловодами встала сложная задача: разработать многоразовые ульи, то есть такие, которые не нужно разрушать для извлечения меда, а потом заново строить и заселять каждый сезон. Эту задачу первым в мире решил наш соотечественник.

Идея Прокоповича состояла в том, что деревянный улей-ящик делился на два отсека. Отсек для расплода оставался свободным, и пчелы строили там свои соты как обычно. А вот отсек медосбора представлял собой систему рамок. Любую из них можно было, как выдвижной ящик из стола, извлечь, чтобы собрать с нее мед, воск и другие полезные продукты, а затем вставить обратно. Остальная часть улья не страдала, и пчёлы заново отстраивали на зачищенной рамке медовые соты.

Эту систему Прокопович разработал в 1814 году. И лишь много лет спустя, в 1838-м, поляк Ян Дзержон придумал улей, позволяющий разместить рамки в обоих отсеках, что давало возможность контролировать пчелиный расплод. Сложно сказать, был ли Дзержон знаком с ульями системы Прокоповича. Скорее всего, был. В середине XIX века значительная часть российских пчеловодов уже использовали рамочные ульи, в то время как их коллеги в остальном мире по-прежнему пользовались колодами. Дзержон жил в Силезии, которая на тот момент была частью Пруссии, но имела тесные связи с польскими землями, входившими в состав Российской империи. С очень высокой вероятностью можно предположить, что он понял, каким образом можно усовершенствовать улей Прокоповича, во время одной из поездок по «русской Польше». (Если кто-то забыл, я напомню, что с 1795 по 1918 год Польши на карте не существовало, ее земли разобрали окружающие государства.)

Поскольку Дзержон был всемирно известным ученым, не только пчеловодом-практиком, но и биологом, его работы публиковались на многих языках и читались ведущими пчеловодами мира.

Но вернемся к Прокоповичу. Петр Иванович родился 10 июля 1775 года в достаточно обеспеченной семье священника в селе Митченки Конотопского уезда (ныне это Украина). Учился в Киевской духовной академии, служил в егерском полку, но ввиду слабого здоровья был вынужден покинуть армию. В 1798 году он вернулся в родное село и какое-то время работал на пасеке, которую содержал его брат. Петр влюбился в пчел и понял, что должен посвятить им свою жизнь.

Надо сказать, он был очень неплохим бизнесменом. На армейские сбережения он купил десятину земли в селе Пальчики неподалеку от Митченок, построил дом, начал разводить пчел. В 1801 году пожар уничтожил его хозяйство, но Прокопович не сдался, отстроил всё заново и к концу 1800-х уже имел огромную пасеку с 300 пчелиными семьями.

Изобретение рамочного улья (точнее, как говорил сам изобретатель, втулочного) подстегнуло медовое производство: в 1814 году Прокопович имел 6000 пчелиных семей, а к 1830-му – более 10 000, то есть владел самой большой пасекой в мире! В первую очередь это объяснялось тем, что он минимизировал расходы на ульи и не убивал семьи при извлечении меда, то есть дело у него шло значительно быстрее и продуктивнее, чем у коллег.

С 1820-х годов много времени Прокопович отдавал научной работе. В 1827 году появились его публикации о пчеловодстве, а в 1828-м он основал первую в России и мире пчеловодную школу, превратив разведение пчел из семейного дела в доступную для всех профессию. Школа работала дольше полувека и подготовила в общей сложности более 600 специалистов. Обучение там длилось два года, и поначалу основную массу учеников составляли крепостные крестьяне, за которых платили помещики. Неграмотным в пчеловодной школе заодно преподавали чтение и письмо.

Сам Петр Прокопович умер в достатке и довольствии в 1850 году, будучи обладателем крупнейшего в мире пчелозавода и школы пчеловодства. Он написал и опубликовал более 60 исследовательских работ по биологии пчел и способам их разведения, внес множество усовершенствований как в систему своего улья, так и в другие технические элементы пчеловодства. В частности, он раньше бразильца Ганемана начал применять так называемую разделительную решетку, позволяющую изолировать матку и ограничить ее яйцеклад. Другое дело, что Прокопович не получал привилегий (патентов) на свои разработки и потому зафиксировать этот факт довольно трудно.

Степан Петрович, его сын, возглавлял школу и хозяйство до своей смерти в 1879 году. К сожалению, он не имел законных детей-наследников, и его имущество частично ушло с молотка, частично было растащено крестьянами окрестных хозяйств, а школу попросту закрыли.

Наследие Прокоповича до сих пор остается предметом исторического спора. Невозможно доказать, что Дзержон пользовался разработками Прокоповича, и невозможно доказать обратное. Сегодня мировая общественность признает Прокоповича первоизобретателем рамочного улья…

https://sovross.ru/articles/2179/53864


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Ср окт 13, 2021 10:10 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Савва Великолепный, разоренный и не сломленный...

Он хотел стать певцом, но не стал. Пытался рисовать, но понял, что таланта ему не хватает. Хорошо лепил, но большой скульптор из него не получился. Его грандиозные деловые проекты привели к краху и банкротству, частная опера разорилась, а коллекция живописи и графики ушла с молотка за долги. Даже великолепный центр модернистского искусства, каким он замышлял «Метрополь», превратился в обычную, хоть и весьма фешенебельную гостиницу.

И все же он вошел в историю как один из самых незаурядных людей своего века, сделавший для русского искусства, возможно, даже больше, чем иные представители творческих профессий. Ведь без каждого отдельно взятого художника Серебряный век все равно остался бы таковым, а без Саввы Мамонтова его могло просто не быть.


Неудержимый Савва

Жизненный путь Саввы Мамонтова был предопределен от рождения. Может быть, в этом и крылась главная причина его в целом трагической судьбы? Родился он в простом бревенчатом доме в далеком сибирском Ялуторовске, на берегу реки Тобол. Отец семейства был уважаемым купцом, здорово разбогатевшим на винных откупах, в то же время человеком образованным и передовым – например, он дружил со ссыльными декабристами Янтальцевым, Тизенгаузеном, Муравьевым и Иваном Пущиным, тем самым лицейским наперсником великого Пушкина. К середине века скопленного Мамонтовым капитала оказалось достаточно, чтобы перебраться в Москву. Мамонтовы жили в Первопрестольной широко – арендовали шикарный особняк, устраивали приемы, заводили важные знакомства. В их доме бывали не только деловые люди или сановники, но и писатели, художники, музыканты. Вскоре Иван Федорович стал купцом первой гильдии, потомственным почетным гражданином, удачно вложил капитал в новые проекты, основными из которых стали железные дороги – Курская и Троицкая.

Понятно, что главным делом юных наследников бизнеса считалась учеба. Савву отдали во 2?ю мужскую гимназию, что около Елоховской церкви, потом отправили в столицу, в Институт корпуса горных инженеров. Но учеба не шла. Горный он бросил, из Петербургского университета его выгнали, с трудом удалось договориться о переводе в Московский, под семейный надзор. Впрочем, и здесь молодой повеса не блистал, больше времени уделяя театру, нежели учебе. Вместе с другом Костей Алексеевым (в будущем Станиславским) даже устроился актером в труппу Секретерьевского драматического общества и выходил на сцену с самим Островским – в «Грозе» он играл Кудряша, а великий драматург – Дикого. А еще активный и энергичный Савва был вхож во все модные студенческие кружки, в том числе тяготеющие к обсуждению политических проблем. Время было неспокойное, и, опасаясь за будущее сына, отец решил отправить его подальше от соблазнов в далекий Баку, где поручил заниматься делами Закаспийского товарищества, крупным акционером коего он состоял. Ход оказался удачным, и Савва столь же энергично увлекся бизнесом, как ранее увлекался театром. Впрочем, все, что он делал в жизни, он делал искренне и страстно.

Через некоторое время Иван Федорович послал сына по делам бизнеса в Италию, и здесь бурный темперамент Саввы снова дал о себе знать. Во?первых, он влюбился в прелестную Елизавету Сапожникову, а во?вторых, серьезно увлекся музыкой. Он брал уроки оперного пения, причем успех был таков, что Савву даже пригласили в театр «Ла Скала» петь баритональные партии в «Норме» и «Лукреции Борджиа»! Но он вернулся в Москву, где немедленно женился на своей избраннице.


Великие дела

В 1866?м Савве перевалило за четверть века, он стал семейным человеком, остепенился. И серьезно увлекся делом, как сегодня сказали бы, бизнесом. Россия только освободилась от [крепостнического] рабства, встала на путь капиталистического развития. Это было время смелых проектов и начинаний, активного развития техники и торговли. Как грибы после дождя росли артели и фабрики, в чести были новые отрасли производства, зарождалось банковское дело. Но динамичный рост промышленности и торговли был невозможен без развития сети железных дорог, чем, собственно, и занималась семья Мамонтовых. Савва Иванович вошел в правление Общества Троицкой (Северной) железной дороги, проложенной от Москвы до Радонежа и Троице-Сергиевой лавры, в планах было продление дороги до Ярославля. В 1869 году неожиданно скончался Иван Федорович, и вскоре Савва Иванович занял оставленный им пост директора общества Московско-Ярославской железной дороги. Савва Мамонтов избирается гласным городской думы и действительным членом Общества любителей коммерческих знаний, становится уважаемым человеком среди московского купечества.

Множатся и его проекты. После того как поезда дошли до Ярославля, он перекинулся на южное направление и выиграл конкурс на строительство Донецкой «каменноугольной» железной дороги, связавшей центры добычи угля и руды с портом Мариуполь. В 1878 году состоялось ее торжественное открытие. Этот проект сначала считали фантастическим, но Мамонтову другие были неинтересны. Он увидел перспективы только начинавшегося Донбасса и поверил в них. Вскоре дорога принесет акционерам миллионы.


Савва Великолепный

Впрочем, Савва жил не только делами. Как раз в это время, в начале 1870?х, вокруг Мамонтова начинает формироваться знаменитый кружок, который впоследствии войдет в историю русской культуры как Мамонтовский, или Абрамцевский. Последнее название связано с имением Мамонтова, которое он купил для своей семьи как раз в 1870 году.

И сам Савва, и его супруга были людьми в высшей степени артистическими, и круг общения вокруг них формировался соответствующий. Это не значит, что Мамонтовы не дружили с дельцами или аристократами, но роднее им были яркие творческие натуры. Савва Иванович отчасти покровительствовал их художественным исканиям, в то же время сам принимал в них активное участие. Считается, что начало кружку было положено в 1872 году, когда Мамонтов в Риме познакомился с В.?Д.?Поленовым, М.?М.?Антокольским и А.?В.?Праховым.

Когда Мамонтов вернулся в Москву, встречи художников в его особняке на Садовой-Спасской улице и летние посиделки в Абрамцево стали постоянными. Илья Репин, Виктор и Аполлинарий Васнецовы, Михаил Нестеров, Елена Поленова, Константин Коровин, Мария Якунчикова – они часто бывали у Мамонтовых, подолгу жили в Абрамцево. Валентин Серов, который рано остался без отца, с десятилетнего возраста бывал в семье Мамонтовых, почитал их почти за родителей. Его учителем и старшим другом стал Илья Репин, они часто вместе путешествовали и рисовали. Кстати, Серов (его все звали Антон) оставил много портретов семьи Мамонтовых – самого Саввы Ивановича, его супруги, племянницы Прасковьи, а знаменитая «Девочка с персиками» – это дочь Мамонтовых Верочка.

Виктор Васнецов написал здесь «Аленушку». Здесь же родился замысел «Трех богатырей», причем младшего, Алешу Поповича, он писал с Андрея Саввича Мамонтова. Нестеров же создал здесь почти все полотна своего знаменитого «Сергиевского цикла». Интересно, что у Мамонтовых было пятеро детей – Сергей, Андрей, Всеволод, Вера, Александра. Нетрудно заметить, что первые буквы их имен складываются в имя Савва.

Мамонтов старался провоцировать мастеров на работу, создавать им условия. При этом не вмешивался в их творчество, хотя и высказывал свое мнение. Но это был не диктат, да он и не был нужен – все члены сообщества заведомо были людьми одного миропонимания и философии. Отчасти художники воплощали идеи и замыслы, которыми буквально фонтанировала бурная натура Саввы Ивановича, но лишь на идеологическом уровне. Возможно, это была некоторая компенсация за то, что сам он вынужден был заниматься куда более прозаическими вещами. «Савва Мамонтов не был в специальном смысле художник,?– писал Василий Поленов,?– а была в нем какая-то электрическая струя, зажигающая энергию окружающих. Бог дал ему талант возбуждать творчество других…» Михаил Нестеров как-то в шутку назвал Мамонтова «Савва Великолепный», намекая на схожесть с флорентийским Лоренцо Великолепным. Сравнение с Медичи понравилось друзьям и прижилось. Пожалуй, их действительно многое объединяло. И конечно, Мамонтов не ограничивался дружбой с художниками. На паях с княгиней Марией Тенишевой он финансировал журнал «Мир искусства», субсидировал газету «Россия», внес значительную сумму на строительство Музея изящных искусств. Не случайно основатель Музея профессор Иван Владимирович Цветаев пригласил Мамонтова быть членом-учредителем по устройству музея.

В 1882 году в России была разрешена частная опера. Это развязало руки боготворившему и отлично знавшему этот вид искусства Савве. С самого начала Мамонтов делал оперу истинно национальной: «Ни в одной цивилизованной стране Европы отечественная музыка не находится в таком загоне, как у нас в России»,?– говорил он. Действительно, имея в своей стране Михаила Глинку, Петра Чайковского и Могучую кучку, наши театры в основном ориентировались на зарубежный репертуар. Савва Иванович хотел это изменить.

Прежде всего Мамонтов стал собирать единомышленников, а это он умел. «Он не был ни художником, ни поэтом, ни музыкантом, но сам по себе он создавал вокруг себя такую атмосферу, которая притягивала нас всех как магнит, вызывая неудержимое желание становиться навсегда пленником искусства», – говорил о нем Васнецов. Композиторы, дирижеры (один Сергей Рахманинов чего стоит!), певцы и, конечно, друзья-художники – Мамонтов создавал новую, доселе невиданную оперу! Вот как оценил труды своего друга человек, отлично разбиравшийся в театре, – Константин Сергеевич Алексеев (Станиславский):

«Мамонтов, меценатствуя в области оперы и давая артистам ценные указания по вопросам грима, костюма, жеста, даже пения, вообще по вопросам создания сценического образа, дал могучий толчок культуре русского оперного дела: выдвинул Шаляпина, сделал при его посредстве популярным Мусоргского, забракованного многими знатоками, создал в своем театре огромный успех опере Римского-Корсакова «Садко» и содействовал этим пробуждению его творческой энергии и созданию «Царской невесты» и «Салтана», написанных для мамонтовской оперы и впервые здесь исполнявшихся. Здесь же, в его театре, где он показал нам ряд прекрасных оперных постановок своей режиссерской работы, мы впервые увидели вместо прежних ремесленных декораций ряд замечательных созданий кисти Васнецова, Поленова, Серова, Коровина, которые вместе с Репиным, Антокольским и другими лучшими русскими художниками того времени почти выросли и, можно сказать, прожили жизнь в доме и семье Мамонтова».


Бизнес как искусство

Один пример того, как вел дела Мамонтов. В начале 90?х Савва Иванович увлекся новой идеей – продлить Ярославскую дорогу через Вологду до Архангельска. Связать север страны с центром, дать ему стимул к развитию, а заодно оживить беломорскую торговлю. С этой идеей он пришел к министру путей сообщения, а позже министру финансов Сергею Юльевичу Витте. Вместе они совершили непростое путешествие на Север, удостоверились в возможности и необходимости проекта. Министр уже, кажется, убедил Александра III, но в 1894 году монарх неожиданно скончался. Нужно было начинать все сначала, причем на нового императора Витте такого влияния не имел.

Тогда Мамонтов для создания правильного «имиджа» проекта отправил на Север Коровина и Серова, который как раз незадолго перед этим закончил работу «Александр III с семьей». Художники привезли из поездки множество работ с великолепными видами северной природы, которые сразу стали известны в свете. В 1896 году император должен был присутствовать на 16?й Всероссийской промышленной, торговой и художественной выставке в Нижнем Новгороде, и Мамонтов берется за устройство павильона «Крайний Север». Павильон для него строил великолепный московский архитектор Лев Кекушев, расписывал Константин Коровин. Заодно Мамонтов привез в Нижний свою оперную труппу, дополнительно пригласив в нее нескольких зарубежных и российских артистов. Одним из них был совсем еще молодой Федор Шаляпин, который без особенного успеха провел свой первый сезон в Мариинском театре. Мамонтов хотел поместить в Художественном павильоне два панно опекаемого им Михаила Врубеля – «Принцесса Греза» и «Микула Селянинович». Но возникло препятствие: академическая комиссия забраковала работы Врубеля, назвав их «декадентской мазней». Художник оскорбился и уехал. Тогда Мамонтов построил специально для этих работ прямо за оградой выставки отдельный павильон, который украсил вывеской «Выставка декоративных панно художника М.?А.?Врубеля, забракованных жюри Императорской Академии художеств». Народ валом пошел смотреть на шедевры, которые стали предметом всеобщего обсуждения. Через несколько дней Мамонтова вежливо попросили оставить только первые пять слов на павильоне, на что он милостиво согласился.

Нижегородских итогов было два: казна дала «добро» на дорогу до Архангельска, а труппа театра Мамонтова пополнилась Шаляпиным. Хитрый Савва Иванович заметил, что молодой певец неровно дышит к итальянской балерине Иоле Торнаги, предложил ей годовой контракт и… отправил в Санкт-Петербург с предложением к Шаляпину. Устоять Федор Иванович не смог, хотя престиж частной антрепризы Мамонтова не мог идти в сравнение с главным Императорским театром. Так начался путь к успеху тогда еще почти неизвестного певца, который получил полную свободу творчества, новый репертуар и мудрого покровителя.


Охота на Мамонта

11 сентября 1899 года Савва Мамонтов был арестован в своем доме на Садово?Спасской и пешком под конвоем препровожден в Таганскую тюрьму. Там в одиночной камере он провел пять месяцев.

Арест дельца и мецената был шоком для окружающих. Все знали, что дела у Саввы были в сложном положении, но все были уверены, что он непременно выпутается. Началось с того, что Витте попросил Мамонтова взять в аренду у государства находившийся в тяжелом положении Невский судостроительный и механический завод. Это была ответная услуга за выгодный выкуп казной Донецкой дороги. Савва Иванович не мог отказать и возглавил предприятие со странным названием «Московское товарищество Невского механического завода». После Нижегородской выставки и получения концессии на строительство Северной дороги Мамонтову пришлось взять в аренду еще и Николаевский металлургический завод в Иркутской губернии, который был преобразован в Общество Восточно-Сибирских железоделательных и механических заводов. Общество должно было обеспечить металлом Невский механический завод и основанный Мамонтовым вагоностроительный завод в подмосковных Мытищах. Таким образом Мамонтов хотел создать многопрофильный отечественный концерн с полным циклом производств, который мог обеспечить все потребности железной дороги. Сибирь снабжала металлом, на Неве делали паровозы, в Мытищах – вагоны. Россия переставала зависеть от Европы и могла сама развивать свой железнодорожный транспорт.

Витте поддерживал идею. По его инициативе Мамонтов получил престижное звание мануфактур-советника, он же выхлопотал для Саввы орден Владимира четвертой степени. Заводам требовалась модернизация, для этого нужны были свободные средства. Нетерпеливый Мамонтов брал деньги из других своих проектов, прежде всего из кассы Ярославской дороги. Их не хватало. При поддержке Витте Мамонтов добился государственной концессии на строительство новой железнодорожной магистрали Петербург – Вологда – Вятка. Подряд на ее строительство подтвержден правительственным указом. В расчете на новые оборотные средства в августе 1898 года Мамонтов, опять по рекомендации Витте, обращается в Петербургский международный коммерческий банк за ссудой, в обеспечение дав бумаги контрольного пакета акций Ярославской дороги. Однако через некоторое время цена заложенных акций на бирже неожиданно упала, а разницу по договору должен был покрыть заемщик. Средств у Мамонтова не оказалось. Тогда президент банка, молодой (ему было чуть за тридцать) перспективный финансист из Германии Адольф Ротштейн принял решение в одностороннем порядке расторгнуть все сделки с клиентом: закрыть кредит и потребовать безотлагательного возвращения ссуды. Вероятно, Мамонтов был совершенно уверен, что перед ним будут соблюдены все обязательства по обещанной государственной концессии и он вот-вот получит средства от государства, но здесь его ждал последний удар: правительство неожиданно отозвало концессию на строительство дороги Петербург – Вятка. Мышеловка захлопнулась.

Пал ли Савва Иванович жертвой самонадеянности, была ли вся эта история стечением обстоятельств или спланированной «охотой на Мамонта», неизвестно. Загадочна и роль Витте. Был ли он организатором или тайная операция была спланирована как раз против него министром юстиции Николаем Муравьевым с помощью Ротштейна, а Савва Иванович «попал под раздачу» как близкий Витте человек? Однозначного ответа нет по сей день.

Посаженный в тюрьму Мамонтов был лишен возможности спасти положение. Через пять месяцев, когда его выпустили под домашний арест (за него публично просили многие деятели культуры, а рисовавший в тот момент портрет императора Серов лично говорил с Николаем), изменить что-либо было уже невозможно. За судом следила вся страна. Защитником выступал знаменитый адвокат Федор Плевако, и процесс стал его настоящим триумфом. Он доказал, что никакой корысти Савва Иванович не имел, а факта присвоения чужих денег не было. Присяжными Мамонтов был оправдан, присутствующие в зале суда стоя аплодировали их вердикту.

Дело было передано в гражданское судопроизводство, а Савву Ивановича признали несостоятельным должником. Он был разорен, но не сломлен. Пришлось продать московский особняк, картины, все акции и предприятия. Савва продолжал творить в бизнесе и искусстве, но возможностей у него было гораздо меньше, а соответственно, и размах его предприятий стал куда скромнее. Хорошо еще, что Абрамцево было записано на супругу. После суда Савва Иванович и Елизавета Григорьевна, не оформившие официального развода, стали жить отдельно. Мамонтов поселился в усадьбе за Бутырской тюрьмой. В этот бревенчатый дом он перевез из Абрамцева гончарную мастерскую, ставшую хозяйственным предприятием. На нем работали по найму полтора десятка человек, которые изготавливали и снабжали всю Москву – на заказ или на продажу небольшими партиями – облицовочными плитками, печными изразцами, посудными формами, мелкой бытовой пластикой. С художественной частью помогали Коровин и Врубель. Большинство московских домов в стиле модерн украшены его изделиями. Нужно «приучить глаз народа к красивому на вокзалах, в храмах, на улицах», – говорил Савва Иванович. Из старых друзей Савву Ивановича навещали Поленов, Серов, Васнецов.

В последние годы рядом с Мамонтовым находилась учительница из Торжка Евгения Решетилова – подруга родной сестры Татьяны Любатович. Родственники Саввы Ивановича, негативно воспринимавшие какие бы то ни было упоминания о Любатович, спокойно отреагировали на появление новой спутницы жизни Мамонтова, которая была моложе его на тридцать восемь лет. В конце 1907 года от воспаления легких скончалась дочь Мамонтовых – Вера. Вскоре умерла Елизавета Григорьевна. В 1915-м ушел из жизни сын Мамонтовых – Сергей Саввич. Сам Савва Иванович, простудившись зимой 1918 года, уже не смог подняться. Смерть наступила в марте того же года. Похороны были скромными, гроб с телом мецената перевезли из Москвы в Абрамцево. В газетных некрологах Мамонтова называли «московским Медичи», «Саввой оперным», «последним из могикан».

Он тихо умер в своем доме и был похоронен в любимом Абрамцево. Мамонтов ушел вместе с эпохой, для величия которой он сделал очень многое. В новой жизни места для него точно не было.



С.В. РАХМАНИНОВ: «Мамонтов был большой человек и оказал большое влияние на русское оперное искусство. В некотором отношении влияние Мамонтова на оперу было подобно влиянию Станиславского на драму. И хотя Савва Великолепный заявлял: «Опера – не концерт в костюмах на фоне декораций. Придет время, оно не за горами, когда театр, по крайней мере, драматический, станет храмом для большинства народа».

В.М. ВАСНЕЦОВ: «Он не был ни художником, ни поэтом, ни музыкантом, но сам по себе он создавал вокруг себя такую атмосферу, которая притягивала нас всех как магнит, вызывая неудержимое желание становиться навсегда пленником искусства».

К.С. СТАНИСЛАВСКИЙ: «Он был прекрасным образцом чисто русской творческой натуры», и «всем, что делал Савва Иванович, тайно руководило искусство… Превосходная фигура одного из строителей русской культурной жизни, совершенно исключительная по таланту, разносторонности, энергии и широте размаха. Я говорю об известном меценате Савве Ивановиче Мамонтове, который был одновременно и певцом, и оперным артистом, и режиссером, и драматургом, и создателем русской частной оперы, и меценатом в живописи, вроде Третьякова, и строителем многих русских железнодорожных линий»…

…Ему приходилось быть совсем иным на людях в качестве директора тогда еще Ярославской, а не Архангельской ж/д. После второго звонка, окруженный инженерами, разными чинами службы, точно император, окруженный свитой, Савва Иванович шел по перрону; властный, строгий, он выслушивал доклады, не смотря на говорившего, принимал прошения, читал их, передавал кому-то и шел дальше твердой походкой, как всегда красивый, значительный, но совсем другой, чем у себя дома в кругу артистов. Раскланиваясь направо и налево, то снисходительно, то строго, он искал кого-то глазами по окнам вагонов, а встретив, кого искал, он говорил ему деловым тоном: «Садитесь ко мне, у меня есть дело». Обыкновенно до отхода поезда Савва Иванович стоял у окна все с тем же официальным лицом, отдавая последние распоряжения, дослушивая забытые доклады. Прощальные поклоны, подобострастные приветствия в ответ – и поезд трогался. Савва Иванович быстро затворял дверь купе, снимал свою шляпу и пальто и сразу преображался… «Я очень рад тебя видеть, – говорил он с нежностью, глядя пристально на вагонного гостя своими молодыми лучезарными глазами. – Я наврал, ты понял, конечно. Никакого дела у меня нет, но я знаю, что тебе надо поговорить со мной. Мы любим одно… и это самое важное в жизни, а это…» – И он махнул в сторону окна с каким-то отчаянием, точно конфузясь за ту роль, которую ему приходится играть там, на перроне вокзала, среди чинов службы.

М.М. АНТОКОЛЬСКИЙ:
«Твой дом, как и сердце Твое, был открыт для всех нас.
И мы тянулись туда, как растение к теплу.
Не Твое богатство манило нас... а то,
что в Твоем доме мы, художники,
чувствовали себя объединенными,
отогретыми, бодрыми духом...»

М.А. ВРУБЕЛЬ: «Сейчас я опять в Абрамцеве, и опять меня обдает, нет, не обдает, а слышится мне та интимная национальная нотка, которую мне так хочется поймать на холсте и в орнаменте. Это музыка цельного человека, не расчлененного отвлечениями упорядоченного, дифференцированного и бледного Запада. Абрамцевская среда художников, около которых я рос и развивался, блестела звездами первой величины. Учился я на природе и у природы, а помогали мне в этом, вечная им за то благодарность, и сверстники Виктора во главе с ним, и мои сверстники, и особенно Василий Дмитриевич Поленов».

А.Я. ГОЛОВИН: «Человек состоятельный, он часто приходил на помощь неимущим артистам и умел это сделать вовремя. Но не только материальную поддержку оказывал Мамонтов – он обладал умением окрылять людей...»

К. КОРОВИН: «Частная опера Мамонтова в Москве открылась в Газетном переулке в небольшом театре. Савва Иванович Мамонтов обожал итальянскую оперу. Первые артисты, которые пели у него, были итальянцы: Падилла, Франческо и Антонио д?Андраде. Они скоро сделались любимцами Москвы. Но Москва враждебно встретила оперу Мамонтова. Солидное деловое купечество говорило, что держать театр председателю железной дороги как-то не идет. С.И. Мамонтов поручил И.И. Левитану исполнение декораций к опере «Жизнь за царя». А мне – «Аиду» и потом «Снегурочку» Римского-Корсакова. Я работал совместно с В.М. Васнецовым, который сделал прекрасные четыре эскиза декораций для «Снегурочки», а я исполнил остальные по своим эскизам. Театр Мамонтова и декоративные работы для опер дали мне возможность заниматься личной живописью, хотя театр много отнимал времени. В то же время я имел возможность писать с натуры, не подчиняясь времени и никаким влияниям. Работал так, как мне хотелось, в поисках своих достижений в живописи. Я был меценатом сам себе. Сначала я выставлял на Передвижных выставках, а потом встретил в Петербурге С.П. Дягилева, который нашел меня. Я увидел, Дягилев восторженно любит живопись и театр. И тут же затеяли с ним издать журнал «Мир искусства». Я рисовал первую обложку для журнала и сделал несколько рисунков красками. Из многих заработанных денег я дал Дягилеву 5000 для издания журнала. Еще выпросил у Саввы Ивановича 12 000 рублей и познакомил Дягилева с Мамонтовым. Журнал Дягилева был встречен очень враждебно. Он сделал какую-то революцию в искусстве. Но журнал шел нарасхват».

С. МАМОНТОВ: «Меня спрашивает Витте, зачем я театр-оперу держу, это несерьезно. «Это серьезнее железных дорог, – ответил я. – Искусство это – не одно развлечение только и увеселение». Если б вы знали, как он смотрел на меня, как будто на человека из Суконной слободы. И сказал откровенно, что в искусстве он ничего не понимает. По его мнению, это только увеселение. Не странно ли это, – говорил Мамонтов. – А ведь умный человек».

В.Д. ПОЛЕНОВ: «Савва Мамонтов не был в специальном смысле художник, а была в нем какая-то электрическая струя, зажигающая энергию окружающих. Бог дал ему талант возбуждать творчество других…»

[Сам Мамонтов писал] (кстати, из тюрьмы, куда он попал по ложному обвинению завистливых конкурентов-инородцев): «Что бы там ни было, но то чистое, святое, что мы видели и видим в искусстве, дает нам такую связь, которая может быть нарушена только смертью». Его же слова: «Надо приучать глаз народа к красивому – на вокзалах, в храмах, на улицах.

В.М. ДОРОШЕВИЧ: «Это тот самый Мамонтов, которого разорили, которого держали в «Каменщиках», которого судили. Оправдали. А на следующий день к которому многие из его присяжных явились с визитом: засвидетельствовать свое почтение подсудимому. Я помню этот суд. Было тяжко. Было лето, и была духота. Недели две с лишним сидели мы в Митрофаньевском зале. Звон кремлевских колоколов прерывал заседание. Мешал. Словно не давал совершиться этому суду...»



Георгий ОЛТАРЖЕВСКИЙ

https://sovross.ru/articles/2184/53998


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Чт окт 28, 2021 8:41 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Неистовый Вацлав

Будущий революционер Воровский Вацлав Вацлавович родился 27 октября 1871 года в Москве. Он был выходцем из обрусевшей семьи поляков-дворян. Мальчик рано остался без отца. Как и многие поляки, он получил начальное образование в школе при церкви. Уже в подростковом возрасте у него проявились задатки революционера. Ученик писал стихи, в которых критиковал царское правительство, и участвовал в нелегальных сходках ровесников.

В 1890 году Воровский Вацлав Вацлавович поступил в Московский университет, однако уже через год решил продолжить образование в Императорском московском техническом училище. Студент принимал участие в деятельности польских национальных кружков. Именно национальный вопрос подтолкнул молодого человека связать свою жизнь с революционерами. Его учеба в училище оборвалась ровно посередине, когда в 1894 году радикального студента выслали в Вологду из-за приближавшейся коронации Николая II и связанных с нею в Москве торжеств.

Образование Воровский все-таки получил. В 1897 году он закончил училище, а уже через два года его арестовали и отправили в ссылку в Вятскую губернию. Отбыв положенный срок, Воровский решил эмигрировать. Для революционера это решение было самым логичным. Все лидеры крайних левых партий в то время жили в Западной Европе, ожидая социального взрыва у себя на родине. Воровский обосновался в Женеве. Там он присоединился к большевикам.

В партии местом работы Вацлава стала газета «Искра». Он был одним из самых активных и плодовитых ее сотрудников. Успехи в публицистике сделали Воровского заметной фигурой среди большевиков. В 1903 году он получил ответственное партийное задание – организовать подпольную работу в Одессе. Эмигрант прибыл туда нелегально. В городе увеличенным тиражом стала выходить газета «Искра». Революционеры целились в правильном направлении. В многонациональной и кипучей Одессе была хорошая среда для роста недовольства. Благодаря своей этнической принадлежности Воровский Вацлав Вацлавович эффективно выполнял еще одну функцию, являясь человеком, осуществлявшим связь между левыми польскими организациями и большевиками.

Когда в 1905 году началась первая российская революция, он перебрался в Санкт-Петербург. В столице Воровский опять проявил себя в качестве эффективного организатора. Он закупал оружие для боевых отрядов, сражавшихся с правительственными войсками в самые напряженные дни кризиса.

Когда Ленин ехал обратно в Россию после многолетнего отсутствия на родине, он решил сделать Воровского членом Заграничного бюро Центрального комитета партии. Эта организация базировалась в Стокгольме. Она должна была налаживать связи с иностранными сторонниками и содержать часть кассы партии. Помимо Воровского, в это бюро вошли и другие большевики-революционеры – Яков Ганецкий и Карл Радек. Для большевика это был важнейший опыт, который повлиял на весь его дальнейший партийный и жизненный путь. Он еще не был дипломатом, но исполнял многие схожие функции.

Работа Воровского в Стокгольме оказалась ненапрасной. Когда в октябре 1917 года его партия пришла к власти в России, он был назначен ее полномочным представителем в Скандинавии. Однако задержаться в Швеции революционеру удалось ненадолго. В марте 1918 года Советская Россия подписала мир с Германией. После этого Антанта расторгла дипломатические отношения с Советской Россией и начала ее международную блокаду. Под удар попал и Воровский. Биография этого человека представляет собой пример постоянно перемещающегося исполнителя партийных поручений. Вот и теперь ему пришлось покинуть Швецию, чтобы не оказаться арестованным.

Именно он ведет полулегальные переговоры со шведскими промышленниками. В 1919 году шведское правительство, под давлением Антанты, закрывает советское полпредство. Воровский начинает выполнять различные задания НКИД по всей Европе. Самые яркие его заслуги в этот период – мирный договор с Эстонией, аккумуляция крупных сумм на личных счетах в иностранных банках для поддержания нашей нелегальной агентуры и деятельности полномочных представительств в Европе.

Во время Гражданской войны Воровский оставался в России. Он вновь занялся знакомым издательским делом, заняв должность главы Государственного издательства. Его способности и таланты вновь понадобились Ленину, когда большевики стали делать первые шаги по выходу из международной изоляции. В 1921 году у Советской России появился полпред в Италии. Им стал Вацлав Воровский.

Памятник одному из первых советских дипломатов стоит у бывшего здания Народного комиссариата иностранных дел. И это неудивительно. Воровский стал ярким представителем когорты первых советских дипломатов. Должность полпреда в Италии была важна еще и потому, что в 1922 году в Генуе прошла знаменитая конференция с участием делегатов РСФСР и стран Антанты. Главой представительства был назначен Георгий Чичерин, который заменил заболевшего и оставшегося в России Ленина. Вацлав Воровский был его правой рукой.

На Генуэзской конференции были установлены первые экономические связи между РСФСР (СССР еще не был образован) и странами Европы. К тому моменту стало ясно, что большевики выиграли Гражданскую войну. Теперь правительствам стран Антанты не оставалось ничего, кроме как договариваться с новыми кремлевскими обитателями. Воровский на конференции был одним из самых заметных советских дипломатов. Благодаря его стараниям (и стараниям других членов делегации) советскому правительству удалось достичь долгожданной дипломатической победы.

В Риме Воровский не только проводит торговые сделки, но и полулегально выполняет дипломатические функции. Именно он наладил контакт Ватикана с нами и помог организовать помощь папы нашим голодающим. Именно Воровскому было поручено организовать прием и размещение нашей делегации в Генуе, где «дипломатическая гвардия» большевиков впервые дала открытый бой объединенным антисоветским силам Европы и мира.

На Генуэзской и последовавшей Гаагской конференциях у стран Антанты не получилось навязать Республике Советов свои условия. Мало того, молодое Советское государство заключило ряд договоров с другими странами и де-факто вышло на международную арену.

Одним из нерешенных вопросов после двух конференций был вопрос проливов. Турцию мордовали как могли. Страны Антанты настаивали на передаче контроля над проливами Верховному совету Антанты, уничтожении всех военных укреплений и фортов в проливах и беспрепятственном прохождении проливов любыми гражданскими судами и военными судами союзников. Такая перспектива нас пугала не меньше турок, а то и больше.

Вопрос попытались решить без России. 23 сентября 1922 года английское радио передало сообщение об установлении блокады Босфора и Дарданелл. Советское правительство немедленно ответило жесткой нотой правительствам Англии, Франции, Италии, а также Югославии, Болгарии, Румынии, Греции и Египта: «Свобода проливов необходима прежде всего черноморским державам, России с ее союзниками и Турции, как охватывающим большую часть черноморского побережья», «Для решения судьбы проливов необходимо созвать конференцию всех заинтересованных держав, и в первую очередь черноморских государств». Немцы ретранслировали, японцы удивились, чего это без них решают, США подняли брови, и Антанте пришлось созывать конференцию с участием всех заинтересованных держав.

Конференция собралась 20 ноября 1922 года в Лозанне и официально называлась Международной конференцией по Ближнему Востоку. Советскую делегацию возглавил Вацлав Воровский, а турецкую Исмет Инёню.

Как только турки стали колебаться, англичане внесли «окончательный» проект соглашения, предусматривавший открытие проливов и Черного моря для иностранных военных судов, и заявили о намерении заключить соответствующий договор вопреки возражениям советской стороны и без ее подписи.

Воровский заявил протест и убедил то же сделать турок. Тогда Керзон предпринял следующий ход. Для «уточнения деталей и редактирования» проект был передан в комиссию экспертов без участия России; содержание документа держалось от нее в секрете. Когда же, узнав его, делегация Советской России решительно этот проект отвергла, Керзон и другие вслед за ним объявили, что конференция «прервана». После чего все разъехались. Конференция возобновилась в 20-х числах апреля. Россию представляли Воровский и его 19-летний секретарь Аренс и Дивильковский.

Молодой России сразу предъявили условие, что участвовать в дальнейшей работе конференции она сможет только при условии предварительного согласия с текстом конвенции о проливах, выработанным экспертной комиссией во время перерыва. Воровский отказался что-либо признавать и выразил протест. В ответ ему было объявлено, что признание конвенции – непременное условие допуска к конференции. Нет признания – нет допуска, а значит, и дипломатической защиты. Правительство Швейцарии сразу умыло руки, заявив, что раз у советской делегации нет допуска, то оно снимает с себя всякую ответственность за ее охрану и просит делегацию покинуть страну в кратчайшие сроки. Воровский решил остаться и начал давать интервью газетам, взывать к справедливости.

Почти сразу по Лозанне поползли слухи, что будет покушение на советских делегатов. Неизвестные стали регулярно забрасывать камнями окна в гостинице «Савой», где остановился Воровский со своими спутниками. Знакомые евреи передали записку, что два боевика получили задание на их устранение. Воровский запросил Центр о своих дальнейших действиях. В ночь на 10 мая пришла телеграмма из НКИД – «немедленная эвакуация!». Но было уже поздно.





В Европе существовала организация обиженных советской властью офицеров «Всеобщий союз бывших русских воинов», во главе которой стоял Врангель. Организация давно вынашивала планы убить кого-нибудь из видных большевиков. В России теракты проваливались – работала ЧК. В Генуе тоже не получилось.

В Швейцарии отделение «Союза» возглавлял Аркадий Полунин, в молодости агент сыскной полиции в Санкт-Петербурге, а позднее – офицер контрразведки при штабах генералов Алексеева и Деникина.

Полунину была перечислена крупная сумма денег и послан приказ в кратчайшие сроки найти исполнителя. За исполнителем дело не стало. В Швейцарии проживал Морис Морисович Конради, русский офицер швейцарского происхождения...

В 1914 году Конради пошел добровольцем на фронт, где получил несколько ранений и контузию в голову. В Гражданскую войну примкнул к Дроздовскому и отличился безжалостностью. Одним из последних покинул в 1920-м Крым. Жить решил на исторической родине – в Швейцарии. На месте разыскал еще несколько офицеров швейцарского происхождения, с которыми предавался ностальгии по утраченному и ненависти к большевикам.

Полунин начинает подогревать Конради деньгами. Тот покупает приличный костюм и начинает ходить по ресторанам.

7 мая Полунин лично приезжает в Лозанну, где следит за Воровским. Выясняет, что ходит он без охраны, а обедает в ресторане гостиницы «Сесиль».

10 мая, прямо с утра, Конради пьянствует в привокзальном ресторане, откуда его пинками выгоняет Полунин на задание. В 20.45 в ресторан приходят Воровский, Аренс и Дивильковский.

Конради ловит за пуговицу метрдотеля и спрашивает, на каком языке разговаривают те три господина? «На русском», – отвечает метрдотель, и тогда Конради громко объявляет: «Не люблю славян!» Затем резко поднимается из своего кресла, какую-то секунду колеблется, смотрит в темное окно, а затем подходит со спины к Воровскому и стреляет ему в затылок над правым ухом. При этом выкрикивает: «Вот вам, коммунисты!»

Аренс схватил стол бросился с ним на стрелка. Конради выпустил в него три пули. Аренс упал. Конради навел на него пистолет, чтоб добить, но тут Дивильковский бросился на него с кулаками. Конради оттолкнул мальчишку и прострелил ему ногу... Полиция и скорая ехали почти час. Воровский умер на месте, Аренс и Дивильковский потеряли много крови, но выжили.

А дальше был суд. Конради на первом допросе слил Полунина, и их судили вместе. Вот только пострадавшую сторону никто не представлял, а нанятый Врангелем адвокат превратил процесс в агитацию против коммунизма. В результате суд обоих оправдал. Россия после этого разорвала всякие отношения со Швейцарией. Восстановились они только после Второй мировой войны.



Источник: histrf.ru

https://sovross.ru/articles/2190/54250


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Ср ноя 10, 2021 9:55 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Летописец стального времени

Газета №123 (31183) 11 ноября 2021 года
4 полоса
Автор: Любовь ЯРМОШ, соб. корр. «Правды».

К 130-летию со дня рождения Дмитрия Андреевича Фурманова

В фильме «Мятеж», снятом Семёном Тимошенко по одноимённому роману Дмитрия Фурманова (студия «Совкино», Ленинград, 1928 год), есть кадр: Фурманов и его товарищи, захваченные мятежниками, сидят в тюрьме. Их ожидает расстрел. Жить осталось считанные минуты. Фурманов лихорадочно спешит занести в свою записную книжку последние события. От нажима ломается карандаш. Запись прерывается…

Этот кадр — не вымысел. В архивах Дмитрия Фурманова сохранились та самая записная книжка и страницы, которые своим твёрдым почерком заполнял Дмитрий в ожидании смерти. И в середине страницы, там, где сломался карандаш, идёт прерывистая черта.

Тогда смерть была предотвращена. Фурманов вновь отточил свой карандаш и сумел на материалах собственных записных книжек и походных тетрадей создать романы «Чапаев» и «Мятеж».

«Вихри враждебные…»

Дмитрий Андреевич Фурманов родился в 1891 году, в день, ставший затем легендарным в истории человечества, — 7 ноября. Случилось это в селе Середа Костромской губернии (теперь город Фурманов Ивановской области). Его отец, Андрей Семёнович, происходил из крестьян Ярославской губернии; мать Евдокия Васильевна была дочерью сапожника из Владимира.

«Я своё раннее детство помню в жалких обрывках: годов до восьми. А тут пристрастился читать. И с тех пор читал много, горячим запоем (...). Ученье: городское шестиклассное в Иваново-Вознесенске, там же Торговая школа, потом на Волге, в Кинешме, за три года окончил пятый, шестой, седьмой классы реального», — писал Дмитрий Фурманов в «Автобиографии».

12 (25) мая 1905 года в Иваново-Вознесенске началась всеобщая забастовка ткачей. Руководили ею большевики-революционеры Ф.А. Афанасьев, М.В. Фрунзе, А.С. Бубнов, Н.И. Подвойский и другие. Ученику местного шестиклассного училища Мите Фурманову в то время шёл четырнадцатый год. Вместе с товарищами он пробирался на знаменитые собрания у реки Талки, где заслушивался революционными речами. «Пламенные настроения, при малой политической школе, толкнули быть сначала максималистом, дальше анархистом, и, казалось, новый желанный мир можно было построить при помощи бомб, безвластья, добровольчества всех и во всём», — писал потом Фурманов. Спустя 20 лет воспоминания о тех событиях он запечатлел в публицистических очерках. Забастовку иваново-вознесенских текстильщиков Дмитрий Фурманов блестяще представил в рассказе «Талка». Вот он — капитализм всех времён и народов: «Первые выходили — бакулинские ткачи. Шершавой и шумной толпой выхлестнули они из корпусных коридоров на фабричный двор. (...). У ворот, под стеной, оскалившись злобой, в строгой готовности вздрагивали астраханские казаки. На кучку железных обрезков, стружья, укомканной грязи выскочила хрупкая тощая фигурка рабочего. И вдруг зашуршало по рядам: «Дунаев... Дунаев... Евлампий Дунаев…»

— Товарищи! Мы бросили работу, мы вышли на волю — зачем? Затем, чтобы крикнуть этим псам, — он дёрнул пальцем за каменный корпус, — крикнуть, что дальше так жить и работать нельзя! Верно али нет?

И казалось — подпрыгнул каменный двор от страшного вскрика толпы, а стены медленно, жутко покачнулись.

— Но не будет успеха, товарищи, — покрыл Дунаев утихавшие голоса, — не будет успеха, ежели мы в одиночку. Всем рабочим горькая жизнь одна, вместе с нами пойдут все фабрики, все заодно, — так али нет?

И снова крякнул в мгновенной встряске каменный двор. (...). Дунаеву первому поручил говорить партийный комитет. Комитет заседал накануне в лесу, ночью, — там и решили утром подымать забастовку. Теперь комитет большевиков на площади сомкнулся в центре, где выступал Евлампий, — одного за другим выпускал своих ораторов. Партийные ораторы перемежались рабочими, что стояли ближе: всяк говорил только одно, всяк своим гневом, словно расплавленным свинцом, оплескивал гигантскую дрожащую толпу (...).

— Хлеба, хлеба! Работы и хлеба!

И в острую голодуху, в неисходную нужду большевики вгоняли стальные клинья.

— Товарищи, голод — голодом, нищета — нищетой, надо бороться за надбавку оклада, за восьмичасовой день, но это не всё... Не всё это, товарищи! Выходя на забастовку, обрекая себя на долгие, может быть, страдания, мы заявляем сразу обо всём, что думаем, чего добиваемся, за что боролись и станем бороться до конца: учредительное собрание! Свобода слова! Свобода собраний! Печати!.. Без этого некрепки, недостаточны все наши завоевания, сегодня мы отвоевали, а назавтра отымут вновь... Так ли, товарищи?..

В те исторические дни на Талке совершилось великое дело: каждая фабрика выбрала своих представителей, те представители образовали первый в России Совет рабочих депутатов».

Забастовка иваново-вознесенских ткачей продолжалась 72 дня, затем была кроваво подавлена жандармскими пулями и казацкими шашками. Но во многих городах России стали созываться Советы рабочих депутатов по примеру первого Иваново-Вознесенского Совета.

Власть вынужденно пошла на уступки. В октябре 1905 года царь Николай II подписал «Манифест», в котором утвердил общественные свободы: неприкосновенность личности, свобода слова, собраний, союзов, созыв Государственной Думы с предоставлением ей законодательных прав.

«Кто-то неведомый скажет и расскажет, как над городами российскими, над полями сермяжными выплыл царский дар: «Конституция. Манифест семнадцатого октября».

Вот откуда и пенная радость города, вот почему и в хмурь, и в ветреную непогодь, перекликаясь победными песнями, сомкнулось к клубу людское множество», — пишет Дмитрий Фурманов в рассказе «Как убили отца». Под именем Отца рабочий люд Иваново-Вознесенска почитал старого рабочего-большевика Фёдора Афанасьевича Афанасьева. «У Отца на груди — и у множества — красные ленточки, вшиты в самое сердце».

Но «звонкие побрякушки царских обетов не обманули чуткий слух большевиков» — к митингующим иваново-вознесенским рабочим уже катилось «смутное пятно чёрной сотни». Позади его «вздрагивала казацкая конница».

Фёдор Афанасьев и ещё один участник митинга пошли с черносотенцами на переговоры. Те сбили их на землю и «со зверьим рёвом заплясали над телами. (...). Видно, как поднял окровавленную голову Отец, но его сбили наземь и снова бешено замолотили глухими тупыми ударами».

Товарищи тайно похоронили убитого черносотенцами и казаками Фёдора Афанасьевича Афанасьева. «Голову Отца обернули в красное знамя, оправили чёрный отцовский пиджачок — с него не вытравишь кровавые следы!»

Главный вывод, который делает в этом рассказе Дмитрий Фурманов, заключён в выступлении большевика Михаила Фрунзе: «Не верьте, не верьте, не верьте царю… Это только ловушка. Рабочие должны продолжать борьбу…»

«За власть Советов!»

В 1912 году Дмитрий поступил в Московский университет на историко-филологический факультет (словесное отделение). Жизнь молодого человека в столице была наполнена напряжённой внутренней работой. Мечтая «сделаться писателем», он в то же время приходит к выводу: «Жажда борьбы — самая ценная струна в жизни». Своё мировоззрение тех лет писатель позже определит как «потенциально-революционное».

«Закончил по филологическому факультету в 1915 году, но не успел сдать государственные экзамены — братом милосердия с поездами и летучками Земсоюза гонял на Турецкий фронт, по Кавказу, к Персии, в Сибирь, на Западный фронт под Двинск, на Юго-Западный, на Сарны-Чарторийск. В половине 1916 года приехал в Иваново-Вознесенск и вместе с близким другом по студенчеству, Михаилом Черновым, работал преподавателем на рабочих курсах». (Д. Фурманов «Автобиография»).

Затем «ударила революция 1917 года».

«Незабываемые дни» — так Фурманов назовёт свой очерк о событиях Великого Октября в Иваново-Вознесенске. Он находился тогда в самой гуще событий: «жизнь толкнула работать в Совете рабочих депутатов».

«Мы приходим на митинги, многотысячные митинги ткачей, которые собираются по фабричным дворам. Пролетарская Россия готовится к бою… Готовы ли вы, ткачи?

— Мы всегда готовы…

Иваново-вознесенские железнодорожники (...) неизменно были с рабоче-солдатским Советом, имели в нём своих представителей. Выбивались из сил, чинили паровозы, справляли маршрутные поезда, гнали их за хлебом.

В городе стоял 199-й запасной полк. В нём 11-я, 12-я, 14-я роты, а обучена из них и готова одна лишь 11-я. Ну что же: и одна рота при случае сделает немалое дело.

— Мы надеемся на ваше оружие, товарищи, оно, может быть, скоро понадобится — отстаивать Советскую власть.

— Да здравствуют Советы! — провозгласил кто-то в установившейся на миг тишине. Солдаты были с нами...

25-го (октября. — Л.Я.). на 6 часов вечера назначено заседание Совета. (...). Чуть помню себя: ворвался в зал, оборвал говоривших, — встала мёртвая тишина — и, чётко скандируя слова, бросил в толпу делегатов:

— Товарищи, Временное правительство свергнуто!..

Через мгновение зал стонал. Кричали кому что вздумается: кто проклятия, кто приветствия, жали руки, вскакивали на лавки, а иные зачем-то аплодировали, топали ногами, били палками о скамьи и стены, зычно ревели: «Товарищи!.. товарищи!.. товарищи!..» Кто-то выкликнул:

— «Интернационал»!

И из хаоса вдруг родились, окрепли и помчались звуки священного гимна:

Вставай, проклятьем

заклеймённый,

Весь мир голодных и рабов!..

Мы не только пели — мы видели перед собой, наяву, как поднялись, идут, колышутся рабочие рати на этот смертный последний бой… Да, это поднялись рабочие рати. Рабочие победили. Рабочие взяли власть. Враг разбит — повержена «свора псов и палачей». Как оглянешься назад — дух захватывает от величественного пути, который открыли незабываемые Октябрьские дни».

«Боевые лошади уносили нас…»

Июль 1918 года ознаменовался для Дмитрия Фурманова вступлением в ряды РКП (б). «В этом моём повороте огромную роль сыграл Фрунзе, — писал он в «Автобиографии», — беседы с ним расколотили последние остатки анархических иллюзий».

В начале 1919 года Фурманов с отрядом иваново-вознесенских рабочих отправился на Восточный фронт, где вскоре его назначили комиссаром 25-й стрелковой дивизии, во главе которой стоял легендарный герой Гражданской войны Василий Иванович Чапаев.

Дмитрий Фурманов был коммунистом и бойцом, а стал ещё политработником и публицистом. В годы Гражданской войны он опубликовал свыше ста ярких статей и очерков на страницах партийно-советской и армейской прессы: в газетах «Рабочий край» (Иваново), «Коммуна» (Самара), «Семиреченская правда», «Красное знамя» (Краснодар), «Известия» (Москва). Печатался он и в газете «Правда».

Фурманов много лет вёл дневники — в перерывах между боями, на коне, в тюрьме, захваченный мятежниками, в ожидании расстрела — всюду. Потом из огромных запасов наблюдений активного бойца он отбирал главное и закладывал в основу своих произведений.

На вопрос, что является необходимым для творчества, Дмитрий Фурманов отвечал: «И чтение, и общественная работа — вдумчивая, наблюдательная, ежесекундная, и за всем этим самоорганизованность, умение забывать (на время) ненужное и сосредотачиваться на главном».

В литературу Дмитрий Фурманов пришёл с огневых позиций Гражданской войны. Комиссар, друг и соратник командующего 25-й дивизией Василия Ивановича Чапаева, один из руководителей Чапаевской дивизии, он решил написать книгу об их горячей боевой жизни.

Перечитал свой дневник, записные книжки: богатейший материал, огромные россыпи тем, наблюдений, образов. Он записывал всё — обстановку боя, запечатлевшийся пейзаж, разговор с товарищем, оригинальную деталь.

Из дневника Д. Фурманова: «Всё ли можно писать? Писать надо то, что служит непременно, прямо или косвенно, движению вперёд. Для фарфоровых ваз есть фарфоровое время, а не стальное».

Он листает страницы своего дневника, видит, как росла Чапаевская дивизия, закалялась в боях и становилась дисциплинированной красноармейской частью.

И всё же ему кажутся недостаточными его записи участника и очевидца. Он достаёт комплекты газет, архивные материалы: хочет ясно представить себе всю эпоху в целом, чтобы не ошибиться и не измельчить темы. Он готовится к своей книге, как к решительному сражению: «Встаю — думаю про Чапаева, ложусь — всё о нём же, сижу, хожу, лежу, — каждую минуту, если не занят срочным, другим — только про него, только про него».

Образ главного героя — Василия Ивановича Чапаева — больше всего волнует писателя. Он вспоминает встречи с ним, свои стычки с Чапаевым, примирения и крепкую, волнующую дружбу. Ему хочется вылепить фигуру комдива во всей её яркости. Фурманов стремится дать абсолютно реального человека, показать его главные черты, изобразить своего героя в движении, росте. И в то же время фурмановский Чапаев не лишён романтики, автор допускает художественный вымысел. Именно в сочетании реализма и романтики — сила этого образа.

В 1923 году «Чапаев» вышел в свет. О нём заговорили. Спорили о том, к какому жанру отнести данное произведение. Говорили о недоделках многих картин. Некоторые литературные «гурманы» отказывались считать книгу художественной литературой.

Но читатель сразу же её принял. Это было первое художественное произведение, реально, правдиво и убедительно отобразившее Гражданскую войну. Фурманов сумел передать глубокие процессы, происходившие в армии. Писатель-большевик показал, как шёл сложный процесс роста политической сознательности, как завоёвывалась дисциплина, идейно крепли день ото дня и сама Рабоче-Крестьянская Красная Армия, и её боевое руководство.

Дмитрий Фурманов любил своих героев: он сам был одним из них, знал всё до мельчайших деталей. Именно поэтому он смог рассказать волнующую правду жизни, создать произведение, вошедшее в постоянный боевой арсенал пролетарского художественного слова.

После того как Д. Фурманова отозвали из Чапаевской дивизии, он стал начальником Полит-управления Туркестанского фронта, уполномоченным Реввоенсовета Туркфронта в Семиречье (Средняя Азия). В дни контрреволюционного мятежа в городе Верном (впоследствии — Алма-Ата) Дмитрий Фурманов оказался один перед пятитысячной враждебно настроенной толпой. Благодаря своему мужеству, выдержке и блестящему владению словом он сумел отрезвить заблуждавшуюся часть мятежников, отколоть их от вожаков — врагов Советской власти. Эти события описаны в его книге «Мятеж», выпущенной «Госиздатом» в 1925 году.

На Кубани, вместе с другим героем Гражданской войны Епифаном Иовичем Ковтюхом, Дмитрий Фурманов возглавил десант, высадившийся в тылу войск Врангеля.

С такой исключительно рискованной задачей Ковтюх и Фурманов справились блестяще и обеспечили разгром врангелевских войск на Кубани.

За эту военную операцию, описанную затем в повести «Красный десант», Дмитрий Фурманов был награждён орденом Боевого Красного Знамени. Одноимённый фильм по его роману «Мятеж», как уже отмечалось, снял в 1928 году режиссёр Семён Тимошенко. А вот знаменитая лента «Чапаев», столь любимая советскими мальчишками довоенной поры, вышла на экраны только в 1934-м. Её создали Георгий и Сергей Васильевы по сценарию жены Дмитрия Фурманова Анны. Роль В. И. Чапаева в картине исполнил Борис Бабочкин, роль комиссара Д.А. Фурманова — актёр Борис Блинов.

Иосиф Виссарионович Сталин назвал фильм «Чапаев» образцом и примером для всего советского киноискусства.

«Чапаев» завоевал большое количество отечественных и зарубежных кинематографических наград. Среди них — Первая премия «Серебряный кубок» 1-го Московского международного кинофестиваля, Гран-при Всемирной парижской выставки 1937 года и бронзовая медаль, полученная на кинофестивале в Венеции в 1946 году. Картина включена в список 100 лучших фильмов мирового кино.

Но ничего этого Дмитрий Андреевич Фурманов уже не увидел — он умер 15 марта 1926 года. Заболел ангиной, пустяковой, на его взгляд, болезнью. С высокой температурой продолжал выступать на писательских собраниях. Ангина вызвала заражение крови...

«Золотой человек умер, — с глубокой болью отозвалась на уход Дмитрия Анна Ильинична Ульянова-Елизарова, сестра Владимира Ильича Ленина. — Вот ведь как случается в жизни: молодой, полный сил человек, прошёл невредимым через сорок смертей, а погиб от болезни, на которую сначала и внимания не обратил».

Дмитрий Фурманов ушёл из жизни в 34 года, не успев написать о своём друге и соратнике Михаиле Фрунзе так, как написал о комдиве Василии Чапаеве.

Все другие приказы Советской власти, которые он получил в своей короткой жизни, комиссар Фурманов выполнил с честью.

https://gazeta-pravda.ru/issue/123-3118 ... o-vremeni/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пт дек 17, 2021 9:45 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Студент, открывший миру Камчатку

Как известно, изначально Императорская академия наук в Санкт-Петербурге состояла из иностранцев, приглашенных еще Петром I. Первым русским академиком стал Михаил Ломоносов. А вторым, если не считать поэта Василия Тредиаковского, – Степан Крашенинников. Солдатский сын, он, исключительно благодаря таланту и трудолюбию, сумел стать профессором. Но прежде – практически в одиночку исследовать Камчатку. Как попал студент-гуманитарий в экспедицию Беринга? Почему 26-летнего Крашенинникова оставили одного на Камчатке? И как случилось, что его останки пролежали четверть века в картонной коробке?
«В терминах так смешны...»

В 1732 году по предложению Витуса Беринга Сенат принял решение об отправке Второй Камчатской экспедиции. Грандиозная эпопея требовала не только колоссальных финансовых трат. Так или иначе, деньги можно было изыскать. Куда сложнее было с кадрами. Это сейчас можно довольно быстро сформировать отряд специалистов из кандидатов и даже докторов наук. А в то время не было научных институтов. Даже ученые по большей части были иностранцами, порой толком не знавшими русский язык.

Именно кадровый голод заставил Сенат и Императорскую академию наук принять поразительное, как нам сейчас кажется, решение: включить в состав экспедиции нескольких студентов, «которые б могли по Юпитеровым спутникам в разных местех долготу обсервовать».

Дюжину студентов из числа наиболее толковых нашли в Славяно-греко-латинской академии (в те времена в ходу было второе, весьма характерное название – Заиконоспасский училищный монастырь). Как бы то ни было, а это первый в России вуз в нашем нынешнем понимании. Правда, учили там в основном «схоластическим наукам»: греческому и латинскому языкам, философии и красноречию. После их «тестирования» в Академии наук в Санкт-Петербурге академик Байер горестно написал: «Экзаменуя их в логике Аристотеля, я нашел, что они хорошо владеют ею; но в физике их понятия так стары и так спутаны и в терминах так смешны, что я сам в этом не разобрался».

Тем не менее после трехмесячного «интенсива» по естественным дисциплинам в состав так называемого Академического отряда экспедиции Беринга были зачислены пять студентов. Среди них Степан Крашенинников.


В Сибирь!

В конце лета 1733 года отряд выехал из Санкт-Петербурга. Перед участниками Второй Камчатской, или, как ее еще называют, Великой Северной, экспедиции стояла грандиозная задача: исследовать арктическое побережье России, огромное пространство к востоку от Урала и даже достичь Америки и островов Японии.

В масштабном научном походе Беринга участвовало несколько отрядов. Самая масштабная задача, даже если считать только площадь исследований, стояла перед сухопутным Академическим отрядом. В его компетенцию входило исследование всей Восточной Сибири и Дальнего Востока, включая Камчатку. Недаром позже ее выделили в отдельную экспедицию. Возглавляли отряд три профессора – Герхард Фридрих Миллер, Иоганн Георг Гмелин, Людовик Делиль де ла Кроер.

Прежде чем попасть на Камчатку, Крашенинникову предстояло три года провести в Сибири. Но сначала нужно было добраться до нее. Только дорога из столицы империи до Тобольска заняла полгода. Далее – Омск, Семипалатинск, Усть-Каменогорск. По пути участники экспедиции собирали материал – географический, природоведческий и этнографический. В 1735 году отряд прошел Енисейск, Красноярск, Иркутск, переправившись через Байкал, исследовали Бурятию и Забайкалье. Под руководством профессора-натуралиста Гмелина Крашенинников занимается метеорологическими наблюдениями, препарирует кабаргу – мускусного оленя, исследует пещеры и писаницы – наскальные рисунки, изучает степь и реки. По инструкциям профессора истории Миллера составляет словари местных наречий, пишет статьи об их носителях и русских, давно живущих в Сибири.

Крашенинников неутомим, хорошо ладит с людьми, ему все интересно. Когда выяснилось, что из-за интриг и разногласий внутри большой экспедиции профессора на Камчатку не едут, 26-летний студент оказывается единственным, кого можно отправить туда.

«Мы единодушно избрали господина Крашенинникова, который во всех отношениях отличался от своих собратьев своим трудолюбием и желанием все порученное ему точно выполнить и добрая воля которого была нам известна благодаря многочисленным испытаниям».


Несчастливая «Фортуна»

Поначалу задача состоит лишь в том, чтобы приготовить базу для приезда руководителей отряда. Но вскоре станет ясно, что Крашенинникову придется все делать одному: профессора остались исследовать Сибирь. А может, что называется, запала не хватило.

4 октября 1737 года наш герой садится на шитик «Фортуна» в Охотске, чтобы морем добраться до Камчатки. Спустя несколько часов выясняется, что судно дало течь. Вода прибывает, а у берегов Камчатки штормит. Чтобы спастись, капитан приказывает сбросить за борт балласт. Крашенинников лишается всех личных вещей и записей. Единственная личная вещь – рубаха, которая на нем. Едва не потонув, «Фортуна» садится на мель у берегов Камчатки, волны безжалостно бьют судно, и еще неделю путешественники не могут выбраться с места крушения.

На Камчатке помятого Крашенинникова принимают далеко не как подобает встречать руководителя экспедиции, выполняющей исключительно важную государственную миссию. Но студент (а вообще-то уже «тертый» Сибирью исследователь) не унывает. Наверное, это еще одно ключевое качество Крашенинникова.

Он четыре года проведет на полуострове. Исходит его вдоль и поперек, соберет ценнейший материал и напишет международный бестселлер своего времени «Описание земли Камчатской». Книга выйдет спустя пару месяцев после кончины Крашенинникова от туберкулеза в возрасте 43 лет.


Терра инкогнита

Своего рода лейтмотивом всей деятельности Степана Крашенинникова было недоумение.

«О состоянии России почти столько же свету известно, сколько о Америке», – пишет он в книге. И дальше продолжает: «Все европейские государства вообще не более как треть России. Но сколько времени и сколько ученых людей трудились и поныне трудятся в точном описании столь малого пространства».

Это наблюдение настоящего патриота, переросшее в убеждение, ученый вынес еще со времен своей работы в Сибири. На Камчатку он приехал не только опытным исследователем, но, как представляется, зрелой личностью. Читая сегодня «Описание земли Камчатской», нельзя не заметить, что за наблюдениями ученого следуют выводы гражданина.

К моменту появления Крашенинникова на полуострове это была неизведанная земля площадью 270 тысяч квадратных километров. На ней уместились бы Германия, Австрия и Швейцария, вместе взятые. А населения – ительменов, коряков и курилов, а также казаков – вряд ли тогда было больше трех тысяч человек.

«О Камчатской земле издавна были известия, однако по большей части такие, по которым одно то знать можно было, что сия земля есть в свете; а какое ее положение, какое состояние, какие жители и прочая, о том ничего подлинного нигде не находилось». (Степан Крашенинников. «Описание земли Камчатской»).

А инструкции от профессоров требовали от Крашенинникова быть всем для всех: географом, метеорологом, этнографом, зоологом, ботаником, историком, вулканологом и даже лингвистом. В его подчинении был лишь небольшой вспомогательный отряд. При этом характер работы изначально предполагал вполне себе государственный масштаб.

Протяженность пути, пройденного Крашенинниковым за четыре года пребывания по камчатскому побережью, составила более 1700 км, а по маршрутам внутри полуострова – 3500 км. Каждый день – какое-то открытие. Он сразу же требует к себе самого главного «старожила» из русских, а из «туземцев» – самого толкового. Параллельно натуральным исследованиям Крашенинников восстанавливает историю русской колонизации со всеми его драматическими перипетиями – от покорения «первобытных племен» до казацких бунтов против русской же администрации. Наконец, он в буквальном смысле пробует на вкус местную жизнь – от китового жира до вина из травы.




Эффект присутствия

Первый из двух томов «Описания земли Камчатской» представляет собой детальный природно-географический каталог полуострова. После вводного очерка «О внешнем виде земли Камчатки» Крашенинников аккуратно и тщательно описывает реки. Это ведь как дорожная сеть сегодня. И при этом колоссальный ресурс, временами почти баснословный. Вот, например: «Все рыбы на Камчатке идут летом из моря в реки такими многочисленными рунами, что реки от того прибывают и, выступя из берегов, текут до самого вечера, пока перестанет рыба входить в их устья».

Крашенинников описал восточное побережье Камчатки, четыре полуострова, заливы и бухты и высоко оценил их потенциал для морской торговли и не только. Кстати, одна из бухт Авачинской губы зовется ныне бухтой Крашенинникова и является местом базирования подводных лодок Тихоокеанского флота.

Очень интересны записки, которые делает «старый русский путешественник XVIII века» (выражение Льва Штернберга), собирая данные и переживая лично сейсмическую и вулканическую активность на полуострове – «огнедышущие» горы. Он первым из русских описал цунами:

«После того как около Авачи так на Курильской лопатке и на островах было страшное земли трясение с чрезвычайным наводнением, которое следующим образом происходило: октября 6 числа помянутого 1737 году пополуночи в третьем часу началось трясение и с четверть часа продолжалось волнами так сильно, что многие камчатские юрты обвалились, и балаганы попадали. Между тем учинился на море ужасный шум и волнение, и вдруг взлилось на берега воды в вышину сажени на три, которая ни мало не стояв збежала в море и удалилась от берегов на знатное расстояние. Потом вторично земля всколебалась, воды прибыло против прежнего, но при отлитии столь далеко она збежала, что моря видеть невозможно было. В то время усмотрены в проливе на дне морском между первым и вторым Курильским островом каменные горы, которые до того никогда не виданы, хотя трясение и наводнение случалось и прежде. С четверть часа после того спустя последовали валы ужасного и несравненного трясения, а при том взлилось воды на берег в вышину сажен на 30, которая по-прежнему ни мало не стояв збежала в море, и вскоре стала в берегах своих колыбаясь чрез долгое время, иногда берега понимая, иногда убегая в море. Пред каждым трясением слышен был под землею страшной шум и стенание».

Вообще, Крашенинников, несомненно, обладает писательским даром, поэтому получается «эффект присутствия». Далеко не все научные труды прошлого можно читать как научно-популярную литературу. И, к слову, даже по-русски. Вот как он описывает извержение Толбачика.

«В начале 1739 году в первой раз выкинуло из того места будто шарик огненной, которым однако весь лес по около лежащим горам выжгло. За шариком выбросило оттуда ж как бы облачко, которое, час от часу распространяясь, больше на низ опускалось и покрыло пеплом снег верст на 50 во все стороны. В то самое время ехал я из Верхнего Камчатского острогу в Нижней, и за оною сажею, которая поверх снегу почти на пол дюйма лежала, принужден был у Машуры в остроге дожидаться нового снегу».


«Сладкая трава»

В главе о растениях Камчатки Крашенинников подробно останавливается на том, как ее жители использовали себе на пользу борщевик, которым ныне разве что детей не пугают.

«Сладкая трава в тамошней экономии за столь же важную вещь, как и сарана почитается: ибо камчадалы употребляют оную не токмо в конфекты, в прихлебки и в разные толкуши, но и во всех суеверных своих церемониях без ней обойтись не могут… Российскими людьми почти с самого вступления в ту страну проведано, что из ней и вино родится».

Рецепт приготовления вина из борщевика (18+): «Вино из ней гонится следующим образом: сперва делают приголовок, кладут несколько кукол или пластин травы в теплую воду, заквашивают в небольшом судне жимолостными ягодами, или голубелью, и закрыв и завязав посуду крепко, ставят в теплое место и держат по тех пор, пока приголовок шуметь перестанет: ибо оной в то время, когда киснет, столь сильно гремит, что дрожит и самое судно. Потом затирают брагу таким же образом как приголовок; воды столько кладут, чтоб трава могла токмо смочиться, и вливают в оную приголовок. Брага поспевает обыкновенно в сутки, а знак, что она укисла, тот же, как о приголовке объявлено. Квашеную траву вместе с жижею кладут в котлы и закрывают деревянными крышками, в которые иногда вместо труб вмазываются и ружейные стволья: головка у раки крепостью подобна водке, отнимается, когда кисла бывает. Ежели сию раку перегнать, то будет прекрепкая водка, которой отъемом и железо протравить можно». (Степан Крашенинников. «Описание земли Камчатской»).

Кстати, жмых после переработки тоже шел в дело, его, как отмечал Крашенинников, «ест рогатой скот с великою жадностию, и от того жиреет».

В свете наших сегодняшних дискуссий об экологии, избыточном потреблении и, как следствие, гигантском объеме мусора, производимого человечеством, очень поучительными кажутся наблюдения Крашенинникова о том, как раньше использовались природные ресурсы неразумными (с нашей колокольни) племенами.

«Все камчатские жители имеют от китов великую пользу и некоторое удовольствие: ибо из кожи их делают они подошвы и ремни, жир едят и вместо свеч жгут, мясо употребляют в пищу, усами сшивают байдары свои, из них же плетут на лисиц и на рыбу сети. Из нижних челюстей делают полозье под санки, ножевые черены, кольца, вязки на собак и другие мелочи. Кишки служат им вместо кадок и бочек: жилы удобны на гужи к клепцам и на веревки, а позвонки на ступы».


«Со временем
награждены быть могут»

Значительная часть второго тома «Описания земли Камчатской» посвящена этнографическим материалам. Крашенинников систематизирует знания, собранные до него, и добавляет сюда собственные зарисовки – о быте, праздниках, свадьбах, похоронах и, конечно, местных культах. Разумеется, у православного христианина отношение к ним более чем скептическое. Шаманы для него – «ташеншпилеры», что-то наподобие фокусников.

«Все мнения их о богах и о дияволах беспорядочны, глупы и столь смешны, что, не зная камчатских фантазий, не можно сперва и поверить, чтоб они за истинну утверждали такую нескладицу».

Но Крашенинников – ученый, он все аккуратно фиксирует, благодаря чему до нас дошли очень важные этнографические сведения.

Конечно, для Крашенинникова «камчадалы» – почти первобытные люди. Тем не менее он отмечает, что их образ жизни и умения имеют прагматический смысл, помогая выжить в суровых условиях. Более того, русские переняли некоторые элементы бытовой культуры ительменов.

«Казачье житье на Камчатке не разнствует почти от камчадальского, ибо как те, так и другие питаются кореньем и рыбою, и в тех же трудах упражняются: летом промышляют рыбу и запасают в зиму, осенью копают коренье, дерут кропиву, а зимою вяжут из оной сети».

Крашенинникова, надо думать, многое к тому моменту повидавшего, некоторые умения коренного населения просто изумили.

«Но как они без железных инструментов могли все делать, строить, рубить, долбить, резать, огонь доставать, как могли в деревянной посуде есть варить, и что им служило вместо металлов».

Особенно его поразила цепь, сделанная из моржовой кости без использования железных инструментов.

«Оная состояла из колец, гладкостию подобных точеным и из одного зуба была зделана; верхние кольца были у ней больше, нижние меньше, а длиною была она немного меньше полуаршина. Я могу смело сказать, что по чистоте работы и по искусству никто б не почел оную за труды дикого чукчи и за деланную каменным инструментом, но за точеную подлинно».

Конечно, было и обратное влияние. Язычники перенимали христианскую веру. Одевались в русское платье. И даже детей своих отдавали в русские школы. Налицо взаимопроникновение культур, но не по идеологическим лекалам «мультикультурализма», а ради выживания и пользы.

Именно с точки зрения пользы Крашенинников делает своего рода SWOT-анализ Камчатки.

«О состоянии Камчатки трудно вообще сказать, недостатки ли ее больше, или важнее преимущества. Что она безхлебное место и нескотное, что великим опасностям от частых земли трясений и наводнений подвержено, что большая часть времени проходит там в неспокойных погодах, и что на последок одно почти там увеселение смотреть на превысокие и нетающие снегом покрытые горы, или живучи при море слушать шуму морского волнения и, глядя на разных морских животных примечать нравы их и взаимную вражду и дружбу; то кажется, что оная страна больше к обитанию зверей, нежели людей способна. Но ежели напротив того взять в рассуждение, что там здоровой воздух и воды, что нет неспокойства от летнего жару и зимнего холоду, нет никаких опасных болезней, как например моровой язвы, горячки, лихорадки, воспы и им подобных; нет страху от грома и молнии, и нет опасности от ядовитых животных, то должно признаться, что она к житию человеческому не меньше удобна, как и страны всем изобильные, которые по большей части объявленным болезням или опасностям подвержены, особливо же, что некоторые недостатки ее со временем награждены быть могут...» (Степан Крашенинников. «Описание земли Камчатской»).

Спустя почти десять лет после начала экспедиции Крашенинников вернулся в Санкт-Петербург. За плечами остались 25 773 версты. На обратном пути Крашенинников женился на племяннице якутского воеводы Степаниде Цибульской.

Степан Петрович был оставлен при Академии наук, работал в Ботаническом саду. В 1745 году получил звание адъюнкта (в то время это соответствовало званию члена-корреспондента Академии) натуральной истории и ботаники. В апреле 1750 года был избран профессором (то есть академиком) ботаники и натуральной истории. А еще через два месяца назначен ректором Академического университета и инспектором гимназии при Академии наук. Необычность ситуации состояла в том, что Крашенинников стал одним из первых русских по рождению академиков, причем недворянского происхождения (отец Степана Петровича был солдатом). Это обстоятельство роднит его с Михаилом Ломоносовым, ровесником его и соратником.

Не зря Владимир Вернадский писал, что с появлением Крашенинникова и Ломоносова завершился «подготовительный период в истории научного творчества русского народа», а Россия окончательно вошла в среду образованного человечества «как равная культурная сила». До сей поры научное знание было как бы импортным продуктом, который всегда приходит «с наценкой». К слову, профессора Миллер и Гмелин тоже написали книги по результатам экспедиции в Сибирь. Но на иностранных языках.

Степан Петрович не дожил до своего триумфа несколько месяцев. Его труд имел огромный успех у просвещенной публики. Был переведен на четыре европейских языка и читался как беллетристика – правда, отчасти потому, что иностранные издатели брали «экстракт», совсем уж экзотику.

Тем временем Степанида Ивановна Крашенинникова, оставшись с шестью детьми, оказалась в бедственном положении, пока Академия наук не выкупила у нее библиотеку мужа. Судя по всему, ректорское жалование и «академические доплаты» в ту пору были скромны.

Да и посмертная судьба Крашенинникова не была спокойной. Его могила была утеряна, когда переносили кладбище у Благовещенской церкви в Петербурге.

В 1963 году при прокладке траншеи ковш экскаватора поднял фрагмент каменной плиты с надписью «На сем месте погребен Академии наук профессор Степан Петров, сын Крашенинников…». Кости вынули из земли и вроде бы собирались вскоре перезахоронить на территории некрополя Александро-Невской лавры, где покоится Ломоносов. Но сначала решили воссоздать облик Степана Петровича, и это удалось, а потом вышла какая-то странная и досадная заминка. В итоге останки Крашенинникова пролежали в коробке в лаборатории антропологической реконструкции Института этнологии и антропологии АН СССР больше четверти века.

В декабре 1986 года на заседании Всесоюзного географического общества, как тогда называлось РГО, было объявлено о том, что окончательно принято решение о захоронении. 26 мая 1988 года Степан Петрович Крашенинников был погребен заново.



Татьяна ПЕТРЕНКО

https://sovross.ru/articles/2209/54946


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Ср янв 26, 2022 11:10 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
Рыцарь света

«Ура! Именно так! Шире забирайте! И орудуйте самостоятельнее, инициативнее – вы первые начали так широко, значит, и продолжение будет успешно!» – напишет В.И. Ленин в 1902 году Глебу Максимилиановичу Кржижановскому из Лондона в Самару, когда тот возглавил Бюро русской организации газеты «Искра», наладив печать и ее распространение.

После окончания сибирской ссылки Владимир Ильич уехал в Лондон, поскольку ссыльным было запрещено проживать в крупных городах, и там продолжил выпуск газеты, а Кржижановскому разрешили жить в Самаре, где он родился, и вскоре, будучи талантливым и квалифицированным инженером, он стал помощником участка службы тяги на железной дороге.

Глеб Максимилианович и Зинаида Павловна Невзорова, друг, а теперь и жена его, развернули активную конспиративную работу по установлению связей с социал-демократическими группами, прежде весьма разрозненными, сплачивая их и привлекая к распространению ленинской «Искры». А возглавив Бюро русской организации «Искры», Кржижановский начал писать и корреспонденции в газету, собирал и переправлял на ее издание деньги, снабжал своих новых товарищей нелегальной партийной литературой, используя для целей революции довольно высокое личное должностное положение.

Выпускало искровское бюро и прокламации, причем некоторые с рифмованными лозунгами и со стихами даже – ведь Глеб Максимилианович, член КПСС с 1893 года, видный государственный деятель и ученый, был и одаренным поэтом. Находясь в 1897 году за революционную деятельность в Бутырской тюрьме, написал, например, русский текст гимна польских революционных пролетариев «Варшавянка» с памятными и поныне словами: «Вихри враждебные веют над нами, / Темные силы нас злобно гнетут, / В бой роковой мы вступаем с врагами, / Нас еще судьбы безвестные ждут…» и припевом: «…На бой кровавый, / Святой и правый, / Марш, марш вперед, / Рабочий народ…» А в следующем году им написана песня «Беснуйтесь, тираны», мужественная и вдохновляющая:



Пусть слабые духом трепещут пред вами,
Торгуют бесстыдно святыми правами,
Телесной неволи не страшны нам раны,
Позор, позор, позор вам, тираны!

За тяжким трудом, в доле вечного рабства,
Народ угнетенный вам копит богатства,
Но рабство и муки не сломят титана! –
На страх, на страх, на страх вам, тираны!



Родился Глеб Максимилианович Кржижановский 24 января (12 января по старому стилю) 1872 года. Раннему детству его сопутствовали многие невзгоды. Отец, Максимилиан Николаевич Кржижановский, происходивший из обрусевших поляков, умер, когда мальчику было четыре года, и мать воспитывала его и младшую сестру Таню одна, в стесненных материальных условиях. Но ее стараниями и с увлечением его чтением учился он блестяще – в 1889 году с отличием окончил Самарское реальное училище, продолжил учебу в Петербургском технологическом институте, став одним из лучших выпускников и работая потом по специальности на разных значительных должностях. Уже в студенческие годы Глеб Максимилианович приобщился к революционному движению, вступив в 1891 году в кружок студентов-технологов, позже пояснив в «Автобиографии»: «Скоро перед моим умственным взором четко обрисовались два мира – эксплуататоров и эксплуатируемых. И загорелось мое сердце тревогой и ненавистью». Он не раз и не два проштудировал марксов «Капитал» и работы Ф. Энгельса, а познакомившись в 1893 году с В.И. Лениным, активно участвовал в «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса». И поэтому ночью с 8 на 9 декабря Г.М. Кржижановский – одновременно с Лениным и другими революционерами – был арестован и после заключения в Бутырскую тюрьму выслан в Восточную Сибирь.





Личность Владимира Ильича Ленина, его слова и дела, их неотрывность друг от друга произвели сильное и неизгладимое впечатление на Кржижановского, сделали сподвижником великого вождя на всю жизнь. В ссылке он приезжал к Ленину в Шушенское, вспоминая позже: «Очень памятна мне одна из последних моих прогулок с Владимиром Ильичом по берегу широкого Енисея. Была морозная лунная ночь, и перед нами искрился бесконечный саван сибирских снегов. Владимир Ильич вдохновенно рассказывал мне о своих планах и предположениях по возвращению в Россию. Организация печатного партийного органа, перенесение его издания за границу и создание партии при помощи этого центрального органа, представляющего, таким образом, своеобразные леса для постройки всего здания революционной организации пролетариата, – вот что было в центре его аргументации».

Увлечен, если не сказать очарован, был Глеб Максимилианович ораторскими данными Ленина: «Он говорит только каких-нибудь десяток минут, но вы ясно видите, что этот оратор уже вполне завладел и по-своему зачаровал эту массу впившихся в него с напряженным вниманием тысяч и тысяч глаз, – так описывает Глеб Максимилианович выступление Ленина на митинге 9 мая 1906 года в Народном доме графини Паниной, что находится в Петербурге на Тамбовской улице, 63 (Дворец культуры железнодорожников. – Э.Ш.). – Перед нами, несомненно, грозный народный трибун. С железной логикой развертывает он перед слушателями анализ протекающих на их глазах событий, и всем становится ясно, что другого толкования этих событий дать нельзя». То было время, когда Кржижановский – после Самары, работы по созыву II съезда РСДРП, на котором его изберут членом ЦК, после Киева, поездки в Женеву, где он встречался с Лениным, – перебрался в Петербург, сотрудничал с большевистской газетой «Волна», принимая участие во многих событиях первой русской революции, храня партийную кассу и опубликовав свою первую научно-инженерную работу «О природе электрического тока». В первом сонете Ленину Глеб Максимилианович напишет:



…Мне той далекой осени
не позабыть вовеки!
Сбылося всё, о чем я лишь мечтал.
Судьба меня свела с чудесным человеком,
В нем гения я с первых встреч прознал.

О, как он с той поры мне стал и мил и дорог,
Как все особо в нем, полно своей красы,
Кто враг ему – и мне тот злейший ворог.
В беседе с ним, как миг, идут часы…



Переехав в 1910 году в Москву, Глеб Максимилианович поселился в доме №30 по Садовнической улице, где на первом этаже помещалось «Общество электроосвещения 1886 года», а на втором этаже он разместил свой кабинет и библиотеку. Как инженер и ученый Кржижановский был заметен задолго до революций 1917 года. Он руководил строительством электростанций в Подмосковье, предложил построить ГЭС под Саратовом, участвовал в проектировании и строительстве первой в России районной электроцентрали – электростанции на торфе «Электропередача». В период Февральской революции он входил во фракцию большевиков Моссовета, вел подготовку вооруженного восстания, а когда Ленин произнес свою историческую фразу: «Есть такая партия!» – и большевики, фактически бескровно, пришли к власти в октябре 1917 года, Глеб Максимилианович продолжал работать рядом с Владимиром Ильичом, помогая ему широчайшими знаниями в области электроэнергетики и заведуя электротехническим отделом ВСНХ (Всероссийского совета народного хозяйства. – Э.Ш.), а позднее возглавив Госплан. 26 декабря 1919 года состоялась беседа Ленина и Кржижановского, в ходе которой были намечены основные контуры плана ГОЭЛРО.

Более двухсот ученых, инженеров, организаторов производства привлек Кржижановский к осуществлению ленинского плана электрификации России, вывода ее из разрухи, вызванной Гражданской войной. Владимир Ильич мысли Глеба Максимилиановича развил, обобщил, сформулировав, по его словам, «вторую программу партии»: «Коммунизм – это есть Советская власть плюс электрификация всей страны». В результате работы данной комиссии уже 22 декабря 1920 года план ГОЭЛРО был представлен VIII съезду Советов и утвержден им. Важнейшей особенностью плана являлось то, что он был единым и перспективным, рассчитанным на 10–15 лет (заметим: пресловутый Чубайс начал с раздробления единой электросети, чем обнаружил откровенно антисоветскую политическую суть. – Э.Ш.). Коренная реконструкция народного хозяйства путем строительства крупных предприятий, сооружение 30 районных электростанций, в том числе 10 ГЭС, общей мощностью в 1,75 миллиона киловатт с годовой выработкой 8,8 киловатт-часов была выполнена в основном к 1931 году, что дало возможность встретить Вторую мировую войну, несмотря на начальные в ней неудачи, во всеоружии всех основополагающих устоев экономики.

Но времена изменились, Коммунистической партии и ее Генеральному секретарю И.В. Сталину нужны были новые, более молодые кадры, и он стал продвигать Г.М. Кржижановского больше в научную сторону, нежели в административную. Это дает повод некоторым исследователям и публицистам говорить о плохих отношениях между ними. Однако тут многое от лукавого, хотя Иосиф Виссарионович, возможно, ревновал к Кржижановскому за близость к Ленину, но, без сомнения, высоко ценил его революционные, государственные, научные заслуги. Действительный член Академии наук СССР с 1929 года, вице-президент ее в 1929–1939 годах, он в период Великой Отечественной войны был эвакуирован в Казань, где продолжает разностороннюю свою работу. В январе 1952 года с Глебом Максимилиановичем встречалась Ольга Федоровна Берггольц, запечатлевшая его тогдашний облик в очерке «Поездка прошлого года»: «Невысокого роста, сухонький, подвижный, в черной шапочке академика, с темно-смуглым лицом, на котором ослепительно сверкали белые кустики бровей, такие же кустики усиков и такой же кустик бородки, с очень большими, темными, полными жизни и ума глазами».

Ценил Г.М. Кржижановского и Н.С. Хрущев, при ком Глебу Максимилиановичу было присвоено звание Героя Социалистического Труда (1957 г.). До конца дней своих он был директором Энергетического института АН СССР, неизменно подчеркивалась его дружба с Владимиром Ильичом Лениным. И верно пишет он в одном из сонетов Ленину:



Из всех людей тот будет нам дороже,
Кто глубже всех собою воплотил
То лучшее, что миру дать лишь может
Бессмертный наш народ, могучих полон сил.

И ты, Ильич, простой и величавый,
Не оттого ль достоин вечной славы?



«Рыцарем света» называл Ленин Глеба Максимилиановича Кржижановского. Член партии с 1893 года, он оставил нам богатое научное наследство, актуальное зачастую и в наши дни. Умер он 31 марта 1959 года, прах его захоронен в Кремлевской стене. В Москве работает Музей-квартира Г.М. Кржижановского, где собраны подлинные вещи этого выдающегося ученого, революционера, поэта, государственного деятеля. В июне 1958 года, незадолго до смерти, академик Г.М. Кржижановский написал предисловие к книге Герберта Уэллса «Россия во мгле», заканчивавшееся словами: «Советский народ без помощи иностранного капитала, на который с надеждой уповал Уэллс, возродил народное хозяйство страны… Покорение межпланетного пространства и использование атомной энергии в мирных целях – прекрасное свидетельство торжества научного гения и творческих способностей советских людей». Об этом следует помнить всем, кто знает и неослабно верит, что отступление от социалистических принципов в сегодняшней России лишь временное, что рано или поздно Россия вернется на путь социализма и социальной справедливости. Как с непоколебимой убежденностью писал Кржижановский, «добьемся счастья мы родной стране!»





Эдуард ШЕВЕЛЁВ

Петербург–Ленинград

https://sovross.ru/articles/2223/55554


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Чт фев 17, 2022 9:55 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
«Россия… проводит великий эксперимент»

В июле 1931 года великий драматург, лауреат Нобелевской премии Бернард Шоу решил отпраздновать свое 75-летие в Москве. Англичанин был лейбористом – умеренным социал-демократом, но при этом он видел СССР в качестве идеального государства будущего.

Проверить, что на самом деле собой представляет Советский Союз, Шоу и отправился в Москву на десять дней. Его сопровождала небольшая делегация – леди Нэнси Астор, еще несколько представителей высшего света и Консервативной партии. Описание поездки Шоу сделал писатель Генри Вэдсворт Лонгфелло Дан.

Шоу встречали на вокзале делегация советских писателей, журналисты, партийные работники. Когда поезд прибыл на вокзал и замедлил ход, они увидели в узком проходе двери вагона высокого худого мужчину в коричневом костюме, в коричневых перчатках и в коричневой шляпе, которой он махал в воздухе в ответ на приветствия.

Пока мы шли по платформе к еще большей толпе, ожидающей у выхода с вокзала, я представил ему 18-летнего ирландца. Тот рассказал Шоу, что приехал в Москву на десять дней, но уже живет здесь десять недель и собирается остаться на десять лет. Шоу с энтузиазмом ответил: «Если бы я был таким же молодым, как ты, я бы сделал то же самое!»

Мы остановились в «Метрополе». Отсюда, приняв ванну, Шоу попросил отвезти его к Мавзолею. Наверное, ни один иностранец не стоял так долго у гроба Ленина. Шоу прокомментировал черты, которые он рассматривал: «Чистейший интеллектуал!». Описывая руки, он отметил, что совершенно очевидно, эти руки никогда не работали.

На это леди Астор ответила: «Он же не пролетарий, он аристократ». Шоу тут же возразил: «Вы хотели сказать, интеллектуал, а не аристократ». На что леди Астор ответила: «Это – одно и то же». И мы все поняли, что для нее, английской леди, это действительно так, только аристократ мог быть интеллектуалом.

Леди Астор во время этой поездки неоднократно говорила большевистским лидерам: «Вы не рабочий, вы аристократ».

Войдя в зал Дворца Съездов, Шоу попросил разрешения попробовать акустику зала и взобрался высоко на трибуну. Услышав крики «Речь! Скажите речь!», он поднял голову, открыл рот и выдал мелодичный йодль без слов, которым пользуются сплавщики на реках.

Все девять дней пребывания он был неистощимо любопытен, и он настаивал на том, чтобы мы смотрели те места, которые именно он хотел посмотреть.

В тот вечер неутомимый Шоу пошел в театр. Во время антракта в честь него устроили овацию, все актеры вышли на сцену с красным транспарантом, на котором было написано по-английски: «Великолепному мастеру Бернарду Шоу – добро пожаловать на советскую землю!»

На следующий день Шоу захотел посмотреть на тюрьмы и поехал в Болшево, в колонию для беспризорников, которая находится в ведении ОГПУ.

Потом Шоу захотел увидеть советский суд и, побывав на одном из его заседаний, пришел к выводу, что суд нацелен не на наказание, а на перевоспитание нарушителей закона. И он заявил: «Вы называете это Народным судом, но его нужно назвать Народной школой».

На следующий день Шоу захотел увидеть рабочих, и все поехали на завод. Он с огромным интересом наблюдал за тем, с каким энтузиазмом работают люди. Во время обеда они попросили его выступить. Он поднялся на грузовик. Обращаясь к передовикам, которых ему представили, он сказал:

«В Англии рабочий, который будет работать быстрее других, получит не медаль, а взбучку от товарищей по работе. В чем разница? Если наши рабочие будут производить больше, это даст возможность акционерам оставаться дольше на Ривьере.

Если же вы работаете быстрее, это дает возможность скорее выполнить пятилетний план. Ваша работа помогает строить социализм.

Когда я вернусь домой, я попытаюсь уговорить английских рабочих сделать то же самое, что сделали вы, и создать систему, в которой они будут работать на общие нужды, а не на личную прибыль нескольких индивидуумов!»

…В последний вечер перед отъездом Шоу был приглашен на встречу со Сталиным, встречу, которую он особенно требовал организовать, и в которой никто ему не решился отказать. Обычно иностранцам Сталин уделял не более двадцати минут. Однако для встречи с Шоу правила изменились, и Сталин провел в беседе с ним два часа двадцать минут.

Журналисты затем окружили его, пытаясь выяснить подробности этой встречи. Однако Шоу лишь сказал: «Я вам расскажу кое-что о Сталине: у Сталина черные усы». Уже позднее он всё же чуть подробнее рассказал о встрече со Сталиным:

«Я ожидал увидеть русского рабочего, а увидел грузинского джентльмена. Он не только сам был прост, но и сумел сделать так, чтобы и нам было с ним просто. У него хорошее чувство юмора. Он вовсе не злой, но и не легковерный.

Сталин дал понять, что нет нужды говорить с ним о России, потому что, учитывая его положение, чтобы он ни сказал, это будет принято как предвзятость. А потому он воспользовался возможностью поговорить об Англии. Он говорил о трех личностях – Кромвеле, Чемберлене и Черчилле.

Кромвель, казнивший короля и создавший республику, был его любимцем. Сталин всё время его цитировал, вспоминая цитату «на бога надейся, но порох держи сухим». От Кромвеля он перешел к Чемберлену и Черчиллю, их враждебности к Советскому Союзу.

Шоу пытался убедить Сталина не быть таким пристрастным к Черчиллю, убеждая, что тот уже – отживший политик. Сталин, напротив, был о нем высокого мнения и верил в то, что Черчилль намеренно разжигает войну против Советов. «Ни один интеллигентный человек не поверит тем глупостям о Советском Союзе, которые говорит Черчилль», – сказал Сталин.

Шоу ответил: «Возможно, Черчилль – не интеллигентный человек», и предложил пригласить Черчилля в Россию, чтобы тот «спустил пар». С этим предложением Сталин, похоже, согласился».

В Берлине отвечая на вопрос об отношении к Сталину, Гитлеру, Шоу сказал: «Сталин – гигант, остальные политики – пигмеи».

Отвечая на вопрос о том, не творится ли в России хаос по сравнению с другими странами, Шоу ответил: «Россия наводит в стране порядок, другие страны лишь валяют дурака». Сравнивая Россию и Америку, Шоу признавал, что в обеих странах существует зло, но если в России оно отступает, то в Америке оно наступает.


Из воспоминаний Бернарда Шоу:

«Вершиной нашей поездки была беседа со Сталиным. Часовой в Кремле, который спросил нас, кто мы такие, был единственным солдатом, которого я видел в России. Сталин играл свою роль с совершенством, принял нас как старых друзей и дал нам наговориться вволю, прежде чем скромно позволил себе высказаться.

Наша группа состояла из лорда и леди Астор, Фила Керра (покойного маркиза Лотиана) и меня. Присутствовали Литвинов и еще несколько русских. По пути в кабинет мы прошли три или четыре комнаты. В каждой из них за письменным столом сидел чиновник. Как мы догадывались, в ящике письменного стола он держал наготове пистолет.

Беседа началась с яростной атаки леди Астор, которая сказала, что большевики не умеют обращаться с детьми. Сталин на мгновение опешил, а потом сказал с презрительным жестом: «В Англии вы БЬЕТЕ детей».

Леди Астор с живостью ответила ему на это буквально следующее – чтоб он не болтал ерунды, а послал какую-нибудь толковую женщину в Лондон, чтобы ей показали в лагере Маргарет Макмиллан в Дептфорде, как надо воспитывать, и одевать, и учить пятилетних детей. Сталин тут же сделал пометку в своем блокноте. Мы сочли это простым знаком вежливости. Однако едва мы успели вернуться, как прибыла толковая женщина, а с ней полдесятка других, жаждущих перенять опыт. Их приняли в Дептфорде, на который Асторы щедро ассигновали свои средства…»

Газета «Таймс» обрушилась на Шоу за то, что он ездил в Россию, и он резко ответил своим критикам в письме, которое было напечатано 18 августа:

«Разрешите мне воспользоваться этой возможностью, чтобы повторить в печати мое устное предупреждение о том, что коммунистическую Россию следует принимать всерьез…

А большинство ваших комментариев на эту тему до сих нор не поднимаются выше уровня страшных сказок…

Россия как раз то, что мы называем великой страной, и она производит великий эксперимент, к которому мы сами постепенно подошли многими пробными, но в конце концов сходящимися в одной точке путями… Даже тем, кто считает Россию своим врагом, не следует недооценивать ее.

Россия обладает не только политической и экономической силой; она обладает также силой религиозной. Русские создали веру, которую они исповедуют, и это вера поистине всеобъемлющая.

Русского не приучают считать себя русским, его приучают считать себя членом международного сообщества пролетариата. Русский плотник, каменщик или пахарь не питает вражды к английскому плотнику, каменщику или пахарю и не будет против них как таковых воевать.

Но если английский капиталист скажет русскому коммунисту: «Начнем, наш час пробил», он встретит сопротивление беспощадных, дисциплинированных и хорошо вооруженных фанатиков; и знаменитый Марксов закон исторического развития будет на стороне этих фанатиков…»


«Я уезжаю из государства надежды и возвращаюсь в наши западные страны – страны отчаяния… Для меня, старого человека, составляет глубокое утешение, сходя в могилу, знать, что мировая цивилизация будет спасена…
Здесь, в России, я убедился, что новая коммунистическая система способна вывести человечество из современного кризиса и спасти его от полной анархии и гибели».



Бернард ШОУ

английский драматург,
лауреат Нобелевской премии

https://www.sovross.ru/articles/2232/55953


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: О прошлом для будущего
СообщениеДобавлено: Пт мар 04, 2022 11:50 am 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11255
О Б.Л. Ванникове

Начиная с июля 1937 года, когда я был назначен начальником артиллерии Красной Армии, мне довелось участвовать в обсуждении и решении многих вопросов, связанных с перевооружением наших войск. Тогда-то я и познакомился с Борисом Львовичем Ванниковым, в то время заместителем наркома оборонной промышленности. И с первой же беседы почувствовал, что имею дело с человеком высокой эрудиции, большим патриотом советской промышленности, знатоком производства артиллерийского вооружения.

Вскоре мне представилось немало случаев убедиться, что Борис Львович горячий приверженец нового, передового. Он со знанием дела высказывал свое мнение и о ряде образцов иностранного артиллерийского вооружения, за развитием которого внимательно следил. Мне тоже было чем поделиться, поскольку незадолго до этого я вернулся с полей сражений республиканской Испании. Так что наши беседы оказались для обоих весьма полезными,

Установившиеся между нами хорошие деловые и дружеские отношения, откровенный обмен мнениями – все это помогало в нашем общем деле. А оно было нелегким и поэтому, естественно, далеко не всегда протекало гладко. Обсуждая те или иные вопросы, связанные с перевооружением, мы нередко спорили, но и это помогало выяснять истину и находить правильные решения. Я питал глубокое доверие к Борису Львовичу и знал, что оно было взаимным. И это тоже помогало нам, позволяло избежать многих лишних трудностей на нашем и без того тяжелом пути.

В 1939 году Борис Львович был назначен народным комиссаром вооружения. Он остался таким же, как и был, простым, доступным, замечательным руководителем. Б.Л. Ванников хорошо понимал роль и значение тесного взаимодействия производства артиллерийского вооружения и боевой техники для Красной Армии с Главным артиллерийским управлением (ГАУ) и с его Артиллерийским комитетом, высоким и доверенным учреждением Наркомата обороны, являвшимся для промышленности заказчиком. Благодаря умелой организации труда многотысячной армии рабочих, работниц, техников и инженеров планы производства новейшего добротного артиллерийского вооружения для сухопутных войск Красной Армии успешно выполнялись.

Много пришлось поработать Б.Л. Ванникову, его заместителям и помощникам, чтобы создать также необходимые условия для тесного сотрудничества руководителей заводов и военной приемки. Возникавшие время от времени неизбежные трения и конфликты между ними наркомат вооружения стремился как можно скорее устранить. Как правило, Борис Львович в подобных случаях неизменно становился на сторону военной приемки и требовал принятия такого решения, которое не наносило бы ущерба делу повышения боеспособности Красной Армии.

Во время Великой Отечественной войны Борис Львович руководил самым трудным и ответственным участком оборонной промышленности – Наркоматом боеприпасов. И здесь он много работал. Возглавляемый им большой коллектив рабочих и специалистов выпускал много миллионов снарядов и мин высокого качества для разгрома гитлеровской Германии и ее вооруженных сил.

Прошли годы, и не стало среди нас талантливого наркома, крупного государственного деятеля, одаренного организатора промышленного производства, трижды Героя Социалистического Труда. Он отдал много сил и энергии созданию и производству замечательного советского вооружения и боеприпасов.

Написанные им незадолго до смерти «Записки наркома» имеют большое познавательное значение. Я присутствовал при том, как разыгрывались некоторые события, о которых пишет автор «Записок», и мне всегда нравилось, что Борис Львович смело высказывал свое мнение, настойчиво добивался принятия наиболее целесообразных решений.

В своих воспоминаниях Б.Л. Ванников приводит много неизвестных читателю интересных исторических фактов, показывает обстановку, в которой решались важные вопросы оснащения Красной Армии первоклассным вооружением и боевой техникой, правдиво рассказывает о встречах с И.В. Сталиным и другими руководителями партии и правительства. К сожалению, Борис Львович не успел дополнить свои записки воспоминаниями о развитии промышленности боеприпасов, которой он руководил всю Великую Отечественную войну.

Н.Н. ВОРОНОВ,
главный маршал артиллерии





«Не держите на нас зла, товарищ Ванников»

Наглядным примером сталинского правосудия может служить дело народного комиссара оборонной промышленности СССР Б.Л. Ванникова. Прежде чем занять такой высокий пост, выходец из семьи рабочего-нефтяника, жившего в Баку, еврей по национальности, Борис Львович прошел длинный путь от рядового красноармейца до подпольщика в закавказских республиках.

В 1920 году партия перевела тов. Банникова на работу в Москву, где он, окончив МВТУ имени Баумана, полностью посвятил себя производственной стезе, начав с должности инженера на заводе машиностроения в Люберцах.

После этого, быстро поднимаясь по карьерной лестнице, он получил должность наркома по вооружению. Это произошло в начале 1939 года.

По роду своей деятельности молодой управленец неоднократно встречался с иностранными специалистами и сам часто выезжал за рубеж, чем привлек пристальное внимание органов госбезопасности.

Товарищ Сталин высоко ценил организаторские способности и деловые качества нового наркома, но, видимо, не мог себе представить, чтобы человек, побывавший за границей, был способен сохранить веру в коммунистические идеалы.

Когда в начале 1941 года Ванников в очередной раз посетил Германию, выполняя государственные задания, терпение вождя иссякло.

Непонятно, какие процессы протекали у него в голове, но, по воспоминаниям А.И. Шахурина (наркома по авиапромышленности в 1940–1946 гг.), Иосиф Виссарионович поручил тов. Маленкову встретиться с Ванниковым и предложить тому сознаться, рассказав, какие именно секреты Родины он разгласил, будучи на немецкой земле.

При этом, обещал вождь, никакого наказания не последует.

Когда Г.М. Маленков, выполнив поручение, доложил вождю, что, со слов Ванникова, ему признаваться не в чем, аналогичное задание и на тех же условиях получил нарком внутренних дел тов. Берия.

Уроженец Кавказа, прекрасный тамада, Лаврентий Павлович подошел к процессу творчески – он не стал приглашать «продажную шкуру» в казенный кабинет и, прихватив целую корзину деликатесов, приехал в гости к «предателю».

Здесь после красноречивых тостов за жену, детей, далеких предков и будущие поколения он горячо попросил своего друга, а «с сегодняшнего дня брата» снять грех с души и покаяться.

— Ради всех тех, за кого только что пили, Борис, – многозначительно добавил Лаврентий Павлович, открыто глядя в глаза, – тебе за это ничего не будет, даю слово коммуниста.

Борис Львович тоже знал кавказские обычаи и умел красиво говорить. Поэтому, наполнив бокалы, он начал тост за великую страну, где нет места предателям, завершить который не удалось, так как высокий гость недослушал и ушел, хлопнув дверью.

Поняв, что задушевных разговоров больше не будет и бежать ему некуда, тем более что предусмотрительный «брат» оставил у дома вооруженную охрану, Ванников лишний раз проверил давно собранный чемоданчик с нехитрыми пожитками, необходимыми в тюремной камере, и стал ждать.

Товарищ Сталин, который вообще не верил, что кто-то может долго быть предан делу социализма, приказал арестовать подлого шпиона 7 июня 1941 года, за две недели до начала войны.

Неизвестно, на какой срок у бывшего наркома хватило бы стойкости… но уже в середине июля в войсках обнаружилась резкая нехватка боеприпасов… Ситуация была настолько острая, что вождь распорядился доставить заключенного к нему в кабинет в тот же вечер, из-за чего пришлось в срочном порядке привезти на Лубянку гримера с Мосфильма, чтобы тот замаскировал теперь уже бывшему «предателю» синяки и ссадины на лице.

Сердечно пожимая доставленному арестанту руку, вождь убедительно попросил вновь утвержденного наркома «не держать на партию зла» и предложил отведать присланного из Грузии вина.

В кабинете также присутствовал товарищ Берия, который привычно пожелал здоровья всем родным и близким товарища Ванникова.

До конца войны Борис Львович Ванников обеспечивал бесперебойную поставку вооружений и боеприпасов на все фронты Великой Отечественной. После Победы его перевели на работу по атомному проекту, в который нарком также внес значительный вклад, работая в тесном взаимодействии с академиком Курчатовым.

Никто не знает, какой след в душе Бориса Ванникова оставила эта история, так как, по крайней мере вслух, он ни с кем не делился своими впечатлениями.



На фото: Маршал Дмитрий Устинов – из слесарей; оружейник страны, трижды Герой Социалистического Труда Борис Ванников – из дорожных строителей; Александр Ефремов – нарком тяжелого машиностроения – из слесарей; Вячеслав Малышев – руководитель наркоматов, создающих сердцевину индустрии, – помощник машиниста паровоза.



Семен НИКИТИН,
военный историк

https://sovross.ru/articles/2237/56142


Вернуться наверх
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Сортировать по:  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 120 ]  На страницу Пред.  1, 2, 3  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 10


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
cron
Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
Русская поддержка phpBB